Их просто никто не слушает. Они слились в бессодержательную и глухую какофонию, которая напоминает городской шум, неспособный кого-то потревожить, зацепить за живое. В этих условиях можно предложить только этакую попытку интроспекции, или, если хотите, самонаблюдения. Иногда это помогает прояснить отдельные аспекты проблемы. И ладно. Ибо проблема это для тех, кто никогда и не прекращал говорить на родном языке. А для тех, для кого он никогда не был родным, это не проблема. А если и проблема, то — чужая.
Все, что касается вопроса государственного языка, погрязло в режиме банальности. Но, как доказывает жизнь, всякая банальность является очень жизнеспособной и даже не утрудняет себя никакими изысканными деформациями с тем, чтобы продлить свое существование. Следовательно, говорить на государственном языке в любом государстве не только желательно и хорошо, это — необходимо. Банальная истина. Для француза, китайца, американца, еще кого-либо. Украинец имеет все основания считать, что его положение является исключительным, ибо... Ибо течение исторических событий лишило его возможности смотреть так просто и неуклюже на такие тонкие материи.
Американский социолог Як Дейл делит население Украины на три основные подгруппы, исходя из того, какой след оставлен на их самоосознании представителями украинской нации тем же течением исторических событий. Есть украинцы, которые владеют родным языком, идентифицируют себя как представителя украинского народа, имеют кое-какое представление о культурном наследии своей нации. Вторая разновидность наших современников и компатриотов, ведущих свои корни приблизительно от тех самих основ, по-украински говорить не умеют, об украинской культуре представление имеют очень приблизительное, но, во всяком случае, не отрицают того, что они украинцы и считают нужным в мыслях возвращаться к этому факту хотя бы время от времени. Третий сегмент этой неприхотливой типологии: не разговаривают, не считают, не идентифицируют, не размышляют, но все равно продолжают быть представителями нации, хотя бы на биологическом уровне.
Не размышляя по этому случаю слишком долго, просто отношу себя к первой условной группе украинской популяции. И очень рассчитываю, что мои знакомые и друзья не забрасывают редакцию гневными протестами и разоблачениями по поводу моего беззаботного самозванства. Разговариваю, идентифицирую, культуру ценю и немного знаю, во всяком случае , не возражаю, что она существует, с деда-прадеда украинка и с трудом представляю себя кем-то другим. Так сложилось.
Должна сказать, что когда впервые попадаешь в Киев на длительное время, не сразу, далеко не сразу осознаешь своеобразное отношение к тому, что столица говорит по-украински очень мало и не очень свободно. Сначала это даже не удивляет. Но со временем приходишь к выводу, что удивляешь ты сам. Когда в транспорте просишь передать деньги на билет, спрашиваешь о ценах в магазине. Когда твой ребенок радостно и потому очень громко кричит на улице: «Мамо, дивись, яка гарна бузкова кулька!». Проходит какое-то время, и ты уже замечаешь, что иногда уже и сама спрашиваешь, который час и сколько что-то там стоит — по-русски. Чтобы сэкономить время. Так как вопросы по-украински зачастую приводят к необходимости еще раз повторить то же. Растерянная публика не всегда включается одновременно со звуком твоего голоса.
Еще один раздел наблюдений за собой наводит на размышления о собственном моральном здоровье в контексте проблемы национализма. Появляются реминисценции на темы конструктивного и деструктивного националистических проявлений. Примеряешь на себя. А все почему? А потому, что в сумке время от времени появляются неожиданно бессмысленные пожитки в виде газет, которые никем и никогда в доме читаться не будут, мелочей, которые продаются на каждом шагу в метро и переходах и не имеют никакого назначения в твоей конкретной, отдельно взятой жизни и другое. Покупается все это сначала бессознательно, а потом все более осознанно просто потому, что отдельные граждане зазывают купить их товар по-украински.
Со временем начинаешь понимать, это напоминает реакцию на земляка где-то на десятом конце света. Звук родного языка влечет как символ возможности особого уровня взаимопонимания между тобой и Другим. Даже если этот Другой — мошенник с выразительными внешними признаками своего неоднозначного социального опыта. Не углубляясь в психологию, должна сказать, что , по моим скромным наблюдениям , это происходит приблизительно одинаково с любым, кто оказался на расстоянии от родины, независимо от того, насколько развитой в экономическом отношении она является.
Возникает вопрос: на каком расстоянии от моей Родины нахожусь я сама, живя в столице именно этой Родины? И если я не могу толком объяснить это себе, то разве можно рассчитывать на то, что смогу объяснить это кому- то другому?
Заставить говорить на неродном языке — невозможно, на родном (коли дело дошло вплоть до вопроса о принуждении) — тем более. Однако, вне всяких сомнений, существует объективная необходимость, считаясь с которой, человек, прежде чем строить какие-то жизненные планы, выясняет собственные возможности относительно их выполнения. Чтобы сделать карьеру в любой другой стране, нужно знать ее язык. В этом не сомневается никто. И когда заходит речь о выезде-невыезде на более богатые села, она непременно сводится к «разговариваю — не разговариваю». Никогда не слышала, чтобы дискуссия о необходимости говорить по-английски для успешного социального функционирования в Соединенных Штатах дошла до точки, где было бы высказано пожелание ввести украинский как еще один государственный язык в пределах этого не столь уютного, сколь удобного государства.
Но, как уже отмечалось выше, наша история далеко не такая примитивная, чтобы позволить нам прекращать дебаты на самом интересном месте. Нам есть о чем поговорить, хотя все эти разговоры и стали ненавязчивым фоном, на котором все разговаривают обо всем и так, как умеют и хотят. Договориться, впрочем , ни о чем не могут.
Мы ничего особого не теряем от того, что продвижение к успешной карьере у нас не ассоциируется с необходимостью уметь высказаться по-украински. Как можно потерять то, чего никогда и не имел? По национальной традиции мы создаем дополнительные резервы комплексов, от которых на словах так хотим избавиться. Из шести вступительных экзаменов в магистериум по экономике в Киево-Могилянской академии три проводятся на английском языке. И если экзамен на знание английского языка воспринимается легко и одобрительно, но даже собеседование по экономике на английском языке в определенной мере лезет хоть в какие-то ворота, ибо проводят его специалисты из тех же Соединенных Штатов (хотя представить себе что-то подобное в другой стране не вполне удается), то письменный экзамен по экономике опять же по-английски выглядит немного натянуто. Безусловно, американские профессора во время собеседования пользуются экзаменационными работами поступающих, им нужно понимать, что там написано, чтобы задавать соответствующие вопросы. Это настолько важно, что нам самим уже просто необязательно понимать хотя бы что-то из происходящего с нами, с нашей экономикой, психикой, жизненными установками, политикой и всем остальным.
Никаких рецептов, никаких оперативных вмешательств, никаких пожеланий — просто опыт интроспекции отдельного представителя одного из трех сегментов населения. Которое говорит на родным языке очень мало. И не очень свободно...
