Окончание. Начало читайте — «День» № 117-118 (2019)
Кое-кто из литературоведов, отталкиваясь от этого бунинского автокомментария, решил, что Коцюбинский — на ту пору уже автор остросоциальной повести «Fata morgana» (1910 г.) — никак не мог согласиться именно с утверждением, что «быт и душа русских дворян те же, что и у мужика». Между ними, мол, должна была быть классовая бездна. Хотя Бунин, как видим, подчеркивал другое: бездна — бездной, но есть же еще и «душа», то есть то, что позже будут называть ментальностью.
Суходол в его повести — это дворянская усадьба Хрущовых, которая приходит в упадок, неумолимо оплетается травой забвения. Если бы «Суходол» выходил отдельной книгой, то невозможно представить себе лучшего иллюстратора издания, чем Георгий Нарбут с его грустной поэзией старых имений, с вниманием к деталям руин, которые сохраняют ощущение прежнего величия, с тонкой игрой символов.
Из-под пера Бунина представала жуткая картина: «разоренная усадьба», «вырубленный сад», «прадедовская баня с провалившимся потолком», «черные кузницы», «гнилые мещанские лачуги», «пустой разрушающийся дом»... Все это увидено глазами потомков Хрущовых; от их имени и ведется рассказ. Взгляд коллективного рассказчика («Мы») пронизывает время, уходя корнями в историю дворян Хрущовых вплоть до четвертого колена, — и таким образом читатель становится свидетелем странных, а нередко и трагических событий, которые происходили в Суходоле.
Это и в самом деле «глухая Русь». Какая-то мрачная мистическая красота окутывает ее, однако доминирует здесь все же фатум небытия, насилия, смерти. Безумеет дед Петр Кириллович (сам он говорит, что его прибило ливнем яблок, которые посыпались с дерева во время урагана, когда он спал на ковре в саду). А погибает 45-летний дед от рук своего незаконнорожденного сына Гераськи (совершенно выродившийся тип). Законного же сына забил конь. А перед тем был пожар — горел суходольский дом Хрущовых. И были непримиримые распри между братьями — Петром Петровичем и Аркадием Петровичем...
От несчастной любви обезумела «тетя Тоня». Одетая в старомодное платье, она порой появляется в черных покоях и что-то кричит по-французски. Иногда играет полонез на своем полуразбитом фортепьяно, что стоит просто посреди усадебных руин. На фортепьяно, бывает, заскакивает крыса, пробегает «по отрывисто звенящим клавишам» и, в конце концов, срывается в кучу черепков, сложенных в углу тетей Тоней... Представим себе эти кадры на экране: ей Богу, они стоят режиссерского киноглаза!
Еще в бунинских описаниях несколько раз упоминается сова, которая ухает и плачет, как будто накликая беду...
Бунин, как видим, нагнетает атмосферу упадка, насыщает ее жуткими деталями. А сердцевиной суходольского сюжета является история дворовой девушки Натальи. Она сама же и рассказывает ее хрущевским потомкам, тому коллективному «Мы». Грустная это повесть. О еще одной несчастной любви. О порожденной Суходолом смиренной женской душе, которой так и не суждено изведать счастье. Чего-чего всегда хватало бунинской Наталье, так это именно безграничной СМИРЕННОСТИ, готовности покорно принять удары судьбы и выдержать их... Не тем ли она и близка сочувственному автору, который, конечно, болеет, сопереживает, внутренне протестует...
И вот что интересно: Наталья — «хохлушка»! «Я иной раз по отцу-матери не сожалею так-то, как по хохлам своим...» — не сдерживается она однажды, услышав в свой адрес обидные слова о «хохлушке подколодной».
