Трагизм истории заключается, в частности, и в том, что в эпоху жестокой социальной или межнациональной (иногда — межимперской) борьбы человек часто лишен возможности осудить антигуманную практику обоих враждующих лагерей, и вынужден безоговорочно поддерживать все действия «своих», какими бы преступными они не были. Ибо таковы «правила игры» (а точнее, — сценарий смерти) Молоха истории.
Мыслящая личность не может не видеть, насколько катастрофичны последствия именно такого выбора для духовного состояния общества и для нее самой; но выхода уже, как правило, нет — если «свои», прикрываясь высокими лозунгами свободы, равенства и братства, проливают моря крови, приходится идти за ними... или быть уничтоженным.
Такова беспощадная логика поединка по схеме «или-или». Под знаком этого поединка (сначала с польской государственной машиной, потом — с немецким фашизмом и практически постоянно — с украинским национальным движением) прошла значительная часть жизни Ярослава Александровича Галана (1902—1949), западноукраинского писателя, драматурга и публициста, посмертно признанного классиком украинской советской литературы, человека сложной, противоречивой, поистине драматичной судьбы.
100-летие со дня рождения Галана, отмечаемое завтра — это возможность спокойно, трезво и без лишних эмоций поговорить об этой незаурядной фигуре, не прибегая ни к навешиванию ненужных ярлыков наподобие «московський запроданець» или «коммунистический фанатик», ни к неуместным панегирикам наподобие «несокрушимый рыцарь идеи», «самоотверженный борец с украинско-немецким (?!) национализмом» (взято из советской прессы 50-х годов). Итак, о Галане — без враждебности и фимиама.
ЗАЛОЖНИК
Понимал ли Ярослав Александрович, что идеи социальной справедливости, национального равенства (по терминологии той эпохи — «сталинской дружбы народов»), которым он с юности посвятил свою жизнь, вступив в 1924 г. в Компартию Западной Украины (заметим, запрещенную и разгромленную сталинскими палачами в 1937 году; ясно, что Галан не мог забыть об этом, но партийный долг приказывал: забыть!) — эти идеи, «освященные» и «крещеные» кровью, насилием, депортациями, давно уже превратились в свою противоположность? Были взращены «сверхидеи» (как на противоположном полюсе борьбы, у нацистов — «сверхчеловеки»), требовавшие жертв.
Если учесть, что среди прочих западноукраинских коммунистических литераторов Галан выделялся относительно высоким уровнем образования (учился в свое время в Венском университете на факультете философии), то, по всей вероятности, он все понимал. И, возможно, вспоминал известные слова Аристотеля: «Не в цели заключается суть дела, а в средствах к цели».
Именно поэтому духовная трагедия убежденного коммуниста, вынужденного молчать о массовых репрессиях против невинных людей, которых сотнями тысяч депортировали из Западной Украины в Сибирь, объявляя их «членами семей участников бандформирований», о голодных 1946—1947 годах, об ужасе братоубийства, и писавшего в это время о «весне освобождения и настоящей свободы» — может быть определена словами: заложник тоталитарной системы.
Наиболее яркое и объективное представление о состоянии души Галана в последние два года жизни дают его собственные дневники, отрывки из которых были опубликованы во Львове в 1990 г. Человек, предстающий перед нами на этих страницах, отнюдь не был ни «любимцем власти», ни карьеристом, ни фанатиком. Писатель ко многому относился весьма критически, сохраняя холодную ироничность.
В записи от 31 января 1948 года читаем: «30-я годовщина Советской Украины была отпразднована очень торжественно, даже я получил орден («Знак Почета»). Почему только знак (о человеческое честолюбие!), бог и Грушецкий (партийный руководитель Львовщины. — И.С. ) знают. По-видимому, оба они решили таким образом перевоспитать меня (смирись, горделивая душа!). Только вряд ли из этих мер что-нибудь выйдет. Наибольший мой грех в том, что не верю ни в бога, ни в Ивана Самойловича Грушецкого. Первый, нужно думать, будет достаточно умен, чтобы простить мне это; второй, из-за отсутствия этих предпосылок, не простит никогда» (заметим, на какой фантастически высокий уровень писатель, пусть иронично, поднимает компартийного босса даже не республиканского — областного масштаба...).
