В книге Уинстона Черчилля «Мои ранние годы» (1874-1904) есть один весьма примечательный фрагмент. Черчилль вспоминает 1896 год, когда он, 22-летний офицер 4-го гусарского полка, в ожидании отправки в Индию, предавался радостям светской жизни. «В те дни Английское Общество еще жило по старинке. Это было яркое и могущественное племя, державшееся совершенно теперь забытых норм поведения и способов их охраны. В значительной степени все знали друг друга. Около ста великих фамилий, правивших Англией на протяжении многих веков, были связаны тесным родством через браки. Всюду встретишь либо друга, либо родственника. В большинстве случаев первые в обществе были первыми и в парламенте, и на скачках». Сто семей, правивших Британской империей (на тот момент население этой империи составляло четверть населения мира и четверть мировой территории), в описании Черчилля словно сошли со страниц трактата Джона Локка о воспитании джентльмена.
Все изменилось кардинальным образом за каких-нибудь два десятилетия. Эту неожиданную истину открывает Черчиллю в 1920 году Поль Камбон, который был послом Франции в Великобритании более 20 лет, с 1898 по 1920 год. Разговор состоялся в доме самого Черчилля, за завтраком, к которому специально был приглашен французский посол, уже завершающий в то время свою миссию. Вот как это описано: «В течение двадцати проведенных мною здесь лет, - сказал престарелый посол, - я наблюдал за тем, как в Англии совершается революция более глубинная и дерзновенная, нежели даже Французская революция. Правящий класс лишился политической силы и по большей части собственности, причем произошло это почти незаметно и без единой человеческой жертвы». Черчилль, цитируя слова почтенного французского дипломата, полностью с ним соглашается. Этот процесс потери британской аристократией власти и влияния был хорошо показан в сериале ВВС «Аббатство Даунтон» (Downton Abbey).
Теперь, почти сто лет спустя, мы наблюдаем не менее глубокие изменения. Если Европу после Второй мировой воссоздавали такие выдающиеся политики, как Конрад Аденауэр, Людвиг Эрхард, Альчиде де Гаспери, Робер Шуман, Шарль де Голль, то сегодня, похоже, мы не найдем в европейской политике фигур, равных им хотя бы в малейшей степени. Еще совсем недавно бытовало мнение, что харизматических лидеров сменили политические технократы. Если принять это утверждение, то с 1896 года значение слова «власть лучших» трижды поменяло свое значение. Вначале «лучшими» были представители аристократических родов, правивших великими империями много столетий. Затем «лучшими» стали харизматические политики, восстанавливающие Европу после Второй мировой. Мировоззрение этих политиков сформировалось еще в «старые добрые времена». Примечательно, что Аденауэр, Гаспери, Шуман и де Голль были ревностными католиками. Аденауэр стал одним из учредителей немецкого Христианско-демократического союза (ХДС), а Гаспери стоял у истоков итальянской христианско-демократической партии (ХДП). Для этих политиков христианская этика и социальная доктрина католической церкви стали идеями, вокруг которых должна была сформироваться новая Европа, отбрасывающая наследие фашизма и нацизма и противостоящая соблазнам коммунизма. На смену этим лучшим постепенно, с конца 60-х – начала 70-х годов, стали приходить другие «лучшие». Они приходили к власти благодаря своим талантам и образованию, они были представителями другого, нового мира. Еще в 1958 году британский социолог Майкл Янг написал футуристический трактат «Подъем меритократии» (The Rise of the Meritocracy), в котором речь идет о будущем обществе, в котором правят интеллектуалы и эксперты. С тех пор термин «меритократия» («власть достойных») получил широкое распространение. Пожалуй, поколение европейских политиков последних десятилетий можно было бы описать с помощью этого термина (хотя, безусловно, и с некоторыми оговорками).
