Знакомый актер рассказал на днях, как страшно сниматься в батальных сценах. Хотя, казалось бы, все — понарошку, участников — от силы полсотни, патроны — холостые. Петарды, дымовые шашки — не более. Да и действие происходит в гражданскую, то есть без малейшего намека на современные средства ведения войны.
И все равно — жуть. Невыносимо лежать за бруствером, когда из него с мясом вырывает выстрелами щепы. Невыносимо делать первый шаг в облако дыма и огня; а потом уже несешься что есть сил и начинаешь кричать «Ура!!!» — от отчаянья и страха, от того, что просто-напросто «рвет крышу»...
Это — в кино, причем с более чем скромной массовкой. А если в атаку поднимается целый полк? А если — артподготовка? А если — настоящими?
В конце концов, чего стоит человеческая жизнь? Абсолютно правых, как и абсолютно виноватых, не бывает никогда, но ведь, если вдуматься, от украинской границы до Нови-Сада — меньше, чем от Киева до Харькова... А симптоматичные автокатастрофы (наподобие той, которая потрясла всю Украину меньше месяца назад) тем и «хороши», что никто и никогда не докажет их преднамеренность или непреднамеренность...
Когда стараешься по возможности меньше соприкасаться с повседневной жизнью (уж слишком это чревато), когда занимаешься Театром — то есть созданием новой, принципиально иной, пускай весьма эфемерной реальности, возникает и крепнет ощущение, что в стенах сцены-коробки можно переждать все. Но действительность догоняет и там. Творя весьма ироничную театральную фантазию, сюжет которой разворачивается в некоем условном месте и в условное время, спотыкаешься вдруг о фразу: «Они обстреляют вас, как только рассветет».
Для персонажей это — лишь воспоминание, сон, где все гораздо легче и проще, чем когда- то было в жизни. В рамках сценической иллюзии и обстрел, действительно, совсем не опасен («Они обстреляют нас, как только рассветет». — «Обстреляют?!» — «Разумеется! Что же им еще делать? Я ведь знаю этих идиотов, пристроившихся по нашему курсу: они просто завидуют чужой жизни, потому что у них нет собственной!»): и мужчины, ушедшие, казалось бы, навсегда — все равно возвращаются домой.
«Ну почему мне снятся такие сны?» — последняя фраза в нашем сюжете. Этот вопрос задает дочь героини, почти девочка, и в ее устах он звучит светло, хоть и с налетом грусти. Да и спектакль, собственно, о другом, и сны в нем — о любви, о море, о свободе, о манящем дуновении каждого следующего, еще неизвестного мгновения жизни.
Но как часто нам снятся совсем не светлые — страшные сны. И как часто не можешь проснуться, потому что это, оказывается, уже не совсем сон.
