Уже, кажется, вышли из моды популярные еще несколько лет назад красные футболки с надписью «СССР», хотя и сегодня их порой можно встретить в уличной толпе, и удивление это совсем не вызовет. Что-то не припомню ни одного убедительного или даже не очень убедительного, но по крайней мере публичного выступления кого-то из отечественных социологов или социальных психологов с попыткой объяснить сущность данного феномена, хотя здесь, на мой взгляд, простора для мыслей предостаточно даже для того, чтобы диссертацию написать. Есть во всем этом какое-то неуловимое эстетическое искушение, вовремя прочувствованное производителями недорогой массовой одежды и предложенное для масштабного тиражирования.
Сам я никогда футболки с надписью «СССР» не имел. И дело не в моем исключительном патриотизме или высоте моральной позиции, потому что такие футболки носил кое-кто из моих друзей, и я из-за этого с ними не ссорился, даже претензий особых не предъявлял. Дело здесь в другом. Советский союз для меня — в первую очередь личные впечатления. Их недостаточно, чтобы позволять себе писать какие-то мемуаристические тексты и делать более широкие обобщения о специфике советской жизни на основе собственного опыта, потому что я родился в начале 1980-х и видел уже лишь тени советской власти, которые она бросала под жгучим солнцем исторического продвижения. Но они, эти впечатления, есть, и молча хранить их в себе я не могу.
Это было во второй половине 1980-х. Я посещал самый обычный детский сад в уютном, но, как и все в советской жизни, далеком от совершенства районе Киева. Район этот тогда назывался Ленинградским, теперь он Святошинский. Садик, между прочим, действует до сих пор, правда, теперь уже как частный. А тогда, когда он еще был очень даже коммунальным и более того — коммунистическим — происходили в нем знаковые вещи. Конечно, был красный уголок и портрет Ленина в нем, были регулярные декламирования стихотворений о мудром и добром Владимире Ильиче, были унаследованные от предыдущих поколений квазипатриотические игры в красноармейцев и многое другое. Но все это было той рутиной, которая лишь создает жизненный фон и не является самой жизнью. Весь этот внешний антураж фактически не имел никакого решающего влияния на детей.
Жизнь в детском саду имела свои глубины. Такими глубинами были, в частности, уроки музыки. Не помню точно, но никак не меньше двух раз в неделю в детсад приходила нестарая еще женщина-педагог и занималась с детьми музыкой. Не без крика, не без стояния в углу, не без выделения кого-то одного, чтобы использовать его в качестве примера для других, и всего того, чем прославилась советская педагогика. И, наверное, ничем бы и женщина не запомнилась, если бы однажды не пришла она в детсад с таинственным выражением лицам не посадила детей вокруг проигрывателя и не сказала им: «Сейчас вы услышите нечто необыкновенное, запомните это мгновение на всю свою жизнь. Вы должны благодарить судьбу за такую возможность». Мы услышали тогда голос Ленина. Это была запись одного из его выступлений, сегодня уже невозможно установить, какого именно, но это и не столь важно в данном случае. Я не мог понять, почему наш музыкальный педагог с таким пиететом предлагает нам послушать не очень приятный голос человека, чей портрет обычно приветствовал нас, еще далеких от попыток иметь собственное мнение о политике, в красном уголке. В чьих глазах нам предлагалось искать безграничную доброту и понимание. Чье имя мы повторяли, декламируя какие-то малопонятные стихотворения, составленные специально с целью как можно более убедительного культивирования счастливого советского детства.
Шли годы. Легли куда-то глубоко на дно памяти воспоминания о детском садике. Мы часто изменяем свой взгляд на то, какими были в шестнадцать, восемнадцать, двадцать два года, но почти никогда не изменяем восприятие того, какими были в четыре года, в пять. Что-то в этом есть. И только время от времени случайно встретите где-то на улице лицо, которое своими знакомыми чертами напоминает о том, что с этим человеком когда-то ходили в один детсад, играли в одни игры, учили одни стихотворения. Но так почему-то произошло, что в моем случае эти неожиданно встреченные лица часто говорят не только о проведенных вместе годах в детском саду, но и несут на себе красноречивые следы закономерного, наверное, «для данного региона» злоупотребления алкоголем и вызванной этим обреченности. Я всматриваюсь в эти искаженные алкоголизмом лица и, ничего не спрашивая даже у самого себя, вспоминаю, что мы вместе слушали голос Ленина.
Конец 1990-х. Последний класс школы, открывающиеся новые жизненные горизонты, мысли о будущем. Решение поступать по окончании школы на философский факультет было непростым, но чувствовалось, что это решение правильное. Чтобы лучше подготовиться к поступлению, посещал специальные подготовительные лекции одного из доцентов философского факультета КНУ им. Тараса Шевченко. Имидж университета Шевченко в 1990-х, мягко говоря, оставлял желать лучшего. Все знали, что коррупция, что невозможно поступить, что места на всех, даже не очень престижных факультетах уже заняты. Но все же шли, поступали в надежде на благосклонность судьбы.