Но вот совсем недавно, 17 января этого года, в «Нью-Йорк Таймс» появилась небольшая статья болгарского политолога Ивана Крастева «Подъем и падение европейской меритократии» (The Rise und Fall of European Meritocracy). Название этой статьи явно перекликается с названием книги Янга. Крастев пытается проанализировать истоки волны популизма, захлестнувшей старый Континент. Почему европейцы с такой охотой голосуют за демагогов, почему вновь возрождается национализм в его самых элементарных формах? Почему людям надоели эксперты и представители образованного класса? Меритократы раздражают многих не самим фактом своего успеха, а скорее своей убежденностью в том, что их успехи проистекают из их превосходства над другими людьми. Они убеждены, что умнее других, работают лучше и больше других, и поэтому их успехи и властные претензии полностью оправданы. Они заслуживают власть и авторитет именно потому, что они умнее и талантливее. «Парадокс нынешнего политического кризиса в Европе коренится в том, что элитам в Брюсселе ставится в вину именно то, что составляет предмет их гордости: их космополитизм, их умение противостоять публичному прессингу, их мобильность». Меритократическая элита Европы – это наемная элита. Она чем-то напоминает легионеров самых богатых футбольных клубов. На легионеров тратятся огромные деньги, чтобы побеждать. Но если большие деньги, затраченные на легионеров «не окупаются», те сразу же становятся обузой для своих клубов. Крастев хочет объяснить недоверие и неприязнь многих европейцев к меритократам слишком просто. Он считает, что главные причины неприязни – эмоциональные. Граждане в последнее десятилетие почему-то (Крастев не объясняет почему) стали ценить не успешность, таланты и мобильность «наемной меритократчисекой элиты», а «преданность этническим, религиозным или социальным группам». «Популисты обещают людям не судить их на основании заслуг (merits). Они обещают солидарность вместо надлежащей справедливости». Популисты «обещают восстановить национальные и идеологические связи, ослабленные глобализацией». «Проще говоря, они обещают своим избирателям не компетентность, а солидарность (intimacy). Оно обещают восстановить связь между элитами и народом. И многие сегодня в Европе находят это обещание весьма привлекательным».
В размышлениях Крастева мне кажется важным то, что он обращает внимание не просто на политический кризис в современной Европе. Он вполне обосновано рассуждает о кризисе элит и об утрате доверия к идеям, которые эти элиты исповедуют и стараются реализовать на практике. Но предлагаемый Крастевым анализ ничего не объясняет. Во-первых, не все элиты подпадают под предложенную им характеристику, но только определенная часть европейской элиты (ведь он сам говорит об «элите Брюсселя», о евробюрократии). А, во-вторых, остается непонятным внезапная перемена в настроениях европейцев. Почему они вдруг начали ценить не компетенции успешных менеджеров-технократов, а национальную солидарность и национально-культурную идентичность?
Крастев предлагает нам понимать политическую реальность в свете жесткой дихотомии: или космополитическая элита (компетентное управление, универсальные ценности, рациональность, эффективный менеджмент), или национальные элиты (национальная солидарность, лояльность к религиозным и этническим группам, иррациональные идеологии, поддерживающие изоляционизм и сепаратизм). Но это ложная дихотомия. С ее помощью идеологи политического либерализма отказываются от содержательных дискуссий на важные политические темы. Либералы обвиняют «популистов» в том, что те создают фобии для манипуляции общественным мнением. Но при этом сами либералы создают новые фобии, представляя оппонентов в виде темных, малообразованных людей, которыми движет зависть к талантам и успеху. Получается, что меритократы – это либеральные элиты, а популисты - это их оппоненты, которые хотят ослабить их власть, играя на эмоциях и инстинктах легковерных граждан. Все, что могут меритократы – это просвещать, показывать свое подлинное преимущество, нести свет темным массам. Собственно, перед нами старая программа просвещенцев XVIII века, трансформированная идеологами марксизма.
Вера в успешных наемных менеджеров еще сильна и у нас в Украине. Все началось с журналистов-легионеров. Они долгое время были главными лицами ведущих украинских телевизионных каналов. В последние два года мы наблюдали за действиями политиков-легионеров (как правило тоже из ближнего зарубежья, только немного другого). Успешных результатов пока мало. В декабре прошлого года, в интервью одной из украинских газет, экс-министр финансов Новой Зеландии Рут Ричардсон (одна из авторов новозеландского экономического чуда) поделилась своими наблюдениями: «Если вам нужна реформа и вы приглашаете для ее реализации топ-менеджера иностранца или группу иностранных консультантов, рассчитывая на гарантированный успех, то вы питаете ложные иллюзии. Так реформы не делаются. Иностранцы могут определить какой-то статус-кво, внеся поверхностные изменения». Эти слова Ричардсон позволяют по-другому оценить рассуждения Крастева. Быть может описанные им меритократы не такие уж талантливые и успешные? Быть может и нынешний политический кризис в Европе – это отчасти их рук дело? Если это так, то так называемые популисты это только первая следствие кризиса, который еще не достиг своей глубины.
Я начал эту заметку с воспоминаний Уинстона Черчилля. Он говорил там о власти лучших, которые правили Британией несколько столетий и привели ее на вершину могущества. С тех пор многое изменилось. И в Британии, и в Европе, и в мире. Но один вопрос остается актуальным: если править должны лучшие, то что значит сегодня «быть лучшим»? И реально ли вообще в нынешних условиях сделать возможным «власть лучших»? От ответа на эти вопросы будет многое зависеть в ближайшем будущем.
