Как бы там ни было, а культура — от кулинарии и способов сбора мусора до литературы, изобразительного искусства и музыки, — в определенном смысле может быть определена как совокупность часто неосознанных человеческих практик, направленных на упорядочение окружающего пространства, преодоление хаоса, что бурлит вокруг. Вот взять, хотя бы, фантастику: ее социальная роль может быть определена как создание социально запрашиваемого образа будущего, определение некоего вектора изменений, что бы мы под этим не подразумевали, и каких бы иногда уродливых форм это не принимало бы в определенных, довольно особых случаях.
Но, как оказывается, не все так просто.
Время от времени, а с дальнейшим развитием технологий все быстрее и глубже, проявляется разрыв между ожиданиями, созданными фантастикой и реальностью. Ну в самом деле, «коллективные мы» ожидали кучи приборов, которые изрядно улучшат и облегчат нам привычную жизнь, а взамен получили нашествие непонятных гаджетов, наполненных хаотичным дискурсом социальных сетей, которые фактически поработили нас и значительно усложнили жизнь, которая уже никогда не будет «как прежде», несмотря на постоянную якобы адаптацию этих гаджетов под требования примитивного пользователя и его якобы обычную жизнь.
Такая ситуация вполне естественным образом порождает скептицизм относительно прогресса, самого этого понятия.
Хотя на самом деле такого рода скептицизм скорее всего вызван разрывом между способностью фантастики одинаково адекватно прогнозировать технологический и социальный прогресс — вещи взаимосвязанные и взаимообусловленые.
Если немного присмотреться, то мы увидим, что вполне неплохо прогнозируемые фантастами технологические средства будущего оказываются в руках фактических дикарей, и они с их помощью угнетают друг друга по образцам позапрошлого века и проводят комсомольские собрания на Марсе. А так не бывает — технологии не работают в руках дикарей.
Мы хотим летающих автомобилей? А между тем, чтобы простой автомобиль стал по-настоящему массовым, нам пришлось не просто «изобрести мотор» или «разработать дизайн автомобиля», не только коренным образом переработать наземную, двумерную дорожную и не только дорожную инфраструктуру, но и разработать интегрированные в весь комплекс гражданских нормативов специальные логистические правила, известные как правила дорожного движения. Это существенно изменило не только общую нормативную базу, но и функциональное разделение общества, — и на это человечеству понадобилось потратить не один десяток лет. Это лишь один, простейший пример взаимосвязанности технологических и социальных изменений, который иллюстрирует примитивную инфантильность требований «здесь и сейчас» и претензий на отвержение понятия прогресса.
Скептицисты против прогрессистов — в общем-то вовсе не новейший дискурс, но сегодня, в условиях значительного усложнения коммуникативного пространства, он приобрел новое измерение: скептицисты не представляют и не хотят представить в культуре скандала и хайпа тех объемов научной работы, того количества нобелевских премий и километровых стопок научных статей, что заложены в привычные инструменты — от мобильников до микроволновок, — а потому обесценивают, а иногда и отвергают прогресс и научное знание как таковые.
В этом году премия по физике была разделена между Сюкуро Манабэ и Клаусом Хассельманном, которые в период 1967—1978 разработали модель климатической системы, в частности, предложили наборы нелинейных связей между краткосрочными погодными явлениями и долгосрочными климатическими изменениями, и Джорджо Паризи, который в начале 1980 -х предложил уравнение для описания скрытых закономерностей в неупорядоченных сложных материалах, сложных процессах и системах.
Современный скептицист — это некий радикальный романтик-модернист жюль-верновского типа, тяжело пораженный мемитичной культурой социальных сетей, шумный дилетант, что знает ничего обо всем и горячо спешит поделиться своим мощным незнанием со всеми.
Но именно в условиях осложнения коммуникативного пространства, неконтролируемого распространения низкоконтекстного дискурса и хаотических нарративов, возникает социальная угроза нового скептицизма. Здесь стоит только начать: сегодня ты только предполагаешь, что заявление «лунная программа — это голливудская постановка» — это не безумная дикость, а «независимая точка зрения», а завтра просыпаешься на плоской земле, которую хочет захватить всемирное правительство зловещих рептилоидов с помощью сети вышек мобильной связи и тотальной вакцинации.
