В финансировании их участия львиную долю составляет вклад Министерства культуры и туризма Франции. Многие спонсоры из любви к искусству и, благодаря мудро разработанной системе налогового благоприятствования благотворительности, приобщаются к масштабированию этого знакового события. Франция настойчиво воплощает провозглашенный в послевоенное время лозунг: «Культура предваряет экономике». Конечно, не всегда симпатики фестиваля действительно заявляют, утверждают, предъявляют что-то значимое, безоговорочно талантливое или, безусловно, гениальное. Но в большинстве случаев фестиваль титулует имена, хотя и не редко крушит ореолы оригинальности, популярности, разоблачает случайность успеха. При этом приговоры почетного суда зрителей, театралов и специалистов театра не всегда единодушны.
В нынешней программе были новые работы живых классиков Ромео Кастелуччи и Саши Вальц. Об их спектаклях «Эй девчонка», «Инцидент» «День» сообщал в № 173, 2007 г. К лицам, которые демонстрируют оригинальное понимание театра XXI века, присоединяются работы мастеров, о которых пойдет речь. Но, как по мне, многовекторность осмысления нового этапа театрального искусства сходится в ощущении координации его с нано-эпохой. И изначальное «немножечко», которое банальное делало оригинальным, мастеровое — талантливым, простое — гениальным, сегодня уверенно и по-новому прорезается в таких фундаментальных понятиях как конфликт, сюжет, интрига, театральная условность и театральная правда.
Восьмичасовой спектакль «Фауст I + II» Гамбургского театра «Талия» представляет современный взгляд режиссера Николаса Стемана и его единомышленников на знаменитую поэму Й.В. Гете.
Автор текста, как известно, основал и более 25-лет руководил придворным Веймарским театром. Ловко выполняя установку герцога о «превращении театра в учреждение, производящее культурные ценности» тайный советник, директор и главный режиссер поставил 600 пьес, ни одну из которых не играли больше семи раз. Правда, он мог себе позволить избить актрису, посадить под домашний арест и еще требовать возврата денег за работу охранника.
Также жестоко запрещались браки между актрисами и актерами, потому что «целомудренные парень или девушка вызывают у публики особые чувства, их игра влияет на сердца, и разум иначе, чем игра актеров, о которых все известно» — и современные актеры будто мстят за своих коллег, подвергая осмеянию, иронии классический текст. Так начинается каждая картина, но до ее завершения, что-то заложенное в тексте, нечто большее, чем восприятие умом, объединяет современников с гетевскими героями. Актер намечает красной краской на всей огромной сцене магический треугольник, блуждающими верхушками которого всегда будут Фауст, Мефистофель, и женщина. Затем его пытаются удалить, но он будет возникать вновь световыми линиями уже не на сцене, а в воздухе над ней.
Живые фортепианная и рок-музыка, солист и ансамбль явно конфликтуют, но на уровне звуков, не слышимых ухом, от которых одновременно дрожит все существо, которые формулируют сквозное чувство трагичности конечности человеческой жизни.
Бесконечность существования, в разгадывании его смыслов, через пластическое исследования возможностей мужчины и женщины декларирует Борис Чармату в «Болеро» под одноименной музыкой Мориса Равеля. Любовь как признание неповторимости друг друга, способность и желание найти, понять, провозгласить ее, а дальше радостно служит ей балетмейстер, и актеры считают пружиной жизни.
Восемь мужчин в балете Христиана Риззо «После реальности...» не пытаются выстроить отношения, выявить или понять эмоции, они просто стремятся наладить диалог, стать понятными друг другу. Бытовые движения и мизансцены опоэтизированы невесомостью тел, обобщенностью жестов, рифмою поз, выводят сосуществование на уровень осознания взаимозависимости и неотвратимости взаимоуважения. Дуэты, трио, квартеты складываются и разваливаются снова и снова. И все же мужчины объединяются в кругу, равноудаленные от его центра, крепко держась руками, они словно становятся жрецами гармонии, безусловно существующей во взаимопонимании. В обоих балетах танцовщики одеты в обычные майки и джинсы, без актуальных нынче признаков атлетизма, но очень выразительные психологической насыщенностью, интеллектуальной наполненностью внутреннего монолога.
Продукция Жана Фабре «Мощность театрального бахвальства» начинается с припоминания собственных успехов на недавних фестивалях. Женщины и мужчины — белый верх, черный низ — хлопают в разных темпах, произносят названия, время фестивалей, где им так громко аплодировали. Информация повторяется не скажу сколько раз, но точно долго. Затем вспоминают имена выдающихся деятелей мирового театра и театральные течения. Блок информации повторяется многократно и точно еще дольше. Снимание одежды, танцы голыми, и облачения не угасают. Два парня остаются голыми и украшают дальнейшие мизансцены, превращаясь в различные античные скульптуры. Выносят корону на тарелке. Ставят на пол, поднимают ее и с тарелки разбегаются лягушата. Артисты снимают с себя белые рубашки и ловят ими лягушат. Затем каждый кладет на пол рубашку с лягушонком и давит его ногой. Кровавые пятна на рубашках ошеломили даже тех, кто лягушками лакомится. Дальше еще куча бесконечно долго повторяющихся движений, действий, текстов которые привели к практическому опустошению театра уже на второй из четырех обозначенных в программе часов продолжительности представления.
