Иногда можно услышать термин — Расстрелянное возрождение. Существовало собственное — Украинское — возрождение. Очевидно, имеются в виду годы ХХ века до создания УНР и немного после этого. Канву тогдашних событий мы, в том числе благодаря публикациям «Дня», представляем. А что мы знаем о людях, которые породили эту эпоху и были порождены ею? Думаю, не много. А это была целая генерация романтически настроенных юношей и девушек, которые жили Украиной и ради нее, готовы были умереть за нее и большей частью остались в своем времени, принудительно позабытые потомками.
А все же, не знаю, как кому, а мне в течение жизни приходилось встречать людей той закалки, той эпохи. Может, и не столько их, а прямых потомков их, которым отчасти был передан тот огонь Прометея. Об одной из женщин той закалки этот очерк.
Надежда Иосифовна Малышко родилась в среде народной интеллигенции в начале освободительной борьбы 1917—1921 гг. и прожила практически всю жизнь в пгт Васильковка на Днепропетровщине. Мы с нею никогда не виделись, но уже 10 лет развивается наш «эпистолярный роман».
С провозглашением в СМИ «Лексичної толоки» — сбора лексики и фразеологии для дополнения словарей украинского языка, пани Надежда несмело откликнулась и начала неоднократно посылать пухленькие конверты с жемчужинами нашего языка. К отобранным материалам, для приличия, прилагались письма. И благодаря им постепенно был воссоздан образ лидера Толоки, которым она, без сомнения, стала, и сложился раздел своеобразной летописи жизни нашей страны: люди казацкого края, их обычаи, язык, внешние влияния и обстоятельства.
Как-то она написала о своих педагогах, людях, которые ввели ее в храм национальной культуры, сформировали как украинку. Привили, в частности, любовь к языку, преподавателем которого она стала, и до сих пор воюет за него с нахалами и невеждами.
Хитрик. Как он любил Украину, школу, учеников! Преподавал историю, и его рассказы были далеки от учебника. Директор школы. Сам организовывал и проводил тематические вечера на различные темы. И всегда выступал как специалист. Как его порочили в газетах! Перед арестом сказал: «Если я и виноват в чем то, то только в том, чтобезгранично люблю Украину». Расстреляли.
Костив. Завуч школы. С его умом и знаниями никто не мог сравниться. Благродный, красивый, культурный. Закончил Краковский университет, знал до десятка языков. Знаком был со многими дореволюционными писателями. Его уроки литературы — это зримые картины жизни. А как он читал художественные произведения! Я и сейчас вижу Игоря Святославовича, Всеволода-буй-тура. Расстреляли.
Тараненко. Молодой (27 лет), энергичный, красивый, умный, образованный, организатор различных нестандартных новшеств среди молодежи. Ученики за ним толпами бегали, а девушки были поголовно влюблены в него. В физкабинете все приборы сделал своими руками с нашими ребятами. Расстреляли.
Ткалик — директор школы после Хитрика. Расстреляли.
Циммер. Расстреляли.
Михайлов. Умер в тюрьме после допросов.
Так это же только из нашей первой средней! А расскажешь молодым, говорят: «Ну и что? Так надо было».
Кому?
Как жаль, что эта всенародная трагедия ничему не научила ни старых, ни молодых. Старики так закодированы, закомплексованы, что и до сих пор как попугаи повторяют: «В 33-м трудно было, а голода не было». Мать и брат умерли с голода, сам в школе ел (когда дадут) похлебку из мерзлой свеклы, продал с себя рубашку... А «голода на было»!
Вот так мы избавились от тонкой прослойки интеллигенции, которая уцелела после нашествия разных муравьевых. Элиту, корифеев перемолотили разными «делами СОУ», а по селам и городкам обошлись без огласки в прессе. Вот вам и причина «разинтеллигенчивания» (термин Юрия Шевелева) нашего общества.
А вот недавнее письмо от пани Надежды:
«Два года назад ко мне пришла беда: упала и сломала ногу... сейчас хожу, но с палкой (и то шатко) или в каталке, а жаль. Именно сейчас идет сбор информации о голодоморе 33-го.
