Михаил Михайлович был в гостях «Дня» около часа. Но очень многое успел рассказать.
«Можно кофе? Я уже поднялся, теперь надо проснуться». Кроме остроумия и парадоксальности, ему присуща какая-то особая концентрация речи. Михаил Михайлович уже достиг того уровня мастерства, когда «говорят прозой».
Конечно, у него имеются тысячи готовых историй на любую тему. Как говорила Анна Ахматова: «Вам про Блока? У меня есть пластинка про Блока». И выдавала в устном виде законченное произведение. И у Михаила Михайловича хватает «пластинок». Он виртуозно меняет их, как современный ди-джей. Но в какой-то момент — ворох «пластинок» отодвигается в сторону, и Жванецкий, точно джазовый виртуоз, начинает выдавать эффектные импровизации. А войдя в пик творческого вдохновения, способен удивить даже себя. И, после особо удачного «аккорда», заметить во время паузы: «О! Хорошо сказал!»
ЧЕРНОМЫРДИНА МОЖНО НАЗВАТЬ «СКВАЖИНОЙ НАРОДНОГО ЮМОРА»
— Вы знаете, ваш рассказ «Жизнь коротка», напечатанный у нас в газете, многие восприняли как белый стих. И действительно, он близок по структуре к стихотворению.
— Я в последнее время стал писать в определенном ритме. Я в принципе всегда писал в ритме. Актеры жаловались, что невозможно пропустить ни одного слова. Именно потому, что нарушается ритм. Это вроде называется верлибр. Но: я этого не знал в одесском порту. Оно как-то непроизвольно получалось...
— Расскажите о приеме киевской публики.
— Я почему-то очень волновался. Я думал: переживу зал Чайковского — и уже поспокойнее. Но в Киеве — прямо с утра стал волноваться. Днем уснуть не могу. Перед концертом мне надо быть одному. Если вечером концерт — день совершенно ненормальный. Я не могу разговаривать ни с кем, должен сидеть дома, закрыть окна, двери. Могу только либо лежать, либо сидеть и перебирать листочки. Я так переживал, что пришел в себя, наверное, только в середине первого отделения. Когда стал читать первую вещь, которая сложно воспринимается — «Ад и рай», — вдруг зал начал смеяться. А обычно, в 90% случаев — тупое недоумение. Кто-то кого-то держит за руку, сидят, смотрят, не понимают. Выступал с этим текстом в хороших местах, где-то в банках в Москве. Хочется и заработать, и в то же время людям что-то сообщить. Но это невозможно: либо заработать, либо сообщить. Однако я пытаюсь это соединить. И вроде бы продвинутые молодые люди, корпоративный вечер. Тем не менее. У меня вообще в последнее время большие претензии к олигархам. Я вырос среди чиновников. Тем, к кому я обращался: нужна проволока, столбы, квартира. А сейчас приходится обращаться к олигархам, богатым. Что-то они спонсируют, что-то инвестируют. Могут выделить средства на книжку, на то, на се. Но хочется сказать: «Чиновники лучше». Странно то, что я сейчас говорю, но чиновники участливее. Они вникали. То ли из-за своего положения они обязаны выслушать? У чиновника в крови есть: его просят — и это нормальное состояние. Для олигархов — это ненормальное состояние. Кроме того, чиновник — человек, который прошел жизнь. Работал от и до. Прошел все слои: от рабочих, от мастеров, от директоров. Как Черномырдин, которого можно назвать «народной скважиной». Скважиной народного юмора! Просто хлещет из него. Откуда? Да просто он прошел через все. А ребята, которые сейчас разбогатели, — от них не дождешься понимания. Не все, конечно. Не будем всех обижать. Остроумного слова не дождешься, хохота, запоминания. Они молодые. Они всего боятся. С ними гораздо труднее. Вот встречаешься где-то на футбольном матче. Я говорю: «Кто такой мрачный сидит?» «Дерибаско сидит». Полная замкнутость!
— Вроде бы чиновникам всегда было свойственно бояться...
— Значит не совсем это так. Я заскочил в соседнюю ложу на футболе: Ельцин, Шойгу... Оживленная беседа, здесь — мертвая тишина. Не знаю почему. Хотя говорят, что эффективность руководства в частных руках более высокая. Но мне хотелось бы, чтобы, кроме эффективности, там присутствовал и юмор.
В КИЕВЕ ВСЕГДА БЫЛИ КАТОЛИКАМИ «БОЛЬШИМИ, ЧЕМ ПАПА РИМСКИЙ»
— Вы — один из немногих, которые восторженно приняли новое время, увидели в нем светлое. На что вы рассчитываете в своем оптимизме?
— Мне новое время нравится. Я вырос в ту пору, когда мне не давали говорить. Но каждый человек — сатира. Скажу больше: сатира — личное дело каждого. Вы не можете сопереживать многим людям одновременно, но вы лично отвечаете на удары государства. Приходящиеся на вашу голову! Талантливее всего получается, когда вы обливаетесь кровью, когда вы чувствуете все это на себе. Когда на вас тренируется государственная машина. Слова нельзя было вымолвить, шутку нельзя было высказать. Постоянно между мною и листом бумаги стояло сто человек.
Приезжали мы в Киев, Черкасский такой был — начальник Одесского управления культуры. Он мне говорит: «Сейчас, Михалыч, зайдем к замминистру культуры, посмотри на него. Он все время приезжает в Одессу и говорит: я там запретил, тут отрезал. Я его спрашиваю: «А что ты разрешил? Ты где-нибудь что-нибудь разрешил?» Ничего, нигде. В Киеве всегда были католики больше, чем Папа римский. Здесь была самая крепкая, самая отчаянная и яростная советская власть. Это называлось:«Поезжайте в Одессу и наведите там порядок!»...
Да, произошла смена эпох. Хотя в том времени я много потерял. Я потерял дикую популярность.
Немыслимое количество пленок, записей по всей стране, знание наизусть, обожествление.
— Как вы говорили по ТВ: «Популярность растет, успех падает». После первого тотального показа вашего концерта по ЦТ в Союзе стало две звезды: «Модерн токинг» и Жванецкий. Вы сказали тогда: «Запомните дату концерта, вдруг не выпустят — это 1987-й год...»
— Да, настоящей звездой я был во время советской власти.
— А вы ответили ей черной неблагодарностью.
— Я никогда не был ничьим диссидентом и врагом. Странный у меня характер: я не могу враждовать. Приехал сюда кто-то вроде Донахью. Был первый год перестройки. Для меня это была честь: американское телевидение специально пригласило, — как лучшего сатирика. Они поставили меня на Красной площади. Американская съемочная группа, и идут депутаты на заседание первых сессий Верховного Совета СССР. У меня спрашивают: «Как вы, как сатирик, охарактеризуете их? Кто здесь консерватор, кто мерзавец?» А люди начинают меня узнавать, говорят: «Михаил Михайлович, здравствуйте, дорогой! Любимый наш!» Со всего Союза. Я слова не мог сказать. Я был бы такой сволочью! Американцы возмущаются: «Что вы за сатирик?! Ничего сказать не можете!! Про Ленина хоть что-нибудь плохое скажите!» — «Не могу! Не хочу! Никакого интервью не желаю. Вам, по-видимому, надо брать человека с другим прошлым».
Я отвечал только на удары государства. Но без ярости к людям, которые его составляют.
«ВСЕ, ВКЛЮЧАