Его картины — забавные, жутковатые, щемяще-грустные. Порой это маленькие «картинки», порой — словно уменьшенные до и так немалых размеров огромные фрески и панно. В их сосуществовании нет ничего парадоксального, да и не в размере «закрашенной плоскости», конечно, дело. Суть — именно в этом предельно простом и предельно естественном соотношении великого и малого. Утверждать, что в малом отражается великое, почти банально, во всяком случае — не ново. У Владимира Кабаченко великое — это всего лишь отражение малого.
В самом элементарном, самом поверхностном смысле сюжеты картин одесского художника — из пригородно-деревенского быта. При этом он не то чтобы не замечает, но словно бы минует и всяческие социальные спекуляции, и пафосные почвеннические восторги. Все без исключения герои Владимира Кабаченко — мудрецы и чудаки, почти все — и то, и другое сразу, почти все — старики. Они не находятся в центре Вселенной. И не важно, где они находятся, потому что Вселенная вообще для них только и возникла — сами они, во всяком случае, в этом убеждены. Отсюда, вместо собственнического инстинкта, чувство ответственности — вероятно, как следствие чудачества и мудрости, а возможно — и старости. К старости здесь относятся спокойно, о смерти особенно не думают, знают, что сразу перейдут в вечность — может быть, скорее пантеистскую, языческую, нежели христианскую («Окна и сорока», «Старуха и подсолнух», «Весенняя ночь», «Белый крест», диптих «Две сороки. Две женщины»). Пока же жизнь продолжается — и дел невпроворот. А делами здесь увлекаются до самозабвения, вне зависимости от того, чем, собственно, занимаются — поют («Певица»), пашут («Нива») или летают по небесам («От тучи к туче», «Полет»).
