Читать эту книгу настолько тяжело, нестерпимо тяжело, что чувствуешь время от времени просто физическую боль. Боль от осознания того, на какую немыслимую дьявольскую жестокость были в состоянии двуногие палачи в человеческом обличии. Они превратили солнце над Украиной в черный круг темноты, в мрачный символ смерти. Самой ужасной из всех смертей — мученической смерти от голода. Это был геноцид, продуманный, спланированный и хладнокровно осуществленный имперской тоталитарной властью, Сталиным и его сатрапами. Это был геноцид, который стал возможным лишь в условиях колониального порабощения Украины, когда усатого тирана в Кремле волновало лишь одно: любой ценой (пусть ценой жизни миллионов и миллионов украинцев) сохранить свою власть.
Это был, наконец, геноцид (нужно признавать всю правду, какой бы горькой она ни была!), который осуществили наши «землячки», — от низовых «активистов» в селах, которые с садистской жестокостью забирали у людей все съестное, и до Косиора, Чубаря, Петровского, Балицкого, Любченко, Юрия Коцюбинского... — тех из тогдашней «элиты» УССР, кто сознательно или подсознательно, действием или бездеятельным молчанием способствовал одному из самых ужасных преступлений ХХ века, да и целой истории человечества. Отдельная огромная тема — иллюзии, окольные пути и прозрения украинской интеллигенции 1920—1930-х годов; и за первое, и за второе, и за третье лучшие люди нации часто, слишком часто платили не карьерой, а жизнью. Или внутренней капитуляцией...
Простой, но вечный, и, по сути, единственно важный вопрос стоит перед нами сегодня (и будет стоять еще на протяжении жизни многих поколений): а как конкретно это происходило, на уровне вот этой семьи, вот этих реальных людей, вот этого села? И как такое стало возможным? Есть научная дисциплина, призванная существенно помочь в поисках ответа. Это — устная история, или устные свидетельства жертв Голодомора. Наиболее поразительные по своей силе (так сказать, колоссальные по «взрывному», обличительному содержанию) собраны в сборнике со страшным названием: «1933: «І чого ви ще живі?», выпущенном киевским издательством «Кліо» (составитель — известный историк Татьяна Боряк) и подготовленном Институтом истории Украины НАН Украины. Всего в книге 1374 устных рассказа людей из подавляющего большинства областей Украины, разного возраста, в абсолютном большинстве — крестьян. Важно заметить, что практически стопроцентно это — свидетельства жертв геноцида, а не, пользуясь научным термином, «геноцидариев» (то есть — палачей, используя человеческий язык). В книге использовано много признанных наукой источников в сфере устной истории Голодомора: и трехтомный сборник воспоминаний о Голодоморе под редакцией Джеймса Мейса, и материалы труда Владимира Маняка и Лидии Коваленко «Голод 33: Народная книга — мемориал», и документы из многотомного издания «Украинский Холокост 1932 —1933: Свидетельства тех, кто выжил. Составитель — доктор исторических наук, отец Юрий Мицик, и документы из «Национальной книги памяти. Области Украины», и творческие разработки из трудов Валентины Борисенко, Василия Марочко, Станислава Кульчицкого, Оксаны Кись и многих других исследователей.
Необходимо хотя бы коротко остановиться на «общетеоретической» (и важной) проблеме: а что такое вообще устная история, в частности, устная история из рассказов жертв Геноцида в Украине (а также Холокоста времен Второй мировой войны, геноцида армян в 1915 году, геноцида в Руанде в 1994 году), в чем ее важнейшие особенности? Как отмечает распорядитель книги Татьяна Боряк, «важность использования устной истории в исследованиях геноцида связана прежде всего с проблемой преднамеренно создаваемого государством пробела в основополагающей базе, ведь геноцидарии обычно скрывают свои намерения о запланированном массовом убийстве за идеологической риторикой. Инициаторы и исполнители геноцида не описывают схемы и механизмы уничтожения. Зато путем опроса выживших свидетелей событий создается массив устной истории, который используют как историки для реконструкции событий, так и правоведы для наказания организаторов геноцида и его исполнителей. Свидетели — жертвы получают возможность описать собственную версию событий, сообщить вслух об их виденье. Здесь, конечно, неналожение двух историй — официальной и персональной — может быть очень существенным, если не полным. Такие расхождения объясняются в частности тем, что иногда свидетельство не может быть верифицировано путем сопоставления с другими свидетельствами членов семьи или общества, поскольку часто свидетели — единственный, кто выжил».
