После разговора с Ниной Денисовой, киевской художницей,
чьи живописные полотна периодически экспонируются, а слухи и разговоры
о ее жизни расходятся кругами «в определенных кругах», кажется, что следишь
за созданием этакого причудливого кружева. Как будто уже все закончено,
а можно сделать еще одно душевное движение — и разговор продлится. Но Нина
такой человек, который, если работает, может сказать жестко: «Нет, никаких
разговоров и чаепитий — сейчас я работаю». Нина может говорить обо всем,
и она умеет выбирать действительно изысканные вещи. Ее дом — это место
авторского стиля. Как в одежде, так и в интерьере, так и в образе жизни
— это абсолютно современная, молодая, изысканная женщина, которая не будет
делать ничего «по первому впечатлению». Когда в галерее «Персона» собрали
всю ее новую экспозицию под названием «Неолит», посетители ощутили себя
одновременно и в Украине старинной, и в цивилизованном мире. Люди, которые
сюда приходили, как будто и не удивлялись этим работам в том смысле, что
воспринимали их как нечто органически современное, как то, что свойственно
и им, и тому моменту, в котором они находятся. Картины Нины Денисовой не
производят впечатления вызова, эпатажа, резкой позиции, авангарда, прорыва,
но это, как сказала одна художница, то, «…с чем Украина входит в европейское
пространство как его органическая часть».
И этот почти кружевной монолог очень не хочется прерывать.
— Госпожа Нина, долгое время мы знали вас как чудесного
художника детских книг. Существуют семьи, где ваши книги просто коллекционировали.
Даже самые известные народные сказки вы иллюстрировали так необычно, что
там словно появлялся другой смысл. А теперь мы чаще видим ваши живописные
полотна, даже целые серии, циклы. Это связано только с жалким состоянием
современных украинских книгопечатаний или имеются какие- то другие причины?
— Книга — это театр, подвижность, особое пространство,
в котором работать очень интересно. Но там есть и нечто такое, что сдерживает
художника, например, задан текст. Хочется побыть иногда в интимной ситуации,
создавая что-то самому от начала до конца. Тем более то, что я хотела воплотить
в книге, я так и не смогла доделать до конца. Были книги, которые я делала
свободно, но было очень много таких, которые нужно было перерабатывать,
вносить в них правки под давлением редакции. Я иногда хитрила, пробовала
переиграть чиновника за счет какого- то пространства, которое было ему
не подвластно, но все-таки — это был компромисс. Сейчас появились очень
интеллигентые редакции с достаточно серьезными намерениями и хорошим отношением
к художественному видению, которые не давят на художника, а советуются
с ним, но по понятным причинам книг сейчас не выходит много.
— Один японский писатель как-то сказал, что когда женщина
родит ребенка, в ней появляется настоящая человеческая смелость. В детстве
я говорила очень мало, а когда рисовала, односельчане, глядя на меня, просто
замирали, иногда — широко раскрыв глаза. Наверное, такое у меня было тогда
выражение лица. Только после рождения ребенка я изменилась, и, когда я
приехала в родное село, все удивлялись: «Боже, Нина начала говорить!» Когда
я училась в школе — получала двойки и тройки, потому что, выходя к доске,
думала, что нужно говорить что-то более умное, чем написано в учебнике.
Например, историю я очень любила, но рассказывать, пересказывать известное
перед всеми не могла. Какой-то внутренний цензор хранил меня от банальностей.
С возрастом, конечно, я изменилась и начала говорить пустяки.
— Рисунок, живопись, картина — это самая чудесная возможность
человека видеть. Видение ничем нельзя заменить, в этом есть нечто поистине
религиозное: еще в зародыше и у человека, и у животного, и у простейшего
организма одним из первых органов, которые формируются, является глаз.
Через него мы получаем больше всего информации, знаний о мире, а безграничность
ощущения цвета, его оттенков, отливов, градаций, сочетаний просто поразительна.
Почему появляется радуга, что такое белый цвет, невесомость, «беcсвeтлoсть»?
