Он мог стать одним из лучших поэтов мира 20-го столетия. Монументальные словесные царства, высокий интеллектуализм, не слишком характерный для многих поэтов, глубокое и художественное владение всеми уровнями украинской лексики. Поэзия Бажана даже самим лексическим составом развивала переутомленный после эмских указов и валуевских циркуляров украинский язык!
Уже не говорю о целых мирах в стихотворениях молодого новатора Нико (так он перелицевал свое имя, как позже всю жизнь будет перелицовывать собственную душу...): «І любимо слова важкі, мов чорний дим».
Но уже в «Смерти Гамлета» Бажан начинает наступать себе на горло так, что дрожат все хрящи и сухожилия его поэтического организма, начиная называть черное белым:
«Схопіть же за горло,
як вбивцю, заплутаність
гуманних як зрада казань
і молитв!
Єдина велика і справжня
є людяність
— ленінська людяність
класових битв!»
Было уже не до футуристических экспериментов... Уже попал на чекистский крючок из-за сотрудничества его отца Платона с УНР. Но он был поэтом, мастером широких взглядов. В противоречивой, часто с невероятной силой слова, поэме «Сліпці» все же скажет «про чорну посвяченість», какую-то неуловимую принадлежность к сонму мастеров, к невидимому Олимпу повелителей слова. А таким людям, когда нельзя выступать в больших залах для огромных аудиторий, остается писать даже между строк.
Их мистическая «посвяченість», незримое рыцарское братство больших писателей, позволяет им (я лишь интерпретирую Бажана) быть полуюродивыми или внешне даже продажными, как Галилей, то есть не терзаться муками совести ради сохранения избранности:
«На людських дорогах
і тропах сиди,
Прийнявши посвяченість чорну.
І кобзу прохожим
під ноги клади
Як голову мудру й покорну.»
Дальше вокруг Николая Бажана начинают стремительно развиваться удивительные события. Часто ему звонили ночью, бросая трубку. Однажды он чудом не погиб в автокатастрофе. Ожидал ареста. Часто спал одетым, страдая от нестерпимой навязчивой мысли — чтобы не оказаться перед теми, кто придет арестовывать, в нижнем белье. В конечном итоге в тех или иных неврозах не было ничего странного: аппарат унижения человека работал тотально и энергично.
По моему мнению, Бажана от ареста спас случай. За столом, в 1939 году, выпивший вина Сталин, услышав о талантливом переводе «Витязя в тигровой шкуре», от нечего делать предложил дать Николаю Бажану орден Ленина.
Начался второйэтап танца между ангелом и дьяволом в его судьбе. Расставшись из Гаиной Коваленко, оставив дочь Майю, он женится на враче Нине Лауэр. Начинается парад новых обязанностей и наград, а также другая квартира. Страх быть арестованным вытесняется в подсознание... Но творческая свобода (кроме материальной, потому что Николай Бажан после 1939-го года стал на то время и в той действительности весьма состоятельным человеком) осталась разве что в отдельных строфах и переводах.
Морально тяжело читать его «Англійські враження», «Біля Спаської вежі», много других стихотворений и циклов. Даже смерть Сталина мало изменила советскославие его творчества. Оскудевший словарь, какое-то предстарческое переутомление, отсутствие озарений и лестниц страсти, которые вели Бажана в 20-е годы к небу. Но иногда наткнешься на вулканчик, спрятанный за пропагандистскими водопадами слов — и понимаешь, что танец внутри его души продолжается, что этот поэт не остыл, потому что даже там, где, казалось бы, лишь пепел, иногда загорается огонь....
Его «Нічні концерти» (1977 г.) опять засияли роскошью откровений, засветились пластами неисчерпаемых языковых возможностей. Меня даже посещали какие-то полумистические ощущения: казалось, что в тело немолодого Поэта вселился футурист Нико Бажан, юный и воскресший жонглер поэтическими масками, канатоходец на золотом пересечении страсти и стоического опыта.
Я всегда любил талант Николая Бажана. Если бы он стихотворствовал в спокойной стране с несколькостолетней счастливой историей, то вместо кровавого танца ангела с дьяволом на поверхности сердца поэта, он бы создавал монументальные космические полотна общечеловеческого содержания.
Но имеем по-своему сервилистический, даже до неприличия в отдельных произведениях, по-своему трагический танец Николая Бажана на канате серпа и молота. Имеем чаще талантливую имитацию идеологического искривления действительности, чтобы выжить. Это был синдром Галилея, то пресловутое и знаменитое: «А все-таки она вертится!»
Николай Бажан не был, не мог и не хотел быть героем. Иногда он был отталкивающим, чаще перепуганным. Он просто хотел жить и творить. Он не выбирал времени.
Но он никогда не предавал украинскую поэзию. Мы не можем до конца знать, каким горьким или страшным были его «ночные размышления старого Мастера» наедине с собой...
В его поздней поэзии начинают звучать высокие мотивы богоискания и богопринятия:
«Хто ти, русобородий?
Хто ти, ласкаворукий?
Звідки прийшов до мене?
Може, зійшов з хреста?
Дай я зіпрусь на тебе, вирвусь
із смерті й муки.
Змора відходить, як хмара.
Лопає глухота.»
Говорят, что в последние годы жизни этот сановитый старец часто ходил «поговорить» на могилу к своему покойному другу Юрию Яновскому, которого когда-то потряс своим отступничеством. На Байковом он каялся перед мертвым и перед самим собой. И слезы заливали утомленное старческое лицо.
Однажды он выразительно почувствовал, что друг простил его — и через короткое время поспешил к вечной встрече с ним, своим отцом Платоном, с теми немногими людьми, кого он по-настоящему любил на Земле...
