Канонизация как убийство

Украинцы являются чемпионами по созданию окаменелостей, говорил мне как-то один плохо одетый, но хорошо мыслящий мужчина, имея в виду прежде всего патологическую склонность нашего певучего племени к щедрому разливанию юбилейного елея. Склонность, как по-моему, с явно некрофильским душком. Припоминаю ироничный рассказ знакомой франковчанки о давнем праздновании юбилея Лины Костенко в славном Станиславе. Все там было. И веточка калины, и большой портрет, украшенный рушниками, и множество раз всуе упомянутое в стандартно-патетических речах о значении поэтессы и ее вкладе в национальную литературу слово «Украина». Словом, весь джентльменский наборчик юбилейной скуки и сотни раз пережеванной словесной ваты. Не было там только самого автора, чье отсутствие и придало «мероприятию» некрофильский дух и ту окаменелость, о которой говорил мой приятель и которой, в конечном счете, должен противиться любой нацеленный на деятельную жизнь человек. Словом, произошло то, чего так боялся Гоголь. Быть похороненным живым, чем вам не кошмар? Некрофильский порыв нынешней украинской публики направлен прежде всего на еще живые, но застывшие в своей заканонизированности фигуры. Музей восковых фигур ежедневно пополняется новыми персонажами, призванными имитировать жизнь, создавать ее иллюзию. Правда, фантазия этих мутантов не простирается дальше публичного перетирания колосков на колхозных полях или же многозначительных, преисполненных омерзительного пафоса фраз. Все это с лицами мучеников за веру. То есть опять, согласно фромовской формуле некрофилии, происходит доминирование формы над содержанием, бутафории над сутью. Эполеты новоиспеченных «халифов на час» непосредственно ассоциируются с бахромой и кистями катафалка. «Он умер и снова раскрыл глаза, но это был взгляд уже мертвого человека».