Ценность сборника прежде всего в том, что более тысячи избранных рассказов жертв и свидетелей Голодомора-геноцида 1932—1933 годов позволяют четко воспроизвести механизм несложного, но тщательным образом продуманного Сталиным и его «ближним кругом» плана искусственного голода в Украине страшных масштабов. Украинские историки Станислав Кульчицкий и Владислав Верстюк описывают этот механизм так. Сначала были установлены завышенные, нереальные планы хлебозаготовки, которые повышались в случае их выполнения. Потом, когда село осталось полностью без продовольственного, фуражного и семенного хлеба, была внедрена система натуральных штрафов. Она предусматривала изъятие у крестьян абсолютно всех продовольственных запасов. Были и очень важные «страховочные механизмы» убийства голодом, а именно физическая (через органы ГПУ и милиции) и информационная блокада крестьян. И вот, вместе взятые, в совокупности, все эти составляющие «террора голодом» демонстрируют нам, полностью неопровержимо и убедительно, именно геноцидный характер голодомора в 1932—1933 гг., то есть то, что не признает и никогда в будущем не осмелится признать имперская Москва (пока она будет имперской).
А теперь, читатель, некоторые фрагменты воспоминаний, размещенных в книге «1933: «І чого ви ще живі?». Призовем себе на помощь — это сделал и автор данных строк — мужество, разум и гнев.
1. Свидетельство Неонилы Федосеевны Бурлаки (1925 г. рождения, Погребищенский р-н, село Юнашки:
— Как Вы думаете, куда делся хлеб из села в 1932—1933 гг.?
— Был хлеб. Приехали эти активисты, все вывезли государству, государству. В 32-м они забирали все. А по домам ходили и забирали, где что у кого есть. Такие пики большие, и они этими пиками в доме прощупывают пол — нет ли где закопанного хлеба — и все вывозили государству. Абсолютно все вывозили. Ничего не осталось. Даже если у кого-то в миске или кувшине что-то было, все выбрасывали, но не давали людям доесть. Вывозили, вывозили...
— Еще что-то, кроме хлеба, забирали?
— Нет. Хлеб только забирали. Но, главное, хлеб и продовольствие. А то, что дома какая-то фасоль или пшено — все подряд забирали. Если кто-то выроет ямку, сверточек спрячет, то этим только и спасались. У нас немножко картошки было, так мы во дворе вокруг дома выкопали ямку и закопали ту картошку, накрыли, сверху поставили что-то. У нас не нашли, не забрали. А весной 33-го мама порезали шкурки, серединку мы немного съели, а те шкурки посадили на огороде.
— Эти ли люди — активисты, которые приходили забирать зерно, скот, были из Вашего села или откуда?
— Нет, не из села, где-то из Москвы, россияне. Да, разговаривали на русском языке (заметим это! — И. С.). Нас обзывали некрасивыми словами. Такими, которых нельзя повторять.
— Они были веселыми?
— Они же понабирают, у кого что в доме сварено, хорошее или нет, водки напьются. Пьяные ходят по селу и вытягивают все из тебя, где что есть, из дома.
— Говорили ли они, почему они это забирают и куда?
— «Государству», говорили, нужно забирать. А вы, говорят, здесь кулаки, у вас все есть. А какие мы кулаки?!».
