Недавно Володьке Гусеву припаяли на суде. Его признали отцом младенца с обязательный отчислением третьей части жалованья. Горе молодого счастливого отца не поддается описанию. Очень он грустит по этому поводу.
— Мне, — говорит, — на младенцев завсегда противно было глядеть. Ножками все-таки дрыгают, орут, чихают. Толстовку тоже очень просто могут запачкать. Прямо житья нет от этих младенцев.
А тут еще этакой мелкоте деньги отваливай. Третью часть жалованья ему подавай. Так вот — здорово живешь. Да от этого прямо захворать можно!
Я народному судье так и сказал:
— Смешно, говорю, народный судья! Прямо, говорю, смешно, какие ненормальности. Этакая, говорю, мелкая крошка, а ему третью часть. Да на что, говорю, ему третья часть? Младенец, говорю, не пьет, не курит и в карты не играет, а ему выкладывай ежемесячно. Это, говорю, захворать можно от таких ненормальностей!
А судья говорит:
— А вы как насчет младенца? Признаете себя, ай нет?
Я говорю:
— Странные ваши слова, народный судья. Прямо, говорю, обидные слова. Я, говорю, захворать могу от таких слов. Натурально, говорю, это не мой младенец. А только, говорю, я знаю, чьи это интриги. Это, говорю, Маруська Коврова, ядовитая жаба, на счет моих денег расстраивается. Это она алименты требует. Ее деятельность. А я, говорю, сам 32 рубля получаю. Десять семьдесят пять отдай, — что ж это будет Я, говорю, значит, в рваных портках ходи? А тут, говорю, параллельно с этим, Маруська на мои деньги рояли будет покупать и батистовые подвязки. Тьфу, говорю, провались, какие неприятности!
А судья говорит:
— А ребенок-то ваш, ай нет?
Я говорю:
— А пес его знает. На ем, говорю, нет надписей. Может, говорю, и не мой. Разве, говорю, можно ему третью часть жалованья?
А судья говорит:
— Может, и ваш? Вы, говорит, припомните.
Я говорю:
— Мне припоминать нечего. Я, говорю, от этих припоминаний захворать могу... а насчет Маруськи — была раз на квартиру пришедши. И на трамвае, говорю, раз ездили. Я платил. А только, говорю, не могу я за это ежемесячно вносить. Не просите...
Судья говорит:
— Раз вы сомневаетесь насчет младенца, то мы сейчас его осмотрим и пущай увидим, какие у него признаки.
А Маруська, ядовитая жаба, тут же рядом стоит и младенца разворачивает.
Судья посмотрел на младенца и говорит:
— Носик форменно на вас похож.
Я говорю:
— Я, говорю, извиняюсь, от носика не отказываюсь. Носик, действительно, на меня похож. За носик, говорю, я завсегда способен три рубля или три с полтиной вносить. А зато, говорю, остальной организм весь не мой. Я, говорю, жгучий брюнет, а тут, говорю, извиняюсь, как дверь белое. Три рубля или, говорю, два с полтиной могу платить за такое белое. На что, говорю, больше. Раз оно не пьет, не курит и в союзе не состоит.
Судья говорит:
— Сходство, действительно, растяжимое. Ребенок, действительно, как дверь белый. Хотя, говорит, носик весь в папашу.
Я говорю:
— Носик не основание. Носик, говорю, будто бы и мой, да дырочки в носике будто бы и не мои — махонькие очень дырочки. За такие, говорю, дырочки не могу больше рубля вносить.
Тогда Маруська Коврова заворачивает свое в платок и говорит:
— Что дите белое, как дверь — это тоже не основание. Мне, говорю, может, его в больнице перепутали. Оно, как родилось, не было, как дверь белое. Оно темненькое было. И тонко кричало. А после стирки приносят его, а оно белое и сипло орет, а прежненький весь в папашу.
Судья говорит:
— Да, — говорит, — некоторые, действительно, обижаются на замену. А только, говорит, у нас по 87 родильниц происходит. У нас, говорит, времени нету на младенцев метки выжигать.
Я говорю:
— За такое белое пущай мне по двугривенному вносят и то, говорю, не могу согласиться. Тот, говорю, темненький, может, и мой, а этот говорю, натурально не мой. Разрешите, говорю, народный судья, идти и не задерживаться?
А судья говорит:
— Погоди маленько. Сейчас приговор вынесем.
И выносят — третью часть с меня жалованья.
Я говорю:
— Тьфу, на всех. От таких, говорю, дел захворать можно.
