С именем Александра Дубовика связана целая эпоха в современном украинском искусстве. Он — сын репрессированного украинского поэта, художник— шестидесятник и один из самых востребованных живописцев ХХI века, тихий бунтарь, который в советское время предпочел двадцатилетнее расставание с публикой отказу от своих идей. Александр Дубовик — автор многих книг оригинальной эссеистической прозы, в которых он излагает свои взгляды на мир, историю и культуру человечества, процессы познания и творчества. Первого августа художник празднуєт 90-летие.
— Александр Михайлович, вы прошли долгий творческий путь, создали множество картин и реализовали немало проектов, почему же вы называете себя разболтанный лентяем?
— Потому, что я не знаю, что у меня в голове родится через минуту.
— На самом деле, — быть готовым к этим ежеминутным «рождениям», требует определенной смелости от художника.
— Это мое естество! Что я могу поделать, если я предпочитаю лежать, нежеле ходить.
“День итога” Александр Дубовик, 2011. 180х180, холст, масло
— Тем не менее вам пришлось пройти разные периоды и испытания. И при этом вы производите впечатление абсолютно добродушного человека.
— Люди становятся мягкими, когда их много «мнут». Так что, это — просто такой способ приспособления. И потом, я страшно боюсь очень серьезных людей, они опасны. Особенно, когда начинают верить всему, что слышат. А я не верю. Так что, я вполне лояльный и спокойный человек. Знаете, вчера перечитывал статью Жана-Клода Маркаде о моем творчестве. Интересно, что он сформулировал какие-то вещи, о которых я и не подозревал. Например, он утверждает, что во мне есть барочный дух. Я об этом никогда не думал, но чувствую, что, отчасти, это правда. И это даже независимо от меня. Барокко — это ведь смятение и состояние постоянной тревоги. Это внутреннее состояние человека, когда он бежит и чувствует, что его кто-то догоняет, и нужно быть осторожным. Барочное сознание — когда есть надежда на то, что есть что-то свыше, и не обязательно Бог. Современные физики встраивают эти идеи в квантовую теорию Вселенной. Я подумал, что через какое-то время они и к теме реинкарнации придут.
“Диалог” Александр Дубовик, 2011. 100х100, холст, масло
— Я знаю, даже есть такое высказывание, что современный научный язык — это аналог мистицизма...
— Я считаю, что наука не только наивна, но и является самовнушением. Вот люди внушили себе какую-то истину и танцуют от нее. А нет Бога — нет истины, нет Бога — нет красоты. И вся система порушилась, снова нужно создавать пирамиду. Для чего? Наверное, потому что жизнь — коротка и человеку важно знать, что это не конец.
— Очевидно, мы уже привыкли к материалистическому, атеистическому миропониманию, согласно которому стоит стесняться этих взаимоотношений с вечностью. А есть еще «эффект наблюдателя». Квантовая теория утверждает, что простое наблюдение за процессом неизбежно меняет его результат.
“Ярморка благодати” Александр Дубовик, 2020. 100х100, холст, масло
— О, это последний «вопль» науки, хоть теория возникла достаточно давно. В первой половине ХХ века появился знаменитый принцип неопределенности Гейзенберга. Ученый только предчувствовал, а потом это было доказано теоретически, что, если следить за экспериментом, он меняется. Сейчас существует физическая теория, которая утверждает, что реальности не существует. Она возникает из магнитного поля тогда, когда мы на нее смотрим, из ничего. Это непостижимо. Я сам не могу понять, как же из ничего может что-то возникнуть. Так вот, я считаю, что всю культуру породил человеческий взгляд. Поэтому, искать какие-то аналоги во вселенной, мне кажется, смешным. Но я допускаю, что мы существуем в каком-то поле, которое возвращается к нам, преображается и все эти неожиданные столкновения, которые никак логически оправдать нельзя, нам непонятны.
— Ну на каком-то эмоциональном уровне они нам понятны, просто не вписываются в ту категориальную систему, которой мы оперируем.
“Триумф” Александр Дубовик, 2019. 120х120, холст, масло
— Когда заходит речь, к примеру, о квантовых вопросах, я спрашиваю: как же так могло случится, что Шекспир и Сервантес умерли в один и тот же день, и в один и тот же час. Любая теория вероятности это не сможет объяснить. Это совершенно непостижимо, но это случилось. Так вот, все искусство — это квантовая позиция, потому что, как бы художник не объяснял, не выстраивал систему, срабатывают совершенно другие принципы. И главное, существуют другие цели, о которых мы даже не подозреваем сейчас. Мир постоянно трансформируется, вселенная расширяется, империи рушатся, а люди предпочитают рассуждать о коммунальных тарифах. Выбирают бытовую реальность вместо квантовой. И это вряд ли разумно.
