Опубликовав в «Дне» №68 от 13.04.2001 г. письмо кандидата физико-математических наук Александра Воина «Кризис истины», мы пригласили ученых, экспертов и наших читателей принять участие в дискуссии о выработке единых научных подходов к пониманию современного состояния нашего общества с тем, чтобы наконец-то разобраться в сложных трансформационных процессах социума и ответить на вопрос: какая философия должна быть в основе программы его развития? Сегодня мы публикуем письмо Татьяны Воропай, доктора философских наук, доцента Национального технического университета «Харьковский политехнический институт». Продолжение дискуссии — в следующих выпусках «Почты «Дня».
Вписьме А. Воина ностальгия по рациональности тесно переплетается с извечной утопией — вернуться назад на триста лет, пройти спокойно и мужественно тот путь, который прошел Запад, начиная примерно с Локка и Декарта, создать прочные и неподвластные моде демократические институции, а потом уже стучаться в двери европейского дома. Действительно, если в науке, и не только у гуманитариев, но и у естественников, царит методологический плюрализм (если не постмодернистский хаос), то откуда взяться в обществе рациональному порядку, разделяемым всеми этическим принципам, здоровой трудовой морали и т.п? Если ученые разучились договариваться по поводу единой и неопровержимой истины, как можно договориться по поводу общезначимых для нации ценностей?
Но мы живем здесь и сейчас. Ни отползти назад, ни прыгнуть вперед на двести лет, когда, как полагают футурологи, «незалежність і заможність» станут синонимами, нереально. Чужую историю нельзя прожить так же, как нельзя прожить чужую жизнь. Да и стоит ли возвращаться? У нас в Украине ни в XVII, ни в XVIII веке рационализмом, как известно, не пахло. В Киево-Могилянской академии, которая академией стала в 1701 году, ни Галилея, ни Кеплера, ни Ньютона не изучали, а все больше поэтику да риторику. В изучении философии царил синтез перипатетики и платонизма, а «новые философы» — мыслители Ренессанса — упоминались разве только для того, чтобы их покритиковать. «Западник» (условно говоря) Феофан Прокопович, хоть и был правой рукой Петра I по делам церкви, проиграл место главы Синода Стефану Яворскому («традиционалисту»). Вместе с униатством всех сортов и прочей латинизированной крамолой отбрасывалась и новая — рациональная — наука.
Однако, чтобы создать реальные демократические и либеральные ценности, не обязательно звать назад к Локку и Декарту, можно вскочить в мчащийся поезд на ходу, что мы и пытаемся делать, хотя пока без особого успеха. Да и путь, пройденный европейской философией, не был усыпан сплошь рационалистами — ведь были еще и Паскаль, и Киркегор, и Шопенгауэр, и Ницше, которых к рационализму ни с какой стороны не пришьешь.
А. Воин совершенно прав, рисуя хрестоматийно известную картину западноевропейской эволюции, когда «рационализм лежал в основе науки нового времени, породившей техническую революцию, и рационализм был на знамени философий, лежащих в основе идеологии буржуазных революций». Не только рационализм, замечу, но и свобода, равенство и братство, неотчуждаемые права личности были на этих знаменах. Но, как известно философской общественности, проект Просвещения как-то не удался — ни у них, ни у нас. И тома уже написаны с обеих сторон по поводу того, почему так получилось. А. Воин пугает нас «новым средневековьем». Действительно, экстрасенсы, которые излечивают от алкоголизма за один сеанс и даже по фотографии, навязли в зубах, как и астрологи, гадатели всех мастей, хироманты, доморощенные колдуны, шаманы и прочий маргинальный люд. Но серьезной опасности для общества они не представляют, они просто заняли пустующую ценностную нишу, и общество их терпит, как терпит все свои переходные акциденции.
Что же до рациональности и «кризиса истины», то кризис этот возник не вчера и к «новому средневековью» имеет мало касательства. О том, что истина не одна, а истин много, здравомыслящие ученые, в том числе и украинские, догадывались давно, еще во времена советской власти. Строгий и последовательный монизм марксистско-ленинской философии боялся многообразия, как черт ладана, и вполне обоснованно — ибо это сразу же ставило под сомнение уникальность «всесильного, потому что верного учения». Но все 80-90-е годы ХХ столетия в философской жизни в Украине, как и везде, сопровождались обоснованием социальной обусловленности познания. Историческая школа в философии науки, нещадно критикуя позитивистов, много сделала для того, чтобы показать, что знание, и в первую голову — знание естественнонаучное, социально обусловлено. Одна и та же совокупность эмпирических фактов может быть описана разными, часто несоизмеримыми, теориями. Какая из них становится господствующей и общепринятой на определенное время — зависит, в конечном счете, от конвенции, договора, соглашения. В науке возникла проблема понимания, которое оказалось вовсе не симметричным объяснению. Вспомнили неокантианцев и Дильтея, учившего, что природу мы объясняем, а духовную жизнь понимаем. Но стало очевидно, что понимание и весь шлейф иррационального, которое оно в себе имманентно вмещает, имеет место и в науке.
