Его правдивые, поэтические, искренние, талантливые книги создают в воображении читателя целую вселенную, которая поглощает без остатка и с которой всегда трудно расставаться. Без Толстого и еще Достоевского русская культура ХIХ века имела бы совсем другое лицо, а также другую репутацию в мире — без этих двух писателей она не стала бы «великой».
Когда вокруг меня все перепутывается, а прямые Декартовы координаты окружающего пространства становятся кривыми и ненадежными, я беру не выбирая том Толстого, наугад открываю страницу и через короткое время оказываюсь в особых мирах — светлых, ярких, остроумных, реальных как жизнь и одновременно фантастических. Художественные тексты Толстого — это настоящая магия. Едва ли не в каждом его предложении любой литератор или газетный редактор мог бы сделать не одну правку — так все там запутано и стилистически наивно, так много там повторов и странных оборотов. Между тем эти неуклюжие предложения, как магические формулы, вырисовывают, творят живых людей, общество, природу и пробуждают в душе читателя чувство красоты и радости жизни.
Толстой не был непризнанным писателем. Еще при жизни слава его пересекла границы Российской империи — большая часть произведений Толстого была напечатана на французском и английском языках во Франции, Лондоне, Нью-Йорке; на Западе возникла настоящая «толстомания». Выдающиеся западные писатели сочиняли рецензии на его произведения, составляли биографии Толстого, искали чести встретиться с ним; известные художники писали его портреты. Флобер писал Тургеневу: «Какой художник! Какой психолог! Мне кажется, что у него попадаются места истинно шекспировские. Как сильно!»
Вторая часть жизни писателя прошла в так называемом богоискательстве, которое, к большому сожалению миллионов его почитателей, отвлекало Толстого от изящной словесности. Душа Толстого непрерывно искала веры. «Во что же я верю? — спросил я себя и искренне ответил, что я верю, что надо быть добрым, нужно смиряться, прощать, любить. В это я верю всем существом». С годами Толстой начинает все более критически относиться к христианской религии, а особенно — к церкви с ее таинствами, обрядами, священством. Он пишет критику догматического богословия и все больше склоняется к тому, что «доктрина Иисуса является для меня только одною из прекрасных доктрин религиозных, которые мы получили из древности египетской, еврейской, индусской, китайской, греческой. Главное в принципе Иисуса — любовь к Богу, т.е. ко всем людям без исключения». Подобные мысли и произведения, расходившиеся по всему миру, а также растущее количество духовных адептов («толстовцев») неуклонно вели писателя к конфронтации с Русской православной церковью.
«Последней каплей» в этом стал роман «Воскресение» (1899 г.), в котором, согласно духовной прессе, Толстой «превзошел даже самого себя в нападках на Церковь» и особенно — на таинство евхаристии. Это не такое уж и преувеличение, как свидетельствует небольшая цитата из романа (место действия — острожная церковь): «Богослужение состояло в том, что священник, одевшись в особенную, странную и очень неудобную парчовую одежду, вырезывал и раскладывал кусочки хлеба на блюдце и потом клал их в чашу с вином, произнося при этом различные имена и молитвы… Сущность богослужения состояла в том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах превращаются в тело и кровь Бога… После того, как превращение свершилось, священник разрезал серединный кусочек начетверо и положил его сначала в вино, а потом в рот. Предполагалось, что он съел кусочек тела Бога и выпил глоток его крови. После этого священник отдернул занавеску, отворил середние двери и, взяв в руки золоченую чашу, вышел с нею в середние двери и пригласил желающих тоже поесть тела и крови Бога, находившихся в чаше». Кроме этого, в романе досталось также обер-прокурору Святейшего Синода — тогдашнему главе Русской церкви печальноизвестному Константину Победоносцеву.
Роман «Воскресение» стал сигналом к широкой церковной кампании против Льва Толстого; православную церковь поддержали все те, кто принадлежал в России к консервативному, фанатичному, черносотенному направлениям, включая антисемитов. Думаю, что среди них мало было читателей Толстого, людей, которые имели настоящее представление о его творчестве, о его значении для России. (Прости их Господи, ибо не ведали, что творили!) Толстого обвиняли в атеизме, гордыне, кощунстве, в попрании всего святого, в основании «секты толстовцев», в святотатстве над иконами и обрядами, в искушении простых людей, в подрыве «основ» и еще во многом.
В 1901 году Русский Святейший Синод отлучает Льва Николаевича Толстого от церкви, иными словами — предает его анафеме. Документ называется: «Определение Святейшего Синода от 20 — 23 февраля 1901 года №557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской церкви (так тогда называлась РПЦ) о графе Льве Толстом». В определении речь идет о том, что граф Толстой дерзко пошел против Бога, явно отрекся от Матери Православной Церкви и начал распространять учения, противные Христу и Церкви, ради того, чтобы уничтожить в умах и сердцах людей веру отцов. «Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Подписали документ семь членов св. Синода во главе с «первенствующим» митрополитом С.-Петербургским Антонием (Вадковским). Православный Синод издал также тайное (вскоре ставшее явным) распоряжение священникам на случай смерти Льва Толстого, запрещавшее отпевать его в церкви, хоронить по православному обряду. Постановление российского православного Синода стало новостью №1 не только в России, но и на всей планете; большинство откликов выражало непонимание «непостижимого» отношения Русской церкви к русскому гению.
