Странная метаморфоза происходит с ключевыми политическими понятиями, попадающими в последнее время в СМИ. В данном случае я имею ввиду «терроризм». Это можно было бы как- то оправдать, если бы данное понятие появилось, скажем, вчера. Вот его не было, а сегодня некие Мохаммед Атта и Марван Аль-Шехи взорвали «Боингами» Всемирный Торговый Центр. Что это? «Терроризм», — говорят нам. И вот палестинец, который принес на себе взрывчатку на дискотеку в Иерусалиме, — тоже занялся терроризмом. И лихая пятерка в Ереване, расстрелявшая руководство парламента и правительства прямо на рабочем месте, — тоже терроризм.
Я не успел ещё сегодня включить телевизор, а то бы прибавилось ещё что-нибудь (не дай Бог, конечно). Но терроризм родился не вчера и даже не позавчера. Достаточно напомнить хотя бы «мартовские иды» 44 г. до нашей эры, когда Кассий с Брутом и сотоварищи… ну, последнее вроде бы отличается орудием исполнения — кинжалом. Но он тоже «прослужил» верой и правдой 2000 лет. Шарлотта Корде заколола Марата в XVIII веке, Кравчинский шефа жандармов Мезенцова — в XIX веке. А вот граф Штауффенберг 20 июля 1944 года пришел на доклад к фюреру с бомбой. Так что же, давайте и его, как бен Ладена, — лазерной бомбой… (условно-ретроспективно, конечно). Что за бред, он же герой! Откуда такой «разбег» в оценке? В связи с этим совершенно справедливо политолог А. Яцко начинает свою статью «Терроризм как форма политической борьбы» («Політика і час», №1, 2002) так: «Проблема формулирования понятия «терроризм» до сих пор не решена». По Гегелю (и это не столько его заслуга, сколько заслуга всей философской традиции Запада), явление начинает свое существование как понятие. Нет понятия — нет бытия. В таком случае делать вид, что все понимают под термином «терроризм» одно и то же, — либо подобно попытке лечить болезнь, не зная какую, либо это — умышленная попытка что-то скрыть. Метаморфоза, о которой упоминалось в самом начале, еще мягко названа странной, поскольку под названием «терроризм» свалены в бесформенную историческую кучу явления, ничего общего (кроме жертв) друг с другом не имеющие. Встречающаяся иногда попытка классификации явлений, подозреваемых на терроризм, по общему признаку «насилие» — классическая логическая ошибка. Тогда и тривиальный подзатыльник сюда попадает. Предвижу возражение прочитавшего эти строки: «Ну вот и определите, что такое «терроризм» в аудио-, видеоподаче СМИ». Отвечаю — пока не знаю. Вижу только одно, потому что это бросается в глаза: те структуры общества, которые по службе обязаны это делать, юристы и законотворцы, как воды в рот набрали. В частности, «Human right watch», например. Или 6000 жертв ВТЦ — не то количество, с которого начинается защита прав человека? А права пассажиров этих четырех «Боингов» — разве можно придумать более циничное их попрание? А ведь эсер Иван Каляев пропустил карету великого князя Сергея Александровича, проезжавшего с детьми, и бросил в него бомбу лишь в следующий раз, когда он ехал один. Отсюда следует, что классический терроризм — это совершение теракта слабым по отношению к более сильному в социально-политическом отношении (князь — сильнее Каляева, дети — слабее!).
Вот и рискну взять некоторое юридическое направление: исполнители терактов против ВТЦ и Пентагона не террористы, а комбатанты. В то же время это, несомненно, теракты, то есть акты устрашения, да ещё какого. Ну, а что делать с комбатантами — хорошо известно в юридической и исторической практике. Это — война по Гаагским и Женевским конвенциям, это — санкции Совета Безопасности ООН и т.д. Война — плохо, но она существует и более или менее кодифицирована. Стопроцентного классического террориста — нет и не может быть. Он есть порождение своей собственной слабости по отношению к тому, кого хочет напугать; он существует потому, что так и не напугал тех, кого хотел. (Еще один триумф диалектики — единство противоположностей!)
Мною движет не желание лишний раз лягнуть юридических крючкотворов, а желание разбудить их от спячки. Я обращаюсь, в том числе, и к мусульманским юристам, верным Корану. Хотя у меня и нет под рукой скорбной статистики, но кто может поручиться, что под братскими развалинами ВТЦ не погибли в т.ч. и правоверные мусульмане? Я знаю соответствующие суры, но как православный, не правомочен трогать богодухновенную книгу другой религии. Меня беспокоит другое — сибирской язве, например, наплевать на вероисповедания, и слава Богу, что Америка задавила ее у себя, но если единомышленникам Атты и Аль-Шехи это безразлично, то да охранит Аллах бедный арабский Восток от эпидемий, так как уповать больше не на кого.
