В философской жизни Украины произошло значительное событие. Вышла в свет толстая книга большого формата, прекрасно исполненная полиграфически, аттестованная как «учебник для высшей школы» и рекомендованная удивительно широкому кругу читателей — от школьников до аспирантов и вузовских преподавателей (История философии: Учебник для высшей школы / Под общей редакцией Н.И.Горлача, В.Г.Кременя, В.К.Рыбалко. — Харьков: Консум, 2002. — 752 с.). Авторский коллектив, числом ровно в десять человек, включает лиц, весьма известных в науке. Помимо этих десяти, насчитывается еще двенадцать лиц, которые фигурируют в сносках, в начале некоторых глав, и статус которых обозначен интересным выражением «подготовившие материал». Среди них доктора наук, заведующие кафедрами крупнейших вузов. Как сказано в аннотации, «содержание учебника соответствует требованиям государственного образовательного стандарта, используется опыт преподавания истории философии в университетах Киева, Львова, Одессы, Днепропетровска, Харькова и других вузов Украины». Как видим, антураж весьма солидный, и в скором времени можно ожидать первых признаков успеха.
Время теперь такое, что каждый доцент, не говоря уже о профессоре, мечтает издать учебник. И чтобы непременно под державным грифом. Мечты многих грифоманов, к сожалению, сбываются. Полки магазинов забиты. Все эти учебники и пособия похожи как капли воды. Ибо все они воспроизводят учебник по любви к мудрости советских времен. Надо отдать должное авторам рецензируемой книги. Они поставили перед собой цель «отойти от стереотипов понимания сущности, характера и форм протекания историко-философского процесса, сформированных с позиций «марксоцентризма», попытались изложить учебный курс с выходом на уровень овладения мировой философской мысли» (из аннотации).
Мировая философская мысль представлена в учебнике на удивление широко. Охвачены все континенты, высвечены такие закоулки, в какие никто в нашей стране никогда не заглядывал. Читатель может теперь ознакомиться и с «доколумбовской предфилософией народов Латинской Америки», и с развитием философской мысли в советской Беларуси. Корея, Япония, Иран, Турция, Закавказье и Средняя Азия — когда еще перед украинским преподавателем, студентом и школьником открывалась столь широкая панорама философской мысли. Причём авторы старались, как могли, исходить «из признания самоценности и оригинальности региональных и национальных форм философствования» (стр. 7). Дело это, как известно, трудное. А потому не всегда исходить заявленным образом удавалось. И порой создаётся впечатление, что какой-нибудь Заки Нагиб Махмуд или, к примеру, Хуан Хинес де Сепульведа мыслит конгениально среднему украинскому преподавателю. Их занимают одни и те же проблемы, и употребляют они одни и те же понятия и принципы. Впрочем, это замечание не имеет силы в свете исповедуемой авторами «концепции единства историко- философского процесса», фрагментом которой является «единство у всех людей аппарата мышления» (стр. 24). На вопрос: зачем в таком случае изощрённое географическое многообразие, найти ответа не удалось.
С некоторых пор у нас усиленно проповедуется идея философии как истории философии. История философии, говорят нам, и есть сама философия. Стало быть, история чего-то есть, а самого этого чего-то вроде и нет. В свете этой идеи актуальность обсуждаемой книги возрастает неимоверно. Я не удивлюсь, если в скором времени все учебники просто философии будут отменены и наша «История философии» станет базовым, или лучше, единственным учебником. А поскольку язык, на котором написана книга, не препятствует её использованию студентами соседнего государства, с практически бесконечным рынком, авторам и издателям можно сильно позавидовать.
Правда, авторы «Истории философии», как видно, не согласны с указанным выше отождествлением, и здесь я хочу их поддержать. Действительно, если есть история чего-то, то должно быть и это что-то. По-видимому, сама эта идея отождествления родилась в среде преподавателей, тех, кто по неспособности или по скромности не может говорить от себя, а предпочитает вещать из-за спины классика. Так вот, философия определена в книге как «одна из форм общественного сознания» (стр. 6), а еще как матерь всех наук, а еще как «наука о наиболее общих закономерностях бытия, природы, общества и духовного мира человека» (стр. 747). Прочитав сие, я вспомнил учебники советских времён и сильно засомневался насчёт успешности заявленной попытки — «изложить учебный курс с выходом на уровень овладения мировой философской мысли». Впрочем, эти архаические определения философии не делают погоды. И на некоторые рассуждения о соотношении философии и науки тоже можно закрыть глаза. Например, на такое. «В науке, если одно утверждение истинное, то противоположное обязательно ложное, а остальные, как говорится, от лукавого. В философии все иначе. Философия в меру истинности и ложности вкладывает совершенно противоположные суждения и взгляды» (стр. 6). Пусть мне кто-нибудь разъяснит, что это значит.