Я его очень хорошо помню, тот 33-й, потому что «мені тринадцятий минало». Можно было бы походить по Васильковке и поговорить со многими стариками. Они мне «всі знайомі, всі свої». Но я этого сделать не могу. Тогда я мысленно «прошлась» по родным улицам и записала тех, кого я хорошо знала, говорила с ними, соседствовала, дружила, ходила в школу, — и они стали жертвами голодомора.
Сбор фамилий продолжала и после «прогулок». Кое-кому звонила по телефону, уточняла, записывала новых. Собрала примерно имен сто. Список передала в наш музей, чтобы и этих записали в «Книгу жертв голодомора».
Но директор музея пошла в ЗАГС, попросила книги 1932—33 гг. и почти никого не обнаружила в записях. Если и был кто-то, то умер он (так записано) от водянки, сердечного приступа, гриппа, пневмонии, склероза и т. п. От голода никто не умер!
Какая наивность, какая глупость!
Слово «голод» тогда было строго запрещено! Кто его произносил, следом шли преследования, пытки, а то и смерть. А если бы работник ЗАГСа какому-то покойнику написал диагноз: голод, то такого немедленно бы расстреляли. И закралось у меня сомнение, что уважаемая директор музея видела и читала книги ЗАГСа 1932—33 гг.
Мы с моим мужем Семеном расписывались в ЗАГСе после войны. Прожили вместе около 40 лет. Когда он умер, мне нужно было переоформить на себя хату. Принесла я документ, а нотариус только глянула и говорит: «Ваше свидетельство недействительно. Нет подписи зав. ЗАГСом».
Пошла туда, а там: «В Васильковке архивы хранятся 10 лет, а после этого лежат в области, в спецхранах».
Ну вот! А Наталье Алексеевне сразу же так и выставили довоенные документы. Еще пришла ко мне домой за фотографией Семена Трофимовича для музея (он был послан Москвой в польскую армию и прослужил там до 1947-го). Рассказала, что сначала не давали книги, а потом: «Ну, мы же вас знаем, вы же авторитетный человек. Да ладно уже, берите книги».
А почему многих в книгах смерти не нашли? Да потому, что кто их будет записывать, тех куркулят-сирот, которые жили около нас? Василий и Одарка (их родители) умерли за несколько дней. Осталось трое девочек, голодные, в холодной хате. Старшая Клава, лет десяти, а те совсем малые. Хата продана. Пришла новая хозяйка, детей выбросила на мороз, на стужу, на темень. Побежали дети в огороды, в сугробы, в бурьяны, в терняки. Там и позамерзали. Только весной забросали трупы землей. Кто их запишет?
Или тех, которые падали и умирали на дорогах, на станциях, под запрудами, на улицах в лужах... без документов, неведомые, неизвестные, чужие. В городах такого не было.
Не думаю, что девчата в сельсовете сами додумались фальсифицировать данные. Наверное, они повиновались каким-то «указаниям» из райкома, а там, в свою очередь, ловили волю верхов, которые стремились заметать следы, потому что «знала кошка, чье сало съела»!
И это дополнительно свидетельствует, что тот голод не был следствием неурожая или «временных трудностей», как утверждают нынешние коммунисты, забывая прибавить, как умудрился один «умник» в отношении российских военных в Чечне: «Они умирают с улыбкой на устах». Так, может, и наше крестьянство радостно погибало, распевая песни о партии Ленина-Сталина?
Второе, как следствие рефлексии над письмами Надежды Иосифовны. Если данные фальсифицировались или факты вообще не фиксировались, то более-менее точного количества жертв, их имен, мы никогда не будем знать. Возможны только оценки на основании демографических закономерностей.
И третье. У нас на местах, похоже, и до сих пор господствует какая-то неукраинская власть. Она тайно и явно презирает, оговаривает как борьбу за Украину бойцов УПА, так и память хлеборобского цвета нашей нации.
Поэтому преклоните голову перед холмиками, под которыми покоятся останки наших безымянных, не отпетых и не оплаканных земляков и родных!
