Пассажирский № НН выходит из Крутого Рога в 14.10, чтобы в восемь утра быть в Чадеевке, и раньше полудня никогда в ней не появляется, поскольку пива у проводников нет, есть водка, но дорогая, ну и на станциях народ высыпает, чтобы затариться, и путается под колесами.
Жара. Родненький запах... Иванов едет в купе № 8 один и пиво пьет от самого Крутого Рога. Пора, — решает он, и на станции «Крутояровка» выскакивает и выторговывает у какого-то байстрюка бутылку джина. А в купе уже устраивается новый пассажир.
— Гадость, наверное, а? — спрашивает Иванов вместо знакомства.
— Не знаю, — пожимает плечами Петренко. Но пить отказывается. У него в сумке лежит бутылка водки. «Теплая, наверное, э-эх», — морщится он.
«Нерусский», — решил Иванов и начал колупать ножом пробку.
Петренко выходит в коридор, чтобы не нюхать потного соседа, и сосредоточивает взгляд на пейзаже за окном. «Холодного пивка бы», — тоскливо вздыхает он.
— Когда следующая? — кричит он проводнику.
— Через час!
«Ну и влип!» — Петренко вытирает вспотевшее лицо и шею. Пфу...
— А пахнет как будто ничего! — кричит из купе Иванов.
«Да чтоб ты подавился своим пойлом», — думает Петренко, жалея, что отказался. — Спаивают народ всякой дрянью, вроде у нас своего пить нечего». «Чмок», — донеслось сзади: это Иванов присосался к бутылке. Он сосет джин громко, сопя и булькая — словно лось. «Вот слизняк», — раздраженно передергивается Петренко. Наконец сопение прекращается, что-то дважды грохает на пол, как будто Иванов ногами притопнул от удовольствия, и утихает. Петренко глотает свинцовую слюну и ждет комментариев. Тихо... «Свалило его», — решает Петренко и поворачивается. Иванова в купе нет. Его ботинки валяются на полу, а на столике стоит откупоренная бутылка. «Полная!» — балдеет Петренко и заглядывает на верхние полки: никого.
— Фу-в, ну и спекота, — мямлит он, думая, как же это Иванову удалось незамеченным проскользнуть мимо него.
Он сел и уставился глазами на бутылку. Джин называется «Дрим». В середине бурлит загадочная муть, чуть слышно шипение, словно шепот. «Турки», — безошибочно определяет Петренко, понимая под турками все, что на юг от Астрахани. Бутылка привлекает. Таинственный запах щекочет ноздри, веет прохладой, «Умеют же, сволочи», — Петренко инстинктивно наклоняется, чтобы понюхать. Иванов не возвращается... «Отхлебну глоточек, он и не заметит», — отваживается Петренко и быстро целуется с бутылкой. «Чмок!» — и уже не может оторваться. Бьет по мозгам, мутнеет в глазах. «Ой-ой-ой, мужик же мне макитру оторвет!», — думает Петренко и ощущает, что его губы начинает засасывать в бутылку. Он засопел — и бутылка засопела. «Ой-ой-ой!» — еще раз успевает подумать он, как его голова становится словно пластилиновой и мгновенно оказывается в бутылке. Он затрепетал, как червь. Но уже поздно. Не он сосет джин, а бутылка засасывает его. Через минуту Петренко торчит из бутылки по пояс. Еще мгновение — и он исчезает в ней с ногами, ботинки взлетают и падают на пол. И — тишина...
На станции «Малые Баламуты» в восьмое купе входит Бабаев. В купе — никого, только две пары ботинок на полу и откупоренная бутылка на столике. «Вышли покурить», — догадывается Бабаев. «Выдыхается же!» — думает он через полчаса, изнывая от пота и искушения, который идет от бутылки. Бутылка крутится в водовороте и шипит, а запах — запах продирает до костей.