Поскольку юристы всех мастей запаздывают, попытаюсь квалифицировать налет на ВТЦ сам: «Это — акты устрашения, проводимые комбатантами (солдатами)». То есть — война. Что это значит? Например, «война есть продолжение политики другими средствами». Политика стоит денег? Еще бы! Откуда они? У одной стороны конфликта — от самой мощной экономики мира, у противоположной — от нефти. Сократив разношерстные валюты и электронные банковские счета как числитель и знаменатель дроби, получим: экономика против нефти.
Итак, на первый взгляд, «вычитание» экономики США из мира на нас почти никак не скажется, а вот вычитание нефти, ведущего энергоносителя — это катастрофа для всех. Не имеет значения, что Америка, как в «принципе домино», упадет последней — остальные «костяшки», в том числе и наша, попадают раньше. Геологически упрямый факт: 80% запасов нефти на Востоке. Что может противопоставить экономика? А то же, что и всегда — неисчерпаемую изобретательность. Страна Белла и Эдисона, реализовавшая Манхэттенский проект и высадившая человека на Луну, держит в своих руках ключ к ведущей проблеме XXI века — освоению термоядерного синтеза. Пуск первой же коммерческой термоядерной электростанции будет означать не только решение общечеловеческой проблемы «энергетического голода», но и, попутно, превращение ближневосточной нефти по стоимости в… воду. На какие средства нанимать тогда комбатантов-камикадзе и содержать тренировочные лагеря? Так ли уж фантастичен этот сценарий? Судя по состоянию проекта ITER (постройка Международного термоядерного экспериментального реактора) — нет. Причины приостановки этого проекта сейчас экономические, а не физико-технические («Атомная техника за рубежом», 1999, №8). Обострение же борьбы мировой экономики против нефти работает на оживление инвестиционного процесса в термояд, и тогда мир быстро пройдет эти несколько десятилетий, отделяющих его пока от решения раз и навсегда энергетической проблемы.
Воображаемая оппонирующая сторона может возразить, что-де «не все продается и покупается». Есть самоубийцы не за деньги, а из идейных соображений. Поскольку рассмотрение этого не противоречит системному подходу, а, наоборот, вытекает из него, приглядимся и к этому контингенту. Лицо, покушавшееся на суицид и по каким-то случайным обстоятельствам оставшееся живым, признается современной медицинской наукой душевнобольным. Очень жаль, конечно, что современная медицина еще не может лечить эту болезнь. Однако в развитых странах она худо- бедно оказывает известную помощь обществу, хотя бы через сеть психоневрологических диспансеров. Не хотелось бы обижать те страны, где их нет. Они и сами знают об этом лучше нас, только сидят, сложа нищие руки. Здесь, как никогда, нужна добрая воля с двух сторон. С одной стороны, если люди не в больнице, то они на свободе, и, естественно, в таком контингенте всегда можно навербовать кого угодно. С другой стороны, по меньшей мере, не гуманно бомбить этих людей, не пытаясь хотя бы за половину этих средств оказать им медицинскую помощь.
И, наконец, последнее (но не по важности!). То, что можно рассматривать как некий итог «антитеррористических акций». Операции, проводимые США и их союзниками в Афганистане (как, впрочем, Россией — в Чечне, Израилем — в Палестине), все больше похожи на борьбу медведя с комаром. К радости комара, шансы у медведя в этой борьбе невелики. Тем не менее, похоже, что главари комбатантов не понимают, что это как бы палка о двух концах. Ударная сила теракта — идеалистично жертвенная молодежь. В данном случае не важно, в силу каких причин и мотивов, а посему роли могут и поменяться, и тогда уже им придется выступать в роли медведя, отбивающегося от комаров из берлоги. Ситуация вроде бы исторически симметричная, но с одной поправкой: ждать сочувствия в эту сторону не придется, как не дождались его Гейдрих с Эйхманом.
Наивно было бы рассчитывать, что эта леденящая душу проблема растает в лучах пусть самых жарких дискуссий. Поэтому, со своей стороны, я был бы счастлив, если бы предложенные размышления позволили предотвратить хотя бы одну насильственную смерть.
