Украинское село гибло в объятиях «коллективизации», интеллигенция забивалась в щели или же рьяно принималась писать доносы на всех ближних и дальних с отчаянной надеждой — выжить. В прессе громили «попутчиков», «кулаков», «вредителей» и, конечно же, «буржуазных националистов»; друзья поэта один за другим исчезали в бездонных подвалах НКВД, оборудованных в бывшем Институте благородных девиц.
1 декабря в Ленинграде застрелили Кирова, а на следующий день появился указ о чрезвычайных мерах по борьбе против террористов и контрреволюционеров. В ночь с четвертого на пятое декабря неутомимые опричники Феликса Эдмундовича (того самого, памятник которому краснознаменная российская дума намеревается снова восстановить в Москве) арестовали поэта Евгения Плужника вместе с десятками других писателей-террористов, стихотворцев-шпионов и филологов-диверсантов. На допросах поэт не сопротивлялся — признал все бессмысленные обвинения. Гуманная коммунистическая Фемида великодушно заменила ему высшую меру наказания десятью годами соловецкой каторги. Для «доходяги» на последней стадии туберкулеза это уже не имело никакого значения. А впрочем, благодаря этой «гуманности» он еще протянул целый год, прежде чем лечь костьми в фундамент светлого будущего, из которого мы до сих пор не можем выгрести.
Каждый великий поэт, как правило, предчувствует смерть. Плужник, переживший все ужасы гражданской войны, учительствуя на Полтавщине, и имеющий подобно матери и всем своим братьям и сестрам неизлечимую чахотку, ощущал жизнь особенно остро и так же обостренно ощущал смерть, трактуя ее с невозмутимостью потустороннего протоколиста («І все частіш пустиня снігова мені ввижається», — писал он в начале 30-х), со стоицизмом старого мудреца, за которой проникновенный читатель усмотрит щемящую, пронзительную эмоциональность молодого, влюбленного в жизнь человека (ведь незадолго до смерти в концлагере Евгению Плужнику исполнилось только 37 лет).
Весь его творческий период, по сути, сводится к десяти годам активного литературного труда — если не учитывать ранних, неизвестных нам стихотворений, написанных в гимназии на русском языке. Свои первые украиноязычные тексты Плужник печатает в периодике в 1923—24 годах, а в 1926—27 издает два сборника, «Дні» и «Рання осінь», окончательно утверждающие за ним репутацию первостепенного поэта — несмотря на постоянные (с каждым днем все более острые) тычки в партийной прессе, которой не нравился ни его «пессимизм», ни «аполитичность», ни, конечно, глубокая человечность, заклеймленная впоследствии бранным термином «абстрактный гуманизм».
Общественный климат не содействовал расцвету таланта, однако Плужник работает именно как профессиональный литератор: пишет роман «Недуга» (1928, второе издание — в 1929), создает несколько пьес (ни одна не увидела сцены), много переводит — из Чехова, Гоголя, Горького, Шолохова (именно за корректированием второй книги «Тихого Дона» его и арестовали; роман Шолохова после этого появился по-украински без имени переводчика); в конечном итоге — вместе с Валерьяном Пидмогильным — составляет «Російсько-український словник ділової мови», выдержавший несколько переизданий. (После ареста Плужник по иронии судьбы оказался в одной камере с М. Дарморосом, соавтором «Словника технічної термінології» — тоже, очевидно, незаурядным террористом и контрреволюционером).
Третий сборник стихотворений Евгения Плужника «Рівновага» (1933) так и не был напечатан в советском издательстве, куда был подан, однако рукопись его сохранилась и, в конце концов, была напечатана в Аугсбурге (1948) и вместе с двумя другими сборниками в Мюнхене (1979). Сегодня трудно поверить, что все эти меланхоличные стихотворения, преисполненные понурых предчувствий и философской отрешенности, не просто писались в начале 30-х годов, но и вполне официально направлялись в печать («І буде знову: два меридіани, дві паралелі — квадратовий рай»; «Душе моя! Ти знов стоїш на грані... А далі — мандрів марево бліде...»). До переиздания избранных стихотворений Плужника в Украине (после частичной реабилитации «несправедливо репрессированного» автора) дело дошло только в 1966 году, а лишь в 1988 — вышло из печати все его поэтическое наследие в серии «Библиотека поэта» с блестящим предисловием Леонида Череватенко. В 1992 году усилиями того же Череватенко удалось переиздать роман Плужника «Недуга» и три его уцелевшие пьесы. Похоже, что Плужник с его «абстрактным гуманизмом» и глубоко трагедийным, метафизическим мироощущением так же мало пригоден для «розбудови держави», как и для «строительства социализма»: и до сих пор в академических трудах, школьных учебниках господствующее место занимают всем нам до боли знакомые классики соцреализма.
«Я — сумне явище, — говорил в романе Пидмогильного «Місто» поэт Выгорский (списанный, говорят, прозаиком со своего друга, поэта Плужника). — На межі двох діб неминуче з’являються люди, що зависають якраз на грані, звідки видно далеко назад і ще далі вперед. Отже, вони слабують на хворобу, якої люди жодної партії ніколи не прощають — на гостроту зору».