Ведь когда есть белый цвет — света нет, он появится, когда рядом лягут
синий, красный, желтый. Белый — это смерть цвета, это — «ничто», подобное
черноте. Хотя белый-черный — это различные весовые концентрации одного
и того же состояния смешивания всех цветов. Из физики мы знаем, что расщепить
свет исключено, подобраться к его первоосновам, оказывается, человеку не
дано. Т.е. ощущение цвета, светоносности является чем-то мистическим, внефизическим.
Это — некая большая физики человека данность. И еще. Физики могут определить,
что было и что будет, а вот что именно есть сейчас — физика не может уловить.
Эту функцию выполняет современное искусство — определить, что такое «сейчас»,
соединяя то, что было и то, что будет. Художники потому и становятся «современными»,
что реагируют на эти потрясения сегодняшнего дня, на дребезжание мгновения,
не отгоняя ни прошлого, ни будущего. Вообще-то я не очень религиозный человек,
скорее, я верующий атеист, я понимаю, что религиозные вещи — больше, чем
я сама. Мне ближе иконы XI века и язык искусства, на котором пробовали
передать одновременно движение и чувство, внешнее и внутреннее. В Киеве
это росписи Кирилловской церкви — прозрачность, свобода, свет.
— Традиционных христианских сюжетов у меня почти нет,
но я иду к созданию современной иконы. Она пока что не создана, но не потому,
что это невозможно, а потому, что ее не видят. Она — не с нами. Таков парадокс
жизни современного глаза, что он нигде не видит даже элементов иконы. Поэтому
я часто, когда делаю икону, создаю ее совсем по другим законам — не так,
как традиционную, известную нам икону, и не так, как понятную реалистическую
картину. Я пробую создать ощущение важности света, открытости, смелости.
Откуда-то пошло, что я феминистка, мне даже приписали фразу:
«С мужчинами нужно бороться тайной». Но я всегда считала, что разделять
мужчину и женщину — это насилие. Поэтому в той радикальной феминистической
литературе, которую я (к сожалению, не очень много) читала, меня многое
шокирует. Например, как выводы типа, что если ты красишь губы — значит,
хочешь нравиться мужчинам, так и вопросы наподобие «Почему Вы делаете выставку
не на Восьмое марта?» На это я отвечаю: «А мы хотим всегда». В отношении
к женской природе очень много профанации, неумения рассказать все тактично
и красиво, интересно и уместно. В грубом мужском обществе культура также
сформирована мужчинами, поэтому женщины не могут пока что говорить адекватно,
свободно. То, что феминизм возник — это должно было произойти, открытие
свободы пола должно было когда-то состояться, но то, что сейчас манифестирует
феминизм, вопроса не решает, делая из мужчины врага. Чтобы поднять на высший
уровень женщину, нужно освободить мужчину, защитив его от нашего общества.
Ведь сейчас интеллигентному человеку жить очень трудно.
Однажды я ходила с фотоаппаратом по городу, и мне очень
захотелось сфотографировать деревенских женщин, которые торгуют возле базаров
или в подземных переходах. Ведь это то, чего очень скоро не будет, что
исчезнет, и образов этих женщин — с их достоинством и в то же время забитостью,
задерганностью, задавленностью и мудростью — этих образов уже не будет
в будущей жизни. Но в то же время их очень тяжело, прежде всего, с моральной
точки зрения фотографировать — как будто это какая-то экзотика. И глаза
они поднимают на тебя такие, что становится стыдно за свои желания. А вместо
всего этого очень хочется, чтобы они начали жить и работать, как я видела
в Германии, когда недолго была там на стажировке. Семья из двух достаточно
пожилых людей обрабатывает почти три гектара земли, причем обрабатывает
спокойно, не переутомляясь, все успевая. Потому что работают они свободно,
по собственному желанию, а не по суровой необходимости. И потому у них
остается время на себя, на свои чувства, общение с природой — без жалоб,
упреков и грубостей, без трагедий, озлобленности и обид. И у нас так будет,
вот увидите.