Бунин идет даже дальше: хозяин Суходола (в которого Наталья и влюбилась) отправляет ее на «высылку», и девушка попадает на хутор Сошки, где живут «хохли». Как остро противопоставлены в повести Суходол и Сошки! Противопоставил в восприятии Натальи, однако и автор как будто присоединяется к своей героине, которой симпатизирует: «Потом стала она понемногу приходить в себя — и дивоваться на Сошки, находить в них все больше прелести и несходства с Суходолом. Одна хата хохлацкая чего стоила — ее белизна, ее гладкая, ровная, очеретеная крыша. Как богато казалось в этой хате внутреннее убранство по сравнению с неряшливым убожеством суходольских изб! Какие дорогие фольговые образа высели в углу ее, что за дивные бумажные цветы окружали их, как красиво пестрели полотенца (рушники. — В.П.), висевшие над ними! А узорчатая скатерть на столе! А ряды сизых горшков и махоточек на полках возле печи! Но удивительнее всего были хозяева».
Наталью в Сошках поразила прежде всего приветливость, доброжелательность, сдержанность хозяев. Здесь ее не вымучивают расспросами и упреками: «Хохлы были почти холодны, но ровны в обращении, совсем не любопытны и не многоречивы». Двух «хохлов» — Шарого и Марину — Бунин показывает вблизи, и оказывается, что это едва ли не самые привлекательные фигуры в повести «Суходол»! Особенно проникновенно изображены те моменты, когда Марина за работой поет (а в ее «репертуаре», между прочим, есть и любимая песня Евгения Маланюка «В кінці греблі шумлять верби...»!).
Суходол у Бунина — «символ русского бытия», пишут критики; «суходольская жизнь полна ужасов и дикости»; «семейная хроника Хрущевых свидетельствовала, что ни порядка, ни домовитости, ни подлинного хозяина не было в Суходоле». Хотя есть здесь и «поэзия, красота, беззаботность, старина, очарование степных просторов»1. «У господ было в характере то же, что у холопов: властвовать или бояться», — не удержался от реплики автор.
И если и действительно, как писал один из критиков еще в 1913 г., «из-за помещичьей усадьбы Хрущевых вдруг выступает вся Россия, проглядывает лицо всего русского народа», то что, в таком случае, символизируют украинский хутор Сошки и смиренная «хохлушка» Наталья, несчастно, однако саможертвенно, влюбленная в своего суходольского пана Петра Петровича Хрущова? Очень уж все это напоминает ситуацию Шевченковой Екатерины-Украины, — причем, именно в символическом смысле...
У Бунина временами сквозь его боль прорываются «западнические» нотки — в противовес «славянофильским», народническим. На предпоследней странице «Суходола» (написанной в Италии, на Капри!) он выражает сожаление, что дворянская история уходит в полное забвение — и вдруг добавляет с тоской в голосе: «а родись мы западнее (! — В.П.), как бы твердо говорили мы о них (о своих предках-рыцарях. — В.П.), как долго еще держались бы!»
Суходольцам, однако, не повезло родиться западнее. Поэтому в другой раз Бунин уже совсем резко скажет об иллюзиях относительно «самобытного пути, по которому Россия пойдет в отличие вот европейского Запада» и о напрасных надеждах сторонников патриархальной «Святой Руси» на мудрое слово русского «мужичка»...
...Так о какой философии «Суходола» спорили на Капри Бунин и Коцюбинский? Или только о близости быта и души русских дворян и их мужиков?
Окаянные дни
Через шесть лет после того, как Иван Бунин завершил повесть «Суходол», начала стремительно разваливаться Российская империя. Изображая упадок и вырождение Суходола, Бунин, по сути, напророчил грустную историческую перспективу Дома, в котором жил. «В тысячелетнем и огромном доме нашем случилась великая смерть, и дом был теперь растворен, раскрыт настежь и полон несметной праздной толпой...» — записывал он в одесском дневнике 24 апреля 1919-го, вспоминая свои впечатления, пережитые два года назад в Петербурге. Давний противник революционизма, в котором он видел продолжение «бессмысленных и беспощадных» русских бунтов, Бунин стал на сторону белых, то есть — старой монархической России.