Дело в том, что сингулярность уже проникает в нашу жизнь. Есть такой тест Тьюринга. Он направлен на тестирование роботов (машин) к их способности проявлять интеллектуально обусловленное поведение. Считается, что через 30 лет роботы будут гораздо умнее людей и будут обладать полным комплектом человеческих реакций. И через несколько десятков лет их будет 10 миллиардов, то есть, больше, чем людей. Я склонен в это верить, я сам видел, как роботы обмениваются информацией без участия человека. И нам эту сингулярность нужно переварить. Понять, проявится ли это в искусстве. Все меняется настолько быстро и настолько решительно... Это будет другой человек и другой взгляд на мир, культуру, искусство.
“Пламя свечи” Александр Дубовик, 2014. 120х120, холст, масло
— Разглядывая ваши работы за 2020 год, заметно, что вы соединяете в них несоединимое.
— Идея была в том, чтобы существовать на грани реального, узнаваемого и того абсолютно непознаваемого, тех вибраций тревоги и внутренней неуверенности, которые порождает окружающий хаос. Поэтому многое мы стараемся выстроить в порядок, чтобы как-то этому противостоять. Хотя я не считаю хаос отрицательным элементом. Вообще, не существует ни простых вещей ни простого искусства. Все выстраивается помимо нас.
Когда я работал над альбомом, предположим, думал ли я, что из него родится арт-бук? Нет. Просто записывал какие-то афоризмы, то, что приходило в голову, впечатления. Я не думал, что буду что-то собирать и это будет что-то любопытное. А это получается любопытное, потому что это арт-бук.
“Летящие облака”, 2011. 130х130, холст, масло
— Говорят, что жизнь — это парк аттракционов или фильм полного погружения, голографическая иллюзия...
Несколько лет назад я очень старательно перечитал «Божественную комедию» Данте. Все три тома. Это ужас, когда я, современный человек, читаю обо всех этих кошмарах. И, знаете, нынешняя отрасль технологии посмеялась бы над этим «адом». Это же литература для тинейджеров. Другое дело, что я не могу оценить ее с литературной точки зрения. Не исключаю, что на итальянском — это может быть божественно. Я допускаю, что есть какие-то аспекты, которые раньше мы не воспринимали, а сейчас ценим.
— Но, с другой стороны, это и есть свидетельство эволюции. Хвост отпал давно, а вот эти эволюционные ступени в духовном, интеллектуальном и художественном развитии, мы проходим только сейчас. И ваши афористичные арт-буки тому адекватное жанровое подтверждение.
— Говоря об арт-буке, я не отдавал себе отчета, что он получился таким спонтанным. Сейчас я понимаю, что эти разнохарактерные и разновременные вещи могут показаться полным абсурдом и эклектикой, можно подумать, что я где-то что-то надергал. Но ничего подобного, это не эклектика, это новая целостность, которую мы еще не вполне осознали.
— Давайте тогда подробнее поговорим о вашем арт-буке, который сейчас готовится к печати.
— Он уже в типографии. В целом таких больших и маленьких альбомов у меня 53. В этот раз я выбрал карманный формат. Это мои записи и стихи, они хаотичны. Что пришло в голову, то и пишу. Но забудем обо мне и поговорим об арт-буках, как о литературном принципе. Сейчас, на мой взгляд, это единственно интересный вариант. Мне многие советуют, что арт-бук должен обязательно повествовать об ужасах окружающей повседневности, отражать каким-то образом социально-экономические и политические кризисные моменты, интерпретировать их. Такое мышление я считаю примитивным. Жизнь — не тот жалкий спектакль, за которым мы в ужасе наблюдаем. Жизнь — это то, что с нами происходит, когда мы перестаем быть марионетками. Когда сохраняем и охраняем пытаемся себя, собственный дух, способ мышления. Это героические усилия, надо сказать.
Свобода — это способность избавиться чисто интеллектуально от таких поползновений тебя вкрутить в события, ограничить какими-то рамками и объяснить, что ты что-то должен или не должен.
— Мы говорили о том, что жизнь — своего рода эксперимент. Можем ли мы предположить, что человек, проживая свою жизнь по отношению к ней и является тем самым квантовым наблюдателем? И таким образом влияет на этот эксперимент.