Бабаєв выглядывает в коридор — никого. «Только глоточек!» — отваживается он. «Чмок!» Через минутку и его ботинки падают на выцветший коврик...
Комарчик из седьмого купе опять выходит покурить. Гм-м, думает он, увидев уже четыре пары ботинок на полу соседнего купе. Никого! А бутылка так и стоит непочатая, бурлит и булькает, а запах джина уже по коридору ползает. «Выдыхается же», — неодобрительно бормочет Комарчик и шагает в фатальное купе...
«Кооперируются мужики», — удовлетворенно хмыкает проводник, замечая, как из «седьмого» выходит Хрумкис искать Комарчика — и также исчезает в «восьмом». До следующей остановки час езды, водка только у него — проводник потягивается и терпеливо ожидает. Опять потягивается и ожидает, принюхиваясь к незнакомому запаху, в конечном итоге не выдерживает и проходит мимо подозрительно тихого «восьмого». В купе ни души! На полу аж шесть пар ботинок, а на столике бурлит странная бутылка — и пахнет.
— Так-так, ну и жара же, — смущается проводник и бежит в свое купе — выпить холодного пива. Раньше «глюков» у него никогда не было...
...Уже в полночь, после Козерога проводник нетвердой поступью пробирается по вагону, собирая пустые бутылки. В «восьмом» опять никого, но на полу валяются уже несколько десятков ботинок, аж в глазах рябит, а бутылка на столике шипит и бурлит, словно Везувий.
— Е-мое! — задыхается проводник и щиплет себя за нос. Пробежал по вагону — пусто. Все пассажиры, тридцать два мужчины — не любят женщины в купейном ездить — исчезли! «Отстали в Козероге!» — стукнуло ему в голову. И он представляет себе пьяных пассажиров, которые босиком бегут за поездом.
Но быть такого не может! Мозги от напряжения разглаживаются. Проводник созерцает обувную гору и соображает. Белая лихорадка, да?.. «Выдохнется же», — машинально думает он и тянется за бутылкой. «Чмок!».
На станции Криволуки проводник купейного не открыл вагон. «Заснул, чур его!» — ругаются друзья-проводники и бегут будить товарища. И не возвращаются...
Вскоре исчезают все проводники, начальник поезда и помощник машиниста. По поезду ползет дурманный запах джина. Мужчины идут на этот запах — и тю-тю.
Женщины, изнывая от ужасного запаха и нехороших предчувствий, хватают детей и, уже далеко за полночь десантируются на станции «Веселовка». Чем чрезвычайно удивляют полусонного дежурного по станции, который стольких женщин и детей не видел со времен оккупации. Он долго тупо таращит глаза вслед поезду, который исчезает в тумане...
В купейном Чуча останавливается — из восьмого купе торчит аж в коридор гора мужских ботинок. Запах идет оттуда. Чучу лихорадит — он понимает, что не готов к жизни по эту сторону колючей проволоки. Подавленный, он карабкается на вершину обувной горы и видит бутылку — рядом, на третьей полке. Он хватает бутылку, взбалтывает содержимое — и выливает в глотку. Такой гадости Чуча никогда не пил, даже в «зоне». Глаза лезут на лоб, лихорадка исчезает сразу — и какой-то странный огонь разливается по его телу. Чуча сидит на вершине обувного Памира, прислушиваясь к себе. Внизу копошатся тараканы.
— Тамерлан... Всемирная империя... — удивленно хрипит он, дико хохочет и, не целясь, бросает пустой бутылкой в открытое окно...
Бутылка падает и разбивается. Сто тридцать семь помятых, босых и обессилевших, словно высосанных, мужчин предстают посреди леса в предрассветных сумерках. Задыхаясь, словно рыба, выброшенная на берег, и судорожно ощупывая себя, еще не опомнившись от кошмара, таращат они глаза на хвост поезда, который проносится мимо них. Потом, не сговариваясь, они бросаются за поездом, кричат какой-то вздор и размахивают руками. Но поезд уже далеко...