От философии переходим к истории философии. Начинается дело со ссылки на неких современных исследователей, «выделяющих» объективную и субъективную историю философии. Первая — «исторически временная последовательность попыток построить внутренне и внешне непротиворечивую, а по отношению к бытию истинную концепцию рационального обоснованного мировоззрения». Вторая — «попытка систематически описать, рационально реконструировать объективную историю философии» (стр. 20 — 21). Не ясно, почему оба определения — и объективной истории философии и субъективной — опираются на неуместное здесь слово «попытка»? Что это за попытка систематически описать попытки? И что это за истинная концепция рационального обоснованного мировоззрения?
Ну, хорошо, пусть главное достижение авторского коллектива — панорама и ретроспектива мировой философской мысли. Пусть Корея, Иран, пусть Турция. Пусть прочие мировые просторы, на которых процветают самоценные и оригинальные формы философствования. А что почитать студенту из этого оригинального? И что, кстати, читали сами авторы соответствующих глав, составляя учебник? Турецкая философия представлена в списке рекомендованной литературы «Избранными речами и выступлениями» политического деятеля и генерала Кемаля Ататюрка, то есть русскими переводами, изданными в 1966 году, а также книгой сорокалетней давности с избранными произведениями мыслителей стран Ближнего и среднего Востока IХ — ХIV вв. О корейской философии студент получит представление по «Избранным статьям и речам» маршала товарища Ким Ир Сена, и по «Истории корейской философии», изданной в Москве в 1966 году. С прочими странами, не входящими в привычный список философствующих наций, дело обстоит не лучше.
И здесь возникает вопрос о правомерности самой затеи — объявить о существовании мировой философской мысли, а затем расчленить её, как это ни противоестественно, по географическому принципу. Этот, с позволения сказать, теоретический посыл, на мой взгляд, есть реликт, символ тоталитарного мышления. Всуе верующим в единство мира и человечества представляется очевидным, что везде, где есть Нomo sapiens, есть и философия или её начатки. Отсюда вымученные поиски признаков философствования в самых экзотических культурах. Зачем? Что это даёт для понимания философии? Возьмите известный учебник Р.Поупкина и А.Стролла. Им пользуются в Оксфорде и Кембридже, в Нигерии, Гонконге, Сингапуре, Израиле и Австралии. Теперь уже и в России. И при чём здесь национальная специфика, самобытность и доморощенные, хуторские философии? Не пора ли признать, что философия — эта интеллектуальная практика, как, впрочем, и наука, — есть плод европейской культуры. И о других философиях можно говорить только в одном смысле, а именно — каким образом осуществляется рецепция этой интеллектуальной практики в той или иной культуре.
Но это так — изложение позиции, которую авторы «Истории философии» явно не разделяют. И тем, надо заметить, усложняют себе жизнь, теоретическую, разумеется, а не практическую. Ибо при осуществлении проекта неизбежно возникал непростой вопрос: какого рода географическую сеть набрасывать на мировую философскую мысль? Ведь какую сеть набросишь, такая получится и структура книги. Набросили, и вышло четыре географических единицы: Восток, Запад, Америка с Африкой (?) и почивший в бозе Советский Союз, за вычетом неизвестно куда девшихся прибалтов. Так построена книга, таковы темы ее разделов.
