В первой части интервью (см. материал в № 13-14 от 27-28 января с.г.) заведующий кафедрой философии и гуманитарных наук Винницкого национального технического университета, профессор Киевского национального университета им. Т. Шевченко, основатель и главный редактор журнала Sententiae, переводчик с французского и латыни, доктор философских наук, профессор Олег ХОМА рассуждает о развитии, которое становится заметным с течением времени, новой государственной элите и проблеме философского перевода. О «философском рецепте» от «постправды», вызовах свободы и уроках Реформации читайте далее.
— Олег Игоревич, в прошлом году редколлегия журнала Sententiae, которую вы возглавляете, получила Премию имени Юрия Прилюка за лучший редакционно-издательский проект в отрасли философии — за современную организацию редакционно-издательского процесса и включение (первым среди отечественных философских журналов) в библиометрическую базу Scopus. Из вашего опыта, какие шаги необходимы, чтобы создать в Украине качественное научное издание?
— Sententiae — это научный журнал Винницкого национального технического университета, созданный в сотрудничестве с Институтом философии и общественной организацией Украинским философским фондом. В этом году для всех наших публикаций мы внедрили цифровые идентификаторы объектов. Эту платную услугу, которую нужно покупать в международном агентстве CrossRef, профинансировал университет. Редколлегия и круг рецензентов представлена разными регионами Украины, к работе привлечены и иностранные коллеги. Усилия прилагаются уже давно, но давать результаты они начали только теперь — есть прогресс.
«ЛЮДИ ГОВОРЯТ НА ОДНОМ ЯЗЫКЕ, КОГДА ОСУЩЕСТВЛЯЮТ СОВМЕСТНО УСИЛИЯ, ЧТОБЫ ЭТОТ ЯЗЫК НАЙТИ»
— Еще Аристотель констатировал, что занятие философией нуждается в «досуге». Могут ли позволить себе его украинские ученые?
— По Декарту, условие медитации — это не просто досуг, а свободный от забот разум и уединение в относительно комфортных условиях. К слову, Декарт, зимой, находясь в Голландии и Германии, в полной мере оценил преимущества кафельной печки (которую изобрели германские народы и которая была неизвестна французам) и даже отобразил это в своих текстах.
Для меня наибольшее беспокойство — это молодежь. Студенты, которые учатся сегодня на философских факультетах (по крайней мере тех, где положение дел мне известно), возможно, одни из лучших. Меня волнует даже не то, что они не будут иметь досуга — у них просто может не оказаться поводу для занятий философией. Эта сфера стремительно сокращается и вопрос о профессиональной самореализации стоит очень остро. Когда выпускник-философ вынужден идти работать в другую сферу, она сразу предъявляет ему свои требования. Если вы хорошо учились, то у вас останется какая-то память на генетическом уровне, но свой статус философа вы потеряете. При «совке», невзирая на все «минусы», статус ученого-философа дарил необходимую оторванность от жизни — дистанцию, из которой на него можно было смотреть, осмысливать.
— Не кажется ли вам, что сегодня, когда мы говорим о каких-то западных ценностях или принципах, которые Украине стоило бы перенять, часто забываем об историческом измерении? Ведь Западная Европа шла к ним в течение веков, и вряд ли Украина сможет преодолеть этот путь за несколько лет. Когда слушаешь западных экспертов, которые приезжают, чтобы поделиться собственным опытом, часто кажется, что они говорят о вещах, конечно, важных, но далеко не самых актуальных для Украины именно сегодня. «Гендерное равенство», «права меньшинств», «язык вражды» — неужели это именно те темы, которые должны в первую очередь волновать граждан страны, которая испытала внешнюю агрессию, которую разрывает коррупция, которая отчаянно пытается найти и переосмыслить собственную идентичность? По вашему мнению, какие идеи могли бы объединить украинское общество и стать импульсом к развитию?
— Прежде всего отмечу, что мы тоже европейцы, следовательно, как-то этот путь тоже преодолевали, возможно, не с модельной скоростью, а тоже — с дополнительными преградами. Но отставание скорее количественное, чем качественное, цивилизационное. А относительно главной части вопроса, то, думаю, все хорошо в меру и на все свое время. Приехав из своего университета с лекцией в тракторную бригаду, вы не сможете рассказать им о трансцендентальной апперцепции. Такая лекция не будет успешной, потому что аудитория живет в несколько ином мире — он может быть хуже или лучше, но точно является иным. Люди разговаривают на одном языке тогда, когда они осуществляют совместные усилия, чтобы этот язык найти.