Бесспорно, рационализм как продукт и условие поразительных успехов науки XVII века в значительной мере определил динамику развития естествознания. Но за границами естествознания, во всей безбрежной сфере, которая касается человека, общества и культуры, триумфа рационализма не было и быть не могло. Ну кто всерьез сегодня воспринимает теорию общественного договора Руссо или его же педагогические трактаты? Представить страшно негодование сегодняшней феминистки, вздумай она перечитать «Новую Элоизу». Та же участь постигла и этику утилитаристов, а над теорией «разумного эгоизма» русских «рев-демов» потешался мало изучаемый теперь в украинских школах Федор Достоевский. Основной полемический тезис, сформулированный Достоевским в «Зимних заметках», и был направлен как раз против рационализма и оптимизма просветителей. Он сводился к следующему: социализм не может быть осуществлен на принципе разумного договора личности и общества по формуле «каждый для всех и все для каждого», потому что «не хочет жить человек на этих расчетах… Ему все кажется сдуру, что это острог и что самому по себе лучше, потому — полная воля». Да и вообще, как хорошо известно, Достоевский сильно сомневался, что человек есть homo sapiens по преимуществу. Впрочем, попытки построить этику на рациональных основаниях продолжаются по сей день.
А. Воин совершенно напрасно сомневается, что марксизм был вполне законченным проявлением рациональной мысли. Сказать, что человек есть совокупность общественных отношений, ничуть не менее рационально, чем утверждать, что человек — это машина. И ведь не Маркс это открыл, а те же мыслители Просвещения, века Разума: мол человек — природное, естественное существо, но поведение его определено социальной средой. А отсюда один шаг до вывода — стоит только изменить социальные условия, упразднить частную собственность, социальное неравенство — и человек тут же преобразится и станет приятным во всех отношениях, как гоголевская героиня. Но чаще возникал не новый человек, а «новоязы», «министерства Правды», тираны и лагеря.
И разве энгельсово сакраментальное о том, что вопрос о более высокой оплате сложного труда вообще не имеет права на существование в рамках научного социализма, коренится не в «Манифесте плебеев» Г.Бабефа: «…Что превосходство таланта и предприимчивости является лишь химерой и благовидным обманом, который всегда служит заговорщикам в их кознях против равенства. Что нелепо и несправедливо притязать на большее вознаграждение тому, чья работа требует более высокого уровня умственного развития, большего прилежания и напряжения сил; что это нисколько не превышает вместимости его желудка. Что нет никаких оснований притязать на вознаграждение, превышающее удовлетворение личных потребностей». Ведь все это было взято нами у них, у идеологов века Разума, и реализовано — и «не у них, там», а у «нас, здесь», и «рационально» обосновано (вместимость желудка — чем не рациональный аргумент), и аукается по сей день. Я не хочу сказать, что рационализм плох, я хочу только заметить, что он имеет свою область приложения, а в той мере, в какой рационализм претендовал объяснить или, того хуже, изменить общество и человека, он ни к чему путному не привел. Отсюда и «новое средневековье», и постмодернизм.
Это именно постмодернизм спровоцировал разговоры о конце истории, конце метафизики, конце морали, конце разума, умирании искусства, смерти субъекта, а заодно и смерти автора. В философии возникло легкое замешательство, но ненадолго. Воля к власти, как всегда, оказалась сильнее воли к истине, немного переждали и пошли — кто пасти бытие по Хайдеггеру, кто продолжать быть мыслящим тростником. Кто поспособнее — продуцировал символы и всякие иные символические формы. Ситуация постмодерна оказалась не хуже и не лучше всех ранее существовавших ситуаций. Слова и вещи стояли на своих местах, но слов оказалось так много, что можно уже было ничего не сочинять, а только цитировать, комментировать и деконструировать сказанное в период до «Заката Европы».
Что же касается тезиса А. Воина о том, что «марксизм превратился в догму, мало чем отличающуюся от средневекового христианства», то это бабушка надвое сказала. Рациональное, по моему мнению, легче сделать догмой, чем иррациональное, ибо рациональное апеллирует к здравому смыслу и гораздо легче им переваривается. В сущности, какую угодно философскую конструкцию можно превратить в догму — хоть Фому Аквинского, хоть Маркса с Энгельсом, а при большом желании — и Мартина Хайдеггера, самого модного в ХХ веке из «сумрачных германских гениев». Ужас не в том, что марксизм был превращен в догму, ужас в том, что утопический (но рожденный разумом и в этом смысле рациональный) проект был реализован.
О том же, что индивидуализм — родное детище рационализма, А. Воин как-то тоже не упоминает. А ведь именно индивидуализм выносил и породил те экзистенциальные проблемы, с которым рационализму справиться оказалось не под силу. А уж каким рационалистом был Зигмунд Фрейд, о котором упоминает А. Воин, — воистину последний из могикан от позитивизма!
И, наконец, подводя итоги. В чем бесспорно прав А. Воин, так это в том, что в образовавшихся сложных общественных проблемах стало трудно «прийти к согласованному решению о том, что есть хорошо и что плохо для общества и как достичь лучшего». И в чем он абсолютно не прав, так это в том, что это случилось потому, что произошел «подрыв веры в возможности рационального разума».
Что есть хорошо и что не есть хорошо, человек понимает не «рациональным разумом», а всеми фибрами души, всеми теми иррациональными изгибами, которые в этой душе имеются. Имморализм и безудержный политический цинизм нашего «периода первоначального накопления» не есть прямое следствие «кризиса истины». Физики сами разберутся со своим знанием, а генетики — со своим. Если верить М. Веберу, а не А. Воину, дух капитализма питала протестантская этика, а не рационалистические утопии.