Первой ответила на постановление Синода графиня Софья Андреевна Толстая. В ее письме есть такие слова: «Горестному моему негодованию нет предела. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно муж мой: это не дело людей, а дело Божие. Жизнь души человеческой с религиозной точки зрения никому, кроме Бога, неведома и, к счастью, не подвластна… А с точки зрения той Церкви, к которой принадлежу и от которой никогда не оступлю, которая создана Христом, которая громко должна провозглашать закон любви, всепрощения, любовь к врагам, к ненавидящим нас, молиться за всех, с этой точки зрения для меня непостижимо распоряжение Синода… Оно вызывает не сочувствие, а негодование в людях и большую любовь и сочувствие Льву Николаевичу. Уже мы получаем такие изъявления и им не будет конца от всего мира…
Если же признать Церковью людей, дерзающих своей злобой нарушать высший закон — любовь Христа, то давно бы мы все, истинно верующие и посещающие церковь, ушли бы от нее, — от карающих и отлучающих от Церкви, носящих бриллиантовые митры и звезды пастырей ее».
Сам Толстой сначала не хотел реагировать на отлучение от православной церкви, но через полтора месяца мир читал его «Ответ на постановление Синода и на полученные мной по этому поводу письма». Там, в частности, говорится: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, совершенно справедливо. Но отрекся не потому, что восстал на Господа, а, напротив, только потому, что всеми силами желал служить Ему. Прежде чем отречься от Церкви… я, по некоторым признакам усомнившись в правоте Церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение Церкви; перечитал все, что мог, об учении Церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие, практически же строго следовал в течение года всем предписаниям Церкви, соблюдая все посты и все церковные службы. И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же — собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения… Как бы кто ни понимал личность Христа, но учение Его несомненно дает благо людям, если только они не будут извращать его… Сегодня от его учения почти ничего не осталось… Ведь учение Христа в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга». Толстой обвинил Синод в том, что его Определение является подстрекательством и вызвало, как очевидно и ожидалось, в некоторых необразованных людях злобу и ненависть к нему. И приводит примеры угроз в некоторых полученных им письмах: «Теперь ты предан анафеме и пойдешь после смерти на вечную муку и сдохнешь, как собака. Будь проклят, старый черт… Если правительство не уберет тебя, мы сами заставим тебя, прохвоста, замолчать».
Письмо Толстого кончается словами: «Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия; потом полюбил христианство более своей Церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство и спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти».
Не жаловали Толстого и последние российские императоры — Александр III и Николай II. Так, постановка его драмы «Власть тьмы» была запрещена цензурой, так как Александр III считал, что «пьеса слишком реальная и страшная по сюжету и что необходимо положить конец этому безобразию Л. Н. Толстого. Он чисто нигилист и безбожник. Неплохо было бы запретить продажу его драм». «Охранительная» кампания вокруг Льва Толстого не прекратилась даже после смерти писателя (1910). Синод активно противился чествованию памяти Толстого, установлению ему памятников, чтению его произведений в гимназиях.
В российском обществе было и другое отношение к анафеме — бурлило возмущение определением церкви, печатались гневные антицерковные материалы в защиту Толстого. Слава писателя еще возросла, его произведения печатались и читались во всем мире, пьесы ставились если не на театральных, то на домашних сценах. В известном рассказе Куприна «Анафема» рассказывается о простом дьяконе, который должен был огласить в храме проклятие Льву Толстому. Дьякон, однако, поняв, о ком речь идет и вспомнив только что прочитанную им повесть «Казаки», провозгласил своим страшным оглушительным голосом вместо «Анафемы» «Многая лета!»
Сегодня, через 102 года, проклятие Русской православной церковью Льва Толстого в бытность Победоносцева, остается действующим. В начале 90-х, во времена демократической эйфории, в России звучало немало голосов (в том числе со стороны православного духовенства) за отмену того решения Святейшего Синода. Церковь отказалась — она «ничего не забыла и ничему не научилась с тех пор».
Нет никаких сомнений, что Синод Русской православной церкви формально имел все основания для отлучения Толстого — он сам не признавал свою веру традиционно православной и всю вторую половину жизни провел в духовных поисках на других религиозных путях. Но если бы он был обычным человеком, а не известным писателем, на это, скорее всего, церковь не обратила бы внимания. Ведь русское интеллигентное общество никогда не выделялось особой набожностью; большая часть людей тогда (как и сегодня) мало задумывалась над своей верой, ограничивалась тем, что время от времени посещала храмы и исполняла те или иные таинства или обряды. Во времена Толстого, как и сейчас, был весьма распространен интерес к восточным духовным практикам, к идее переселения душ, разного рода оккультизму, магии (достаточно перечитать непревзойденные «Плоды просвещения»). И если бы церковь захотела проклясть всех отступников от истинного православия, у нее было бы немало работы. Для наказания, однако, избрали украшение и гордость русской культуры. Несмотря на заповедь не платить злом за зло, прощать своих врагов. Кого же тогда прощать, если не гениального знаменитого писателя?
Кажется, что люди недаром строят Божьи храмы руками своих гениев, украшают их лучшими творениями земного искусства, пишут для них музыку. Это, безусловно, свидетельствует о том, что творения высокого человеческого таланта всегда были и есть угодны Небу. Трудно представить себе, что Там, в вышних, где взвешивают все человеческие поступки, осталось незамеченным и невесомым то, что написал Лев Толстой. Уверена, что его и Там с радостью читают, — несмотря даже на анафему Российского Синода.