Обмен опытом с западными экспертами, даже если они напоминают проповеди, все равно полезен. Если мы являемся демократической нацией, то должны вести себя соответственно. Напомню, что одной из определяющих особенностей афинской демократии было любопытство ко всему, что происходило вокруг. Греки обычно презирали варваров, но при этом интересовались ими. Это очень важно, потому я бы, например, не осуждал тех, кто приезжает рассказать нам о гендерных правах. Глубоко убежден, что при нынешних условиях некоторым людям в нашей стране живется значительно хуже, чем могло бы быть. Проблема только в том, что количество таких людей у нас зашкаливает. Если в более благополучных странах речь идет об относительно небольших группах, которые чувствуют себя униженными, дискриминированными, то у нас униженными себя чувствует подавляющее большинство населения. Очень трудно решить локальную проблему, если нерешенной остается общая. Можно поставить телегу впереди коня, но вряд ли это будет продуктивно.
Склонность ждать универсальных «рецептов» также является признаком постколониального синдрома. У нас не предусмотрено время на то, чтобы заниматься самим осмыслением, интеллектуальными инициативами; украинское общество, политический класс не пытаются быть продуктивными самостоятельно — зато мы ожидаем предложений от МВФ или других международных организаций. Уверен, что мы должны самостоятельно формировать собственную повестку дня и не ждать «начальника».
Если бы на ментальном уровне мы взяли на себя инициативу, а с ней и ответственность, то поняли бы, что все, что мы делаем, в действительности делается сложнее. Создается впечатление, что в нашей стране многие очень упрощенно воспринимают собственное дело. Преподаватели жалуются на большую нагрузку, ленивых студентов и пытаются как-то выжить в этих условиях. Но настоящее задание заключается в том, чтобы изменить саму среду. Именно поэтому наши усилия должны быть большими «в квадрате», «в кубе».
РИСУНОК АНАТОЛИЯ КАЗАНСКОГО / ИЗ АРХИВА «Дня», 1996 г.
Масштаб вызовов, которые стоят перед нами в разных сферах, — грандиозный. Многие люди еще просто не успели это осознать. В структурах, в которых мы в настоящий момент живем, вообще-то жить невозможно — это очень невесело, тяжело, но хуже всего, что это еще и просто бессмысленно. Они нежизнеспособные, непродуктивные. Все это напоминает ситуацию с энергоэффективностью — чуть ли не половина тепла, которая производится в Украине, служит для обогрева атмосферы. К сожалению, такой «дырявой» является не только теплоэнергетика...
Корень любых реформ лежит в нашей ментальности — сначала мы должны увидеть необходимость таких изменений. К сожалению, эта необходимость не является очевидной, потому что мы живем инерцией постколониальных структур. И такая жизнь кажется нам приемлемой. Именно в этом, а не, например, в нехватке финансирования, на мой взгляд, и заключается главное противоречие текущего момента. Деньги сегодня есть (ведь бывали и худшие времена) — вопрос в том, на что они тратятся.
Без соответствующей интеллектуальной работы я не вижу перспектив для перемен к лучшему. Опыт образовательной реформы 2014-15 годов четко это засвидетельствовал. Были абсолютно правильные лозунги, в частности о том, что нашу систему нужно приблизить к лучшим мировым образцам. Но когда нам предложили соответствующие практические рецепты, выяснилось, что для того, чтобы корова давала больше молока, ее нужно меньше кормить и вести с ней больше партийно-политических разговоров. Все свелось к сертификату B2 по английскому языку. Будто все наши беды в образовании и науке заключаются в том, что преподаватели не владеют английским на уровне сертификата B2. О причинах этого явления или же о том, насколько реалистичными являются такие формальные подходы, серьезной дискуссии не было вообще. Нет, Фейсбук гудел, ясное дело, но решения принимались в иной плоскости.