Да, он бывал остроумным, злым, мог высмеивать чиновничий идиотизм (республиканский, то есть киевский Комитет по делам искусств называл «Комитетом расправы с искусством»). И мог позволить себе быть в своем дневнике резким и откровенным («Право на сценическую жизнь имеет у нас только святая посредственность наподобие «безвредной» американской жевательной резинки, подслащенной к тому же корнийчуковским сахарином», запись от 20 марта 1948 года). И искренне, неподдельно страдал, потеряв чуть ли не единственного друга (в чем сам себе признается) — собаку Бойчика («Неужели и этот мой друг покинет меня?», — запись от 03.07.1948), после чего целый месяц не мог взяться за перо... И был честен перед собой («В моей жизни нет теперь ясного лучика, нет буквально ничего, которое бы могло вызвать хотя бы слабую улыбку. Одни неприятности и одни неудачи. И это не только у меня; нет человека, который бы сказал мне что-то радостное, что-то, что позволило бы мне радоваться, во всяком случае, по поводу радости других. Каждое их слово отравлено болью, неверием и отчаянием, приходят только с жалобой или словами возмущения» («Дневник», 9 июня 1948 г.).
И все-таки он был заложником системы — а, значит, соучастником ее преступлений. Когда невинных детей арестовывали и высылали только за то, что они были сыновьями и дочерями воинов ОУН — Галан писал о «величии освобожденного человека», клеймил униатов (зная о насилии, совершаемом над церковью!). «Сверхидея» классовой ненависти намертво держала его. И он стал ее жертвой...
МУЧЕНИК
Ярослав Галан был зверски убит в своей квартире 24 октября 1949 года. Через 15 месяцев, в январе 1951 года, состоялся суд над убийцами писателя (заметим сразу, процесс был закрытым). «Исполнители преступления», Иларий Лукашевич и Михаил Стахур, активные участники оуновского подполья, были осуждены к смертной казни, приговор был приведен в исполнение. Но кандидат юридических наук Александр Бантышев, который в 1997 году издал небольшую книгу «Белые ли это пятна?» по материалам уголовного дела №8440 (велось Львовским управлением Министерства государственной безопасности), абсолютно правильно обращает внимание на ряд «темных мест», тайн и вероятных фальсификаций в этом деле.
Первое. Методы ведения следствия органами МГБ тех лет общеизвестны. Основным «аргументом» считалось признание обвиняемым своей вины, которое (признание) выбивалось жесточайшими методами физического и психологического насилия. Поэтому и свидетельства Лукашевича и других подсудимых, как вполне можно допустить, также были получены таким же образом и никак не могут служить доказательством для любого беспристрастного суда. Тем более, что в подписанных ими протоколах есть целые абзацы, явно составленные в стиле энкаведистов («бандиты- нелегалы из ОУН», «реакционно-националистически настроенные священники» и тому подобное, можно привести десятки примеров...) и, значит, мы уже никогда, по-видимому, не узнаем, о чем же на самом деле свидетельствовали обвиняемые на допросах и что было им обещано за признание своей вины.
Второе. Практически всем свидетелям в ходе следствия, как видно из материалов дела, предъявлялся не сам Лукашевич, а его фото. На очных ставках, которые проводились в ходе следствия, ни разу не были соблюдены элементарные процессуальные нормы (присутствие, как минимум, 2-3 альтернативных подозреваемых, наличие понятых и тому подобное).
Третье. Орудие убийства — топор, которым был зарублен Галан — не исследовано на предмет выявления отпечатков пальцев. Не осмотрена обувь Лукашевича и Стахура — а между тем быстро обратила на себя внимание специфичность кровавых следов в комнате, где произошло убийство (носковая часть следов необыкновенно острая...).
Четвертое. Не согласованы разногласия между свидетельствами горничной Галана, Евстахии Довгун (она была арестована, через несколько месяцев выпущена) — она путалась в описаниях внешности «убийц», по-разному называла количество их посещений квартиры Галана еще до убийства (по официальной версии — для выяснения обстановки).
К делу, в «лучших традициях» НКВД, приобщили совсем невиновных людей, например, писательницу Ольгу Дучиминскую, получившую 25 лет тюрьмы.
Много еще есть загадок в этом деле. По мнению А. Бантышева, на материалах дела об убийстве Галана «несколько поколений сотрудников органов госбезопасности бывшего СССР учились чекистскому мастерству». Но главное даже не в этом. Власть на все 100 процентов использовала мученическую гибель писателя, создав образ Галана — непоколебимого большевика, лишив его всяких сомнений, колебаний, вообще любых человеческих черт.
Ярослав Галан всегда был неравнодушен к философской рефлексии. Мы не знаем, читал ли он Гегеля (по-видимому, да!), но лучшей иллюстрацией к трагедии нашего героя могут быть следующие слова немецкого мыслителя: «Суть дела исчерпывается не своей целью, а своим осуществлением, и не результат является действительным целым, а результат вместе со своим становлением; а голый результат есть труп, который оставил позади себя тенденцию».