2. П. Масляк, родом из Киева, поделился воспоминаниями своего дяди, Василия Андреевича Масляка, который в 1933 г. приехал в Украину из Дальнего Востока в отпуск. Это свидетельство неординарно тем, что содержит описание как блокирования границ Украинской ССР, так и описание блокирования села. На границе Василий Андреевич увидел «заградительные отряды»:
«На Украину нельзя — сказал ему старший. — Давим хохлов» — засмеялся он, восприняв моего курносого и скуластого дядю за «своего». Высший чин и решительный характер позволили дяде прорваться в Украину. То, что увидел он, прошедший всю войну, не мог позже описать словами. Вокруг 12-тысячного казацкого села Устивица Великобачанского района (тогда — Харьковская, а ныне — Полтавская область) тоже стоял «Заградительный отряд», а люди ели людей! На вопрос дяди, адресованный офицеру, когда снимут военную осаду, откормленный командир сказал, что это произойдет не раньше, «чем сдохнет последний хохол». В селе из 12 тысяч осталось менее 3 тысяч людей».
3. Новомосковский район, Днепропетровская область. Свидетельство Прасковьи Алексеевны Хмеленко (1908 г. рождения):
«А мать осталась одна, после высылки отца на Соловки, с детьми, дома тоже все забрали. Да и не только у нас забирали, но и у всех. Сделали страшный голод, забирали даже еду из банок. Было у меня 5 братьев — не осталось ни одного — все вымерли от голода. Первой умерла мама, а затем и все остальные, есть нечего было, люди пухли от голода. Была поздняя весна в 1933 г., ничего не спело. Было немного зерна, я ночью пеплом присыпала, чтобы не нашли, так соседи забрали.
В колхозе председателем тогда был № — он первый все отбирал. И просишь, бывало, и плачешь — нет, ничего не оставит. А он ведь мой дальний родственник. Я тогда как раз в село приехала. Дом уже бурьянами зарос. Когда зашла, увидела уже только одного брата и сестру. Да и то, уже брат одеревенел, а сестра начала разлагаться. Я стою, плачу, когда заходит председатель и давай по всем углам рыскать, везде заглядывать. Говорю: «Что же вы ищете здесь? Если бы что-то было, они, может, еще бы жили...».
4. Днепропетровская область, Царичанский район, село Лыскивка. Свидетельство Василия Постольника:
«А голод распространялся с невероятной силой. «Буксирные бригады» (активисты из «своих» односельчан. — И. С.) отбирали все, что можно было употреблять в еду. В селе не осталось ни собак, ни кошек. Бывало, зайдут в какой-нибудь дом «буксиры», перевернут все, в поисках чего-то съедобного. Зашли в семью Кочерги. Хозяин был осужден, отправлен на строительство канала, жена Явдоха осталась с пятью детьми. Заглянули в печь, а там в горшке варилась какая-то каша. Они вытянули из печи горшок и разбили его. — Чего до сих пор не подыхаете? — сказали, грязно ругаясь».
5. Царичанский район, село Лозуватка. Свидетельство Теодоры Трипняк (Сороки), 1924 году рождения:
«Уже где-то в конце февраля 1933 года началась страшная голодовка, потому что выкачивали у людей абсолютно все съестное. Даже если человек пошел где-то что-то достал, то так следили, когда только в дом вернулся, сейчас же приходили, что-то в узелке принес, они сейчас же это забирали. Полностью старались уничтожить нас голодом, потому что оружием они не могли».
***
Это — поистине путешествие в ад. То, которое гениально описал Данте Алигьери. Никто не заставляет читать такое — «легче» и приятнее смотреть телевизионную «жвачку». Однако вот в чем вещь: лишь очень хорошо, до деталей, до «костей» поняв этот ужас, мы можем в какой-то степени предотвратить повторение такой или еще худшей трагедии...