«ЦЕННОСТИ — ЭТО ВОПРОС ЛИЧНОСТНОГО ВЫБОРА. ФИЛОСОФИЯ ТОЛЬКО ГОТОВИТ К НЕМУ, ПРЕДЛАГАЕТ АРГУМЕНТЫ»
— Изменения, которые происходят в социальной, политической, культурной жизни, часто приводят к появлению новых понятий. Один из последних ярких примеров — это термин «постправда», которым обозначают новый тип политической культуры, для которого свойственно игнорирование фактов, апеллирование к эмоциям. Считается, что в обществе, где господствует постправда, ты можешь безнаказанно повторять тот же ошибочный тезис, даже если раньше она уже была аргументировано опровергнута. Как думаете, действительно ли «постправда» является принципиально новым феноменом?
— Не думаю. Принципиально новым является разве что сам термин — раньше мне не приходилось его слышать. Если же посмотреть на содержание, то в нем нет ничего такого, за что бы Платон не критиковал афинскую демократию, ничего такого, чего бы софисты в свое время не рекомендовали своим денежным клиентам.
Ведь все эти методики манипулирования слабым сознанием сограждан — стары как мир. По-видимому, придумывая новые понятия, некоторые политтехнологи хотят оставить после себя след в истории (или повысить свой конъюнктурный рейтинг), а для ученых — это искушение представить объект собственных исследований как что-то принципиально новое.
Для историка философии здесь нет ничего интересного. Постправда — это феномен описанный, классифицированный. Мы можем проследить давнюю и богатую генеалогию любой из его составляющих.
— В таком случае, каким является «философский рецепт» против постправды?
— Следует понимать, что человек — это существо с определенными параметрами. Зная их, на него можно соответствующим образом влиять. Если припалишь кожу сигаретой, на этом месте не вырастет цветок — появится ожог. То же самое и с человеческой душой, психологией — солги ей вдохновенно, коснись ее основополагающих частей, используй определенный психологический механизм, и будешь иметь результат.
В такие моменты становится понятной значимость духовной культуры, уровня духовного развития человека в широком значении этого слова. Философия здесь может предложить только то, что она предлагала всегда: критическое мышление, развитие внутренней автономии, способы дистанционирования от внешних сигналов и методы их независимого анализа. Все эти признаки духовной зрелости, которые философия всегда демонстрировала, остаются действенными и сегодня. Если можно было бы перенести, например, Эпиктета в наше время, он смог бы проводить прекрасные тренинги — о том, каким образом оградить свою «внутреннюю крепость» от неминуемых влияний жестокой среды. По-видимому, заработал бы на этом хорошие деньги.
Философия имеет не один рецепт — их несколько. Если углубиться в историю философии, можно увидеть, что она предлагает возможные реакции для разных типов души. Ведь некоторым людям «постправдизм» может импонировать. Он сам также является продуктом нескольких философских идей. Софисты не считали себя лжецами — они настаивали на том, что лжецы возможны тогда, когда существует правда, но правды, мол, нет! Если нет правды, твое мнение ничем не хуже мнения другого, каждый просто преследует собственные интересы. Это тоже философия! Можем найти здесь определенное скрытое ценностное ядро из неявных предположений, которые ее делают возможной.
Именно в такие моменты выясняется, что ни логика, ни незаангажированное взвешивание аргументов в ситуации ценностного конфликта не срабатывают. Всегда будут те, кто «за», и кто «против». Недаром в советские времена говорили, что с формализмом нужно бороться формальными методами. В конечном итоге адвокатура во все времена была построена на изучении тонкостей закона — аргументы выстраивались не через апеллирование к определенной интуитивно-предсказуемой реальности, а основываясь на букву, которая образует особую реальность.
Безусловно, понятие постправды указывает на некоторый аспект нашего существования, а именно на то, что разговоры о ценностях в действительности не гарантируют их реализацию. Ее может гарантировать только наш личный выбор, который появляется как результат нашей сформированной личности. Личность же определяется либо глубоким, либо менее глубоким пониманием определенных вопросов, склонностью к тем или иным фундаментальным выборам.