В пресс-релизе фестиваля Дьедонне Ньянгуна из Браззавиля, заявлен как представитель взрывного и чувственного театрального стиля в противовес сконцентрированному на актерской выразительности Станисласу Нордэ. С его спектакля «SHEDA» в антракте ушли все, кто мог. Дело заключалось в том, что действо происходило в брошенном песчаном карьере в 30 км от города. На фоне прекрасной природы, среди которой торчит нефтедобывающая вышка, среди кучи мусора, в грязи, актеры по очереди произносят социально-острые монологи. Затем приглашают зрителей потанцевать. Снова монолог. Двое бомжей угощают зрителей пивом. Монолог со сдувшимися мячами заканчивается зафутболиванием их в публику. Естественно во время долгих разговоров остальным артистам что-то надо делать. Кто-то картинно курит кальян, кто-то из швейной машинки мастерит вертолет, кто-то копается в пыли, но даже прекрасные горы и бездонное звездное небо не в состоянии были закомпоновать эти режиссерские зарисовки в какую-то достойную внимания картину.
А вот на спектакль Антоина Дефурта и Хэлори Джорджен «Зародышевое» зрители выстраивались в длинную очередь за один-два часа до начала.
Трое ребят и девушка играют с небольшими пультами. Двигая рычажки, управляют светом в зале, затем на сцене. После игры светом, благодаря тем же пультам, похоже, не умея разговаривать, общаются текстами на экране. Кто-то находит программу с музыкой, которая помогает всем через распевание текстов выйти на способность внятно разговаривать.
Осваивая пространство, девушка слышит звук из-под сцены. Киркой ломает деревянное покрытие, вытаскивает из ямы электрогитару. Немножко попев и порезвившись, ребята находят компьютер. Попадают на программу с изображением уголков природы. Выбрав густой и сочный лес, что-то нажимают и из-под сцены, пробивая пол, вылезают островерхие деревья. Испуганные давят, куда только можно; останавливают опасную программу. Кто-то, подскочив от радости спасения, проваливается под сцену. Друзья разбрасывают обломки покрытия и ныряют к товарищу в огромный бассейн, наполненный поролоновыми шариками. Слепой поиск компьютерных программ, бессознательное нажимание кнопочных комбинаций то дарит радость открытия, то грозит смертельной опасностью. Не игра, а естественность существования актеров в таких понятных обстоятельствах, чувство юмора, способность расставлять ловушки сценического действия вниманию зрителя, а в финале постановка прямого и простого вопроса — «а понимаем ли мы, куда идем?», сделали спектакль легким и глубоким, эмоциональным и философским одновременно.
Обычно фестиваль заказывает специальное представление, которое становится его центральным событием и традиционно играется во внутреннем дворе Папского дворца, который называется Почетный суд.
Здесь строят грандиозный амфитеатр на 7000 мест. Задником сцены служит стена семиэтажного дворца. Огромная сцена имеет глубину метров 10, ширину метров 50.
Постановщиком нынешнего представления стал мастер жонглирования эмоциями Джером Бель и назвал его демонстративно не изобретательно, но как оказалось по-настоящему мудро — Почетный суд. На сцену выходят четырнадцать точно не артистов. Первые трое — преподаватель, пенсионерка и студент рассказали свои впечатления от виденных фестивалей.
Студенческая история заглушила зрительским смехом щемящую ноту воспоминаний пожилой дамы о послевоенных фестивалях. О боли, которая пронизывала все спектакли, боли которая никогда не оставляла основателя фестиваля, Жана Вилара, 24 года бывшего его директором.
Нервно затягиваясь сигаретой, к микрофону стремительно вышел актер и закричал: «Война не закончилась!» Он прокричал сколько лет, месяцев, дней, часов, минут и секунд она продолжалась. Сколько людей погибло в войну, сколько за год, за месяц, за день, за час, за минуту ...
Микрофон «заводился», свистел, как живое существо, не вынося нагрузки. Актер прошептал: «Каждые четыре секунды во время войны погибал один человек!» Он считал до четырех и бросал взгляд в зал. Снова считал и снова смотрел, снова, снова и снова.
Затем следующие три зрителя вспоминали «Махабхарату» Питера Брука, «Войцека» Георга Бюхнера в постановке Томаса Остермайера, «Божественную комедию» Данте в режиссуре Ромео Кастелуччи. Потом у стены появился человек в черной повязке на бедрах. По выступающим камешкам, выщерблинам в стене, он начал взбираться вверх. Отдохнул в раме окна на третьем этаже, крестом повис на круглом витраже пятого, дальше, подтягиваясь, находя руками, ногами опору для подъема, вылез на крышу. Балансируя по ее коньку, прошел к дымоходу, на дымоход и на самой верхней точке растаял в темноте. Наблюдать за этим восхождением к небу было страшно. Кто-то окаменел, кто-то глубоко дышал, многие прятали глаза, и бездонная тишина стала напряженной жестом осмысления подвига жизни. Затем были видеовоспоминания, аудиозаписи, рассказы, впечатления, юмор, слезы, крик отчаяния по Пине Бауш... и будто концерт, что-то похожее на вербатим, вечер воспоминаний собравшихся закомпоновался в замечательный спектакль, в почетный суд времени над незабываемостью таланта. Имена Авиньонского фестиваля будто проявились яркими звездами на небе.
На приеме после представления угощали винами, сырами, фруктами... Ни на ком не было обычных для фестивалей бейджей. И простым способом узнать имена красивых людей с воодушевленными лицами и распахнутыми глазами мне не удалось. Есть надежда, что эту проблему решат встречи на следующих фестивалях.