Лектор был очень спокойным, даже аморфным. Стопроцентный доцент, профессорского в нем не было ничего. Курильщик постоянно апеллировал к потребности «пойти на перекур». Слушатели вели увесистые конспекты, едва успевая записывать длинные, трехчасовые монологи лектора о методологии философского исследования, исторических типах мировоззрений, соотношении цивилизации и культуры и т.п. На вопросы, которые иногда звучали от искренне заинтересованной аудитории, лектор, как правило, не отвечал, объясняя это тем, что ему нужно вычитать материал, а вопрос поставить можно будет потом, в конце курса, если останется время. Собственно, характер тех вопросов, насколько я их помню (припоминаю одно: кто-то из слушателей, уже в возрасте — из тех, которые в итоге продолжительных рассуждений приходят к пониманию необходимости получить все же гуманитарное образование после имеющегося уже образования, например, технического — спросил нашего доцента, определяет ли философия такое понятие как «война»; доцент абстрактно заметил, что об этом, возможно, пойдет речь далее, но так очевидно стало тогда — с интересом к таким понятиям нужно вступать на исторический, а не на философский факультет), свидетельствовал скорее об откровенном философском целомудрии слушателей, но именно поэтому и интересно на такие вопросы давать ответы. Впрочем, ответов не было. Когда курс лекций подошел к концу, доцент пожелал всем успеха при поступлении, заметив с предельной откровенностью, что всем вступить не удастся, потому что на факультете не хватит места, а поэтому чтобы мы к этому факту отнеслись по-философски.
Не было возможности узнать, какой процент слушателей того курса таки смог получить философское образование. Я оказался среди, наверное, счастливчиков (так это следует называть), хотя изучал философию не в университете Шевченко, а в Киево-Могилянской академии с продолжением в Русском государственном гуманитарном университете. Мое дальнейшее философское обучение четко открыло мне понимание того, что все изложенное тем нашим доцентом, которому постоянно хотелось «пойти на перекур», было самым обычным марксизмом. Если разговоры о диалектике не вызывали особенной обеспокоенности у школьников, то позднее, когда с опытом знакомства с серьезной интеллектуальной литературой эти бывшие школьники начинали понимать специфику марксистской аргументации, к диалектике они уже относились с куда большим подозрением. А тогда, в конце 1990-х, когда еще таким свежим было в академических кругах соблазнительное для многих своим коррупционным потенциалом советское наследие, когда мы, молодые абитуриенты философского направления, хотели лучше подготовиться к вступлению на избранную специальность, на нас — без нашего на то разрешения — вылили не одно ведро ортодоксального марксизма, надеясь то ли сформировать у нас расположение к этому направлению философского мышления, то ли просто не умея преподавать философию по-другому. Заканчивался ХХ век, а Советский Союз продолжал цепляться за жизнь. Он все никак не хотел умирать.
2012-й. Прочитанное с несколькими вынужденными паузами «Детство» Юрия Смолича — писателя противоречивого и до конца не воспринятого в качестве «своего» ни советским каноном украинской литературы, ни ее каноном современным — вдохновило посетить Умань, где Смолич родился. Город встретил облачной, но в целом очень приятной погодой, озабоченными лицами работников автовокзала и ничем не ниже столичных ценами. В маршрутках — абсолютно серьезным тоном надписи «Ведется видеонаблюдение». Местные жители на просьбу подсказать, как добраться до определенного места, в один голос советуют пользоваться общественным транспортом, потому что пешком не дойти, хотя опыт показал, что пешком путешествовать по этому городу лучше всего. Именно пешеходу Умань раскрывает себя такой, какой она является на самом деле. Из автомобиля, автобуса, маршрутки ее не понять.
А вот и центр города: памятник Ленину, площадь Ленина, улица Советская. Тихий, симпатичный городок, преисполненный литературных вдохновений (здесь родились Юрий Смолич и Раиса Троянкер, здесь жили некоторое время Андрей Чужий и Мыкола Бажан), повернулось той своей стороной, которую не может скрыть, и впечатление от которой не может улучшить даже парк «Софиевка», который расположен за несколько кварталов. «Здесь живет СССР» — стоило бы написать большим буквами на стене какого-нибудь из центральных зданий. Мысли закружились: местная власть, референдум, выборы, партии, вотум недоверия, акции протеста, демонстрации, сбор подписей, общественное мнение. Но всего этого СССР, кажется, не боится.
Для моего поколения — поколения первой половины 1980-х — Советский Союз не был ни Голодомором, ни кровавыми расстрелами, ни многолетними заключениями, ни принудительным вступлением в партию, ни невозможностью пересекать границу. Для нас он был разве что Чернобылем (даже удостоверения соответствующие выдавали в школах в середине 1990-х, причем те удостоверения никаких льгот не предусматривали, а были всего лишь примитивным популистским жестом власти, которая не очень хотела учиться демократии), а еще тем непонятным хаосом, который не прекратился ни с 1991-м годом, ни позже. Тем хаосом, звучащим в голосе Ленина, который присутствует в категориях марксистской философии и который не хочет покидать центральные улицы Умани. Но и этого достаточно для того, чтобы все же не носить футболку с надписью «СССР», какой бы модной она ни считалась.