Масштаб вызовов, которые стоят перед нами в разных сферах, — грандиозный. Многие люди еще просто не успели это осознать. В структурах, в которых мы в настоящий момент живем, вообще-то жить невозможно — это очень невесело, тяжело, но хуже всего, что это еще и просто бессмысленно. Они нежизнеспособные, непродуктивные. Все это напоминает ситуацию с энергоэффективностью — чуть ли не половина тепла, которая производится в Украине, служит для обогрева атмосферы. К сожалению, такой «дырявой» является не только теплоэнергетика... Корень любых реформ лежит в нашей ментальности — сначала мы должны увидеть необходимость таких изменений. К сожалению, эта необходимость не является очевидной, потому что мы живем инерцией постколониальных структур. И такая жизнь кажется нам приемлемой. Именно в этом, а не, например, в нехватке финансирования, на мой взгляд, и заключается главное противоречие текущего момента. Деньги сегодня есть (ведь бывали и худшие времена) — вопрос в том, на что они тратятся
И самый продажный пропагандист всегда будет говорить какие-то «жизненные» вещи. Ну, а на самом деле — на чем держатся наши убеждения? Почему в трамвае написано «уступайте место пассажирам с детьми и инвалидам»? Пусть инвалид постоит! Почему я должен уступать, если я сижу и мне хорошо? Это — какой-то стереотип, который навязывает мне общество. Казалось бы, вполне рациональный вывод. Здесь можно было бы развить очередную экзотическую философскую «правду жизни». Но ценности достигаются не этим путем. Ценности — это вопрос личностного выбора. Философия, по моему мнению, лишь готовит к этому выбору, предлагает аргументы. Но если мы остановимся только на этом, то, скорее всего, обворуем себя.
Философия — это вступление в понятия, значительно более важные, чем она сама. Путем рассуждения она приводит нас к пониманию определенных рациональных неразрешимостей и таким образом открывает перед нами полет нашей свободы. Но как мы будем пользоваться этой свободой, зависит далеко не только от философии. Постправда — это симптом душевного состояния. Если она оказывается слишком эффективной, это свидетельствует лишь о том, что мы были к ней готовы.
«СФЕРА СВОБОД, СЕГОДНЯ ПРОВОЗГЛАШЕННАЯ, ЯВЛЯЕТСЯ БЕСПРЕЦЕДЕНТНОЙ. ТЕПЕРЬ ЛЮДИ ИСПЫТЫВАЮТ, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ НА ПРАКТИКЕ»
— А какие философские понятия стоило бы, с вашей точки зрения, прежде всего вспомнить в контексте осмысления нашей действительности?
— На мой взгляд, ключевое понятие нашего времени — это свобода. Основные битвы, дискуссии, трагедии разворачиваются вокруг свободы. Человечество пытается определить пределы приемлемого и неприемлемого во неожиданно возникшем и ранее невиданном пространстве свободы. Но на такие вещи идут века. А, может, положить свою жизнь на служение безнадежно больным в стране за тысячи километров? А, может, осуществить теракт? А может, как писал Шевченко, за край света заглянуть:
Чи нема країни,
Щоб загарбать і з собою
Взять у домовину.
(Поэма «Сон»)
Сфера свободы, которая сегодня провозглашена, является беспрецедентной: права человека, фундаментальность выбора каждой личности, священность свободы слова. Теперь люди начинают ощущать, что все это значит на практике. Например, в Руанде премьер-министр в свое время лично призывал по радио уничтожать своих сограждан. Новые технологии открывают перед нами, по-видимому, больше всего возможностей. Речь идет о невиданной до сих пор свободе. Вскоре перед нами могут появиться такие выборы, перед которыми человечество еще не стояло никогда. При этом мы остались теми же людьми, что и раньше. Мы не знаем настоящих границ, но пытаемся их найти. Иногда это приводит к трагедии.
Сегодня почувствовали свободу страны, которые ранее ее никогда не имели. Туда пришло образование. Но это никогда не заканчивается добром — вспомните царскую Россию, когда там появилось европейское образование. К чему это привело? К студенческим забастовкам и бросанию бомб. Это — болезненный процесс, он предусматривает понимание несовершенства мира. С ощущением свободы приходит отчаяние от нереализованных возможностей.
Овладение своей свободой, приведением ее к балансу, приемлемому для себя и для других, — это, очевидно, главный вызов, который стоит перед нами. Думаю, мы еще не переварили новую волну свободы, которая возникла в ХХ веке.
— 500 лет тому назад, в 1517 году, Мартин Лютер прибил к дверям Виттенбергской Замковой церкви свои «95 тезисов». Реформация, очевидно, стала одним из тех исторических процессов, которые создали мир, в котором мы живем. С вашей точки зрения, как сегодня мы должны отмечать эту дату?