— Безусловно! Вот я, например, — упрямый хохол, и что бы не говорили об украинцах, наше упрямство — это на самом деле стойкость, в основе которой гибкость и восприимчивость. Во мне всегда было ощущение противостояния. Это упрямство и постоянное сопротивление давало свои плоды. Уже потом я постепенно осознавал, почему меня не удовлетворяет то или другое. Например, в 70-х я ездил в Москву, потому что там была лучшая атмосфера, там не смогли всех задавить. А когда начал получать более обширную информацию и понял, что ездить в Москву нет смысла. Это вторично, как и все русское искусство. Как в принципе и вся мировая культура. Это воровство. Но есть, я бы сказал, открытое воровство, когда тебе что-то предлагается, но ты можешь и не есть это. Но, когда тебе предлагают что-то пережеванное и единственное, тут уж извините — это плагиат.
Потом я начал ездить в Европу, посетил кучу музеев современного искусства и до сих пор получаю наслаждение от искусства. Возьмем, к примеру, современных художников, которым вдруг открылась абстракция, в которой они ничего не понимают. Но поскольку она покупается — они и делают. Они тратят жизнь на то, что давно умерло. Я, если работаю, то делаю все себе в радость. Я чувствую варианты, которые я мог бы прожить, но это другие требования и другая мощь, другие элементы, которые заряжены мощной энергией. Причем энергией барочной. А барочная энергия — это верх и низ, это диалоги и борьба между тем и другим. У меня ничего случайно не бывает. Например, когда я в каких-то работах сталкиваю тень, идею бесплотную, только цветовые пятна с реальным каким-то предметом, это шок. Это есть новое в искусстве, увидеть верх и низ, и столкнуть их лбами. В результате искры летят. И когда они сталкиваются, возникает драматизм невиданной силы. Потому что жизнь и искусство — это энергия. Есть магнетическое поле, куда они стягиваются и где у них начинается борьба. И кто-то говорит, что мы это узнаем, мы это видели. Да, видели. Но вы не видели в другом существовании. Вот они не могут ощутить весь драматизм человеческого взгляда. Ведь, только человек своим взглядом может создать мир.
— Хочу сказать, что это полноценная экспозиция. Причем, мне кажется, что она меняется.
Да. Когда я создаю работы, они красивые, декоративные. Их можно спокойно повесить и жить с ними. Но никто не видит, что все это камуфляж, потому что за всем этим есть тревога. Например, мой фон и все, что есть в картине — это мое отношение к фундаментальным вещам. Это воздушная перспектива, оно все равно там остается. А ведь на самом деле, ее нет и мы не знаем, какого цвета космос. И вот, когда вместо этого цвета возникает намек на воздушную перспективу — возникает идея субстанции. Это космическая вещь. Это темная материя, которая на 98% заполняет весь космос и, о которой никто ничего не знает. Так вот, эта субстанция — это не декоративная вещь. А так называемый фон — вовсе не фон. Он дает заряд чисто энергетически: спокойный и умиротворенный, тревожный... Когда человек смотрит, он не осознает, для чего это делается и что за этим стоит.
Очень материальное, очень понятное и очень народное искусство — это черствая корка хлеба, намазанная икрой. Без икры можно обойтись. Но, во-первых, это не вкусно, а, во-вторых, можно удавиться этой коркой. А когда там есть что-то, что сверкает, преломляется и делает эту жизнь приемлемой, — это не то слово. Неважно, что ты съел. Всегда должно быть что-то свыше. Что-то, чего хочется съесть, но, что недоступно. Но не только потому что оно дорого, а потому, что нужно жить, есть картошку, заниматься еще чем-то важным.
— Можно ли соотнести ваше творчество с различными этапами в истории страны? В нём ведь тоже есть разные периоды, хотя все они объединены вашим абсолютно узнаваемым авторским «почерком»...
— Знаете, Поль Валери, которого я очень люблю, однажды сказал, что значимость художника определяется количеством знаков, которые он вводит в обиход искусства. Поскольку у меня с самого начала было достаточно дискомфортное существование, эти знаки — «Пророк», «Ника», «Триумфатор», «Букет» — возникали как определённое состояние души, как новые мифы. Между прочим, возврат к мифологии характерен именно для меня, потому что актуальное искусство не имеет понятийных уровней и не сочиняет сказок. Всё это осталось в прошлом... Суть в том, что, создавая свой внутренний мир, мы формируем его по слоям, выстраиваем свою жизнь по каким-то представлениям. Рождённые нами мифологические структуры по сути — живые существа, и они существуют уже помимо нас, помимо меня...