Восток и Запад — здесь все как будто складно. Об этом писано-переписано. Все привычно, узнаваемо. Внятно изложено, хотя и встречаются мелкие огрехи. А где их нет, если читать внимательно. Вообще анализировать наши пособия по истории философии — дело неинтересное. Ну, что там? Имена, даты, пересказ сочинений. Как правило, языком сухим, невыразительным, искалеченным привычкой считать философию начальницей всех наук. Одно, правда, может привлечь внимание — акценты. Как расставлены по рангу имена и темы? Что выставляется на передний план и что задвигается на задний? Вот пример. В «Философском энциклопедическом словаре» 1983 года Маркс процитирован 322 раза, Ленин — 314 раз, Платон — 181, Кант — 162. Ясно, кто чего стоит как философ в тогдашней системе ценностей. В этом словаре нет статьи «гражданское общество», зато есть — «гражданская война». С точки зрения исторического предпочтения любопытно было взглянуть на рецензируемую книгу. Как, к примеру, представлен в ней марксизм — философия, которую еще пятнадцать лет назад называли единственно научной и ради освоения которой затевалось все преподавание обществоведения. Глава седьмая второго раздела (о Западе) называется «Философия марксизма». Ей отведены девятнадцать страниц, из них самому Карлу Марксу, вместе с его биографией и философией — пять. Есть там такое место, дальше которого продолжать чтение было превыше моих сил: «Владимир Ленин пошел дальше Маркса: обобщая невиданный в истории опыт создания новых общественных отношений, нового общественного строя, он дает философское обоснование модели гуманного, справедливого общества, положив в его основу «более высокий тип общественной организации труда по сравнению с капитализмом» (стр. 428). Мне представляется, если преподавание философии предполагает хоть какое-то влияние на мировоззренческие ориентации молодежи, то подобные рассуждения могут подсказывать, в частности, что наш внешнеполитический, и вообще культурный, вектор указует не на Европу, а на Северную Корею или Кубу. А между тем в упомянутом выше учебнике американцев Р.Поупкина и А.Стролла — обычном вводном курсе философии, а не истории философии — К.Марксу отводится двенадцать страниц, а Ленин не упомянут ни разу.
Теперь Америка с Африкой. Почему эти «части» мировой философской мысли объединены в одном разделе? Почему раздел называется «Становление философии в Америке и Африке», если американская философия прослежена вплоть до ныне здравствующего Ричарда Рорти? Зачем главу первую этого раздела называть «Североамериканская философия», если речь в ней идет исключительно о философии США? Если удостоилась внимания философия Киргизии, почему не удостоилась философия Канады? Не вздумают ли философы Канады подать в суд на авторов учебника за дискриминацию по профессии?
В следующем разделе представлена мировая философская мысль, расположившаяся на огромном пространстве бывшего Советского Союза. В разделе четыре главы, поделившие это пространство на Россию, Украину, Белоруссию и Закавказье со Средней Азией вкупе. О Казахстане ни слова. Наиболее обстоятельно изложена, естественно, украинская философия (35 страниц). На втором месте белорусская философия (32 страницы). Я и не предполагал, что эта маленькая страна дала мировой философской мысли десятки имен, среди которых известных мне оказалось только три — Янка Купала, Михаил Фрунзе и мой знакомый — Николай Иванович Жуков. Если не считать Якуба Коласа, из которого автор главы счёл необходимым, видимо, в воспитательных целях, привести слова: «Нет, не будет жизни нам, если господ не перевешать». При таком обилии кадров странным представляется то, что в списке литературы к этой главе не числится ни один белорусский философ. Там представлено пять источников — коллективные монографии философоведов, — из которых самый свежий 1987 года. Далее (если исходить из количества отводимых страниц), идёт русская философия (22 страницы). И, наконец, семь стран Закавказья и Средней Азии (35 страниц).
Любопытна, но пока необъяснима такая деталь. История украинской и белорусской философии прослежена до сегодняшних дней. Например, в рассказе о П.В.Копнине упомянуты «мыслящие философы Игорь Бычко, Сергей Крымский, Мирослав Попович». (Другие, надо понимать, не мыслящие). С Беларусью также. А вот русская философия заканчивается Л.П.Карсавиным и И.А.Ильиным. Советский период её существования в книге никак не отражён. Если не считать двух страниц, посвящённых А.Ф.Лосеву, который почему-то помещён до Карсавина и Ильина.
Заканчивая эти заметки, выскажу два соображения. Вышел ещё один учебник по философии. Вышел, тут уж ничего не поделаешь. Остаётся надеяться, что студенты будут его читать, чем- то обогатятся, возможно, от него двинутся дальше. Будет достигнута главная цель, как сказано в последних строках, — «зажечь огонь понимания». А вот мысль — не принять ли нашему философскому сообществу мораторий, предполагающий два варианта? Либо мы приостанавливаем, скажем, на пять лет издание любого рода учебной литературы, либо право на издание получают только лица возрастом до тридцати лет. Речь идёт именно о моратории, а не о постановлении, приказе и т.п. Вспомним о сорока годах блуждания богоизбранного народа по пустыне. Примем во внимание то, что сегодня качественной литературы, идущей к нам из стран, где философия свободно развивалась, предостаточно. И строго профессиональной, и учебной, и популярной. Зачем же нашим студентам просоветские учебники?