— Слово «Реформация» созвучно со словом «реформы», а в Украине многие люди уже немного устали от «реформ». Как известно, понятие «Реформация» внедрили не сами реформаторы — это термин, который появился в католической церковной среде. Он предусматривал согласование правил жизни с идеалами апостолов, отцов-отшельников. Говорится о попытках возобновить потерянную духовную гармонию. Это постоянный процесс, который длительное время имел место в среде католической церкви, но в 16 веке ему было уделено особое значение.
Лютер называл своим прямым предшественником Яна Гуса, который, в свою очередь, был последователем английского теолога Джона Виклифа. Все эти люди были церковными интеллектуалами, которые пользовались свободой, доступной им тогда. Существует ошибочное мнение, что религиозная сфера является тотально догматичной, нерушимой и что любой шаг в сторону рассматривается здесь как ересь. В действительности, это не так.
Реформация — это продолжение аскетически благочестивых практик другими методами. Все религиозные среды, как буддисты, так и католики или православные, являются фрагментируемыми. Всегда существует группа специфических взглядов. Реформация состоялась тогда, когда эта нормальная для любой религиозной среды ситуация дала новое качество. Произошел слишком мощный центробежный импульс.
На мой взгляд, Реформация — это прежде всего большой исторический урок. Можем по-разному ее объяснять, но это событие бесспорно является очень значимым для истории. Это — попытка поставить принципы над прагматизмом, быть последовательным, невзирая на все угрозы. От Лютера, чтобы сделать то, что он сделал, требовалось достаточно большое мужество. Реформация также показывает новый предел свободы, который открылся нам. Это был важный опыт. Люди веками жили в пределах определенной традиция, и вдруг внезапно оказывается, что все можно изменить.
Реформация — это начало массового чтения, она совпала во времени с изобретением печатного станка, который стал символом новой эпохи. Это движение продемонстрировало, как можно оставаться честным и преданным своим идеалам в эпоху общей осведомленности. Безусловно, речь идет об общецивилизационном опыте, который не ограничивался лишь протестантскими обществами.
Необходимо также помнить о первичном значении Реформации. Она необязательно должна осуществляться в таких откровенно революционных формах — подобные всплески бывают нечасто. Реформация в традиционном понимании — это постоянный процесс критической самооценки, возвращения к своим идеалам и критическое сопоставление с ними собственной жизни. Значительная часть европейцев нашла в этом процессе себя.
«РЕФОРМАЦИЯ — НЕЗАВЕРШЕННЫЕ ПРОЕКТЫ»
— Видите ли вы возможность подобного обновления, которое открыло бы перед человечеством новые возможности сегодня, в постмодерную эпоху радикального плюрализма?
— В условиях радикального плюрализма это невозможно в принципе. Реформация была реакцией на несвободу. А в условиях радикального плюрализма возможна только одна реакция — фундаментализм, который предусматривает отказ от свободы и согласие на добровольное рабство. Эрих Фром издал книгу «Побег от свободы» еще в 1941 году и нельзя сказать, что его идеи были абсолютно оригинальными. Уже в античной литературе, в произведениях древнегреческих историков мы можем найти описание феномена усталости от свободы и ответственности, стремления найти лидера, который укажет правильный путь.
С этой точки зрения, Реформация также является незавершенным проектом. В настоящее время по многим направлениям продолжается тотальная деконструкция: семья, технологии, образовательные ценности. В конечном итоге все большему переосмыслению подвергается сама человеческая природа — постгуманистические проекты вовсе не выглядят сегодня как фантастика, скорее, наоборот. На мой взгляд, речь идет о явлениях одного типа и их основы были заложены намного раньше, чем 500 лет тому назад.
Недавно в Японии в финале одного из национальных литературных конкурсов вышел труд, написанный компьютерной программой. Представьте себе гаджет с функцией написания романа. Нажимаешь кнопку — и получаешь по заданным параметрам литературное произведение. Не понравился этот — за пять секунд имеешь еще один. Фантасты уже много лет обещают, что технологический прогресс сделает нас свободными, лишит от неквалифицированной механической работы и подарит время для творчества. Но не все люди хотят творчества. Это только коммунизм обещал заставить всех быть творческими. Кроме того, сам творческий труд очутится под угрозой. Потому что кто сам будет писать романы, если гаджет сможет ежесекундно выдавать произведение уровня Национальной премии им. Шевченко.
Перед нами — огромное количество вызовов. Реформация должна быть для нас постоянным напоминанием о нестабильности мира, в котором мы живем, и о масштабе ответственности, которая лежит на нас.