Эту угрозу следует учитывать и понимать ее причины, среди которых, в частности, не только внедрение технологий, которые привели к новой коммуникативной культуре, но и исчерпанность старой модели образования, характерной для индустриальной модели развития, которая вызвала разрыв между логическим и критическим мышлением, и повлекла появление специфической культуры скептитизма, в том числе, и в своих крайних, удивительно болезненных и разрушительных проявлениях.
И здесь, пожалуй, стоит напомнить, что прогресс — это не идеальная модель движения «вперед и вверх», как считают романтики и идеалисты, а адаптация к новым условиям существования социума, условий, что не только возникают в силу объективных и независимых от нас внешних изменений, но и тех, что мы сами создаем каждый день, благодаря нашему постепенному усложнению и изменениями среды, вызванными нашей деятельностью.
В таком случае наука становится наиболее консервативной отраслью человеческой деятельности, ибо должна соответствовать требованиям адаптивности как последовательности и преемственности. И этого тоже не хотят понимать идеалисты и романтики, упорно требуя «революционных рывков и прорывов».
В то же время, следует отметить, что поскольку поддержка адаптивности требует социальности науки и образования как необходимой предпосылки, любая попытка сделать из науки закрытую секту, разновидность магии, институт государственный вместо социального быстро приводит к остановке развития, к «застою», к деградации науки и образования и соответственно, распространению в обществе антинаучных взглядов, теорий и предрассудков.
Итак, социальность науки и научного прогресса является удивительно важным фактором, хотя и не всегда адекватно осознанным — даже на уровне возможных угроз.
Поэтому, наверное, общество так живо и обсуждает научные события, и в частности, Нобелевскую премию, потому что в этих дискуссиях отражаются не только объективные функции науки, а и многообразие понимания прогресса как в его технологическом, так и в социальном, прежде всего, измерении.
Вот взять, к примеру, премию по физике.
В этом году премия по физике была разделена между Сюкуро Манабэ и Клаусом Хассельманном, которые в период 1967—1978 разработали модель климатической системы, в частности, предложили наборы нелинейных связей между краткосрочными погодными явлениями и долгосрочными климатическими изменениями, и Джорджо Паризи, который в начале 1980-х предложил уравнение для описания скрытых закономерностей в неупорядоченных сложных материалах, сложных процессах и системах.
Формально говоря, нынешней премией были отмечены революционные работы по математическому моделированию.
По этому поводу конспирологи, маскирующихся под скептиков, упорно твердят о «климатическом заговоре», все более стремительно отрываясь от реальности.
Но многие упрекают в отсутствии физики в работах лауреатов. И это, пожалуй, самый простой вопрос: физика заключается в объекте исследования, в сложных, многокомпонентных системах.
Сложные многокомпонентные и многоагентные, т.н. многофизические системы имеют много интересных характеристик. В частности, они характеризуются специфическими реакциями, то есть последовательность одних и тех же стимулов может давать в корне разные реакции системы. Сложные системы также работают как совокупности отдельных квази-независимых компонент, сочетание которых порождает новые свойства и качества общей системы.
По большому счету можно сказать, что поведение сложных систем определяется не детерминированными связями между разноуровневыми процессами и составляющими системы, а наоборот — многопараметрической неупорядоченностью и хаотичностью взаимодействия компонент.
И именно здесь и возникает ключевой вопрос: существуют ли фундаментальные закономерности неупорядоченности и существует ли предел количества параметров, которым мы можем оперировать при прогнозе поведения сложных систем. На эти вопросы и ответили лауреаты.
За годы, прошедшие со времени открытия, работы лауреатов нашли свое, вполне успешное применение во многих отраслях — в моделирование климатической системы, в квантовой механике, в биофизике, в анализе группового поведения, машинном обучении и прочее.
Итак, главным выводом премии по физике является вывод методологический: дело не в том, насколько сложно понять океан, наблюдая за каплей воды, дело в том, что это невозможно. И это, если хорошо подумать, является мощным аргументом далеко не в пользу скептиков, идеалистов и романтиков от неверно понятой теории прогресса.
А еще, возвращаясь к социальному измерению и генерируемых этим контекстом угроз, возникает вопрос ответственности — как ученых за судьбу своих открытий и изобретений, так и недалеких романтиков — за свое шумное и агрессивное незнание...
