Вот, например, расскажу такую историю. Мою бабушку тоже звали Оля. Она была красивая, нос с горбинкой – в детстве упала с лошади и сломала. Казачья внучка. У нее была короткая стрижка-каре – такую тогда украинские девушки не носили. В войну она работала в сиротинце, как она это называла, - спасала там сирот. Однажды она вернулась домой, когда мимо нашего двора «гнали», как она говорила, евреев. Коллону евреев нашего города – с вещами. Их гнали в то место, которое мало кто сейчас у нас и помнит, - там они все до сих пор. Люди уже поняли, зачем им сказали взять самое главное, и колонна выла, обреченные бросали свои свертки с деньгами, золотыми вещами в дворы – то ли в отчаяньи, то ли на память соседям. Бабушка зашла во двор, пошла в сарай, неизвестно зачем решила накормить козочку. Она зачерпнула сена и резко положила охапку назад – прикрыв человека, сидевшего в сене. У него были огромные безумные глаза, наполненные смертным ужасом, и еврейский нос. Оля замкнула сарай – повесила большой замок и пошла в дом. Там были фашисты. Увидев бабушку, они страшно обрадовались – у нее была нетипичная для местных украинок стрижка и нос с горбинкой. «Юда», - алчно сказал один из фашистов и ткнул автоматом в сторону выхода. На улицу. В колонну. Спасла ее бабушкина мама – она распахнула сундук, достала Библию, там были вышитые сорочки…Немцы как-то попустились, расстроились как-то даже. Да так, что плюнули и ушли со двора, так его и не обыскав. Позже бабушка прокралась в сарай выпустить беглеца, но в сене уже никого не было – а в крыше была дырка. Бабушка никому не рассказала тогда об этом. Только мне, когда я уже выросла. Я говорила – Боже, ба, тебя чуть не убили…Ты хоть знаешь имя того человека? Бабушка Оля всегда съезжала с темы в этом месте. Она всегда была такой – считала, что некоторые тайны всегда должны оставаться тайнами на всякий случай. Она знала, что ничто в жизни не заканчивается навсегда, поэтому надо быть надежным хранителем таких секретов. И вот теперь, приезжая, например, в Карловы Вары, я стою у источника и потягиваю лечебную воду среди мирно воркующих бывших наших соседей. Они прибывают сюда в огромном количестве из Нью-Йорка, из Германии и Израиля, разговаривают со смешным акцентом – так когда-то разговаривала бабушка с соседкой Голдой, и я никогда не узнаю – а вдруг среди них дети и внуки того человека из нашего сарая. Если он выжил, конечно потом еще …Бабушка тогда отвлекла от него смерть – и та долго-долго не приходила потом за нею самой, до 96 лет. Потому что такой человек, как она, был очень нужен для жизни людей – она сплошь состояла из таких историй. Она родила точно такую же дочь – мою маму. И я очень часто вспоминаю все истории, из которых состоят эти две самые близкие мне женщины, - потому что только в них я нахожу ответы на все свои вопросы типа «Боже мой, что же делать, что делать?».
Все это очень важно для моей профессии. Нас этому не учили в университете, потому что журналист – это, говорили нам, боец идеологического фронта. Сегодня этому не учат будущих журналистов, потому что на идеологическом фронте полный бедлам. И вообще нужно забыть про фронт. Нужно заставить людей вспоминать. О том, что начал каждый из нас с того, что был маленький и добрый.
И моя мама была маленькой, когда отступали из нашего города фашисты. Она бежала по улице, привязанная затянувшейся веревочкой к обезумевшей от дикого страха козочке, - та тащила ее в разные стороны, и, может, только из-за этого пули не догоняли их. Маме в спину строчил из автомата немец. Тот страх остался с мамой навсегда. И даже, когда случится сегодня почему-то просто ответить ей резко, меня разбивает гром - я вижу как тащит ее куда-то спасать козочка, а спина ее болит от ожидания неизвестной боли. Если рассказывать людям такие истории – вполне может быть, что это на них подействует как успокоительное, как просьба опустить занесенную руку над враждебным миром, как молитва о любви и принятии ближнего своего...Если люди будут рассказывать о себе эти истории - мы сможем понять многое друг о друге, что-то простить, а что-то просто обьяснить для себя, это смягчит злость. Все это отмазка – будто злость появляется от трудной жизни.
Нужно посадить перед собою человека, найти его взгляд, и тихим голосом попросить ( именно попросить!): расскажи мне, пожалуйста, кто ты? Он удивится вначале, а потом начнет вспоминать. Там будет много такого, о чем рассказывать стыдно, много секретов, много такого, о чем вообще– никогда никому, и постепенно человек останется пред вами без ничего. На нем будет шрам – это когда-то он выпал из коляски, будет дедушкина родинка, будет бабушкин крестик, он весь будет из подробностей своей фамилии. А главное – ни одного кармана, куда можно припрятать ножик. И вы не должны брезговать слушать его в таком виде – иначе вам не удастся оставить его на светлой стороне этого мира.