8 (21) сентября 1919 г. он выступил в Одесском университете с лекцией «Большой дурман», в которой резко критиковал большевизм, «великую русскую революцию». Уже не впервые досталось от Бунина и русскому народу: он вовсе не болел «народолюбчеством» (наверное, еще с конца 1880-х, когда рьяно спорил в Харькове с единомышленниками своего брата Юлия). Не молился на «народ-Богоносец», как многие из интеллигенции. Напротив: считал его виновником «кровавого балагана», в котором человеческая жизнь обесценилась крайне. Видел в народе два лика, понимая, что может он быть не только «иконой», но и «дубиной»...
Лекцию «Большой дурман» Иван Бунин повторно прочитал 20 сентября (3 октября) 1919 г., и опять это произошло в переполненной большой химической аудитории университета. В начале 1970-х мы слушали здесь лекции по психологии блестящего Давида Генриховича Элькина, ни сном ни духом не ведая, что полвека назад на месте профессора Элькина стоял Иван Бунин, который произносил лютый антибольшевистский монолог. О его лекции тогда говорила «вся Одесса». А самый благосклонный отзыв на нее написал в одной из местных газет... Александр де Рибас, муж Анны Цакни, «преемник» Бунина!
В Одессу Иван Алексеевич и Вера Николаевна приехали еще в мае 1918 года, оставив навсегда большевистскую Москву. Поселились в доме давнего своего приятеля художника Евгения Буковецкого (ул. Княжеская, 27). Через сто лет, в середине ноября 2018-го, когда Одессу неожиданно засыпал первый снег, я долго кружил с фотоаппаратом у этого дома, хорошо знакомого мне еще с юности (мы с семьей жили совсем рядом, на Щепкина). Бунины поселились на первом этаже, и именно вот в этих комнатах (где теперь музей писателя) Иван Алексеевич продолжал свою летопись «Окаянные дни», начатую еще в Москве.
На страницах его дневника неоднократно наталкиваемся на сокрушительную критику Брюсова, Блока, Маяковского, то есть — тех, кто пошел на службу к большевикам. До появления в Париже книги бунинских «Воспоминаний», которые так поразили Маланюка, еще очень далеко (целых 30 лет), а резко негативное отношение к этим поэтам у автора «Окаянных дней» уже сформировалось. Причины, как видим, имели преимущественно политический характер. Хотя и эстетичный также: Бунин не принадлежал к сторонникам «Серебряного века»; его кумирами оставались Лев Толстой, Антон Чехов и поэты-классики ХІХ в.
Несколько мягче высказывался Иван Бунин о Максимилиане Волошине с его политической инфантильностью и попыткой быть «над столкновением».
А вот относительно прежних своих каприйских знакомых (или приятелей?) Горького и «гадины Луначарского» слов не подбирал. Считал, что и они приобщились к тому, чтобы Россия превратилась в «кровавый балаган», одним из символов которого стал для него дом Левашова рядом с Екатерининской площадью: там разместилась одесская «чрезвычайка».
Бунинский анализ исторических событий, свидетелем которых был писатель, поучительный. Во многом он оказался прав. Его критика большевизма созвучна нынешним оценкам историков. Значительно труднее согласиться с надрывной ностальгией Бунина по «России, которую мы потеряли», с верой в спасительную миссию Деникина. Но я обратил бы также внимание и на суровое отношение Ивана Бунина к народу, который, оказывается, способен на «повальное сумасшествие». Мы, украинцы, именно это сейчас и проходим, не так ли?
* * *
6 февраля 1920 года Бунины покинули Одессу и направились на чужбину, в эмиграцию. В конце далекого уже 1992 года мне посчастливилось побывать в городке Грасс на юге Франции, где много лет прожили супруги. Здесь стоит та же вилла «Бельведер», в которой Бунин написал немало рассказов и повестей, а среди них и «Жизнь Арсеньева» — исповедальную прозу, много страниц которой посвящено Украине. Иван Алексеевич Бунин как будто заново входил в вечную реку Гераклита...
1. Крутикова Л. Проза Бунина 1907-1914 годов //Бунин И. Собр. соч. В 6 т. — Т.3. — М., 1987. — С.602.
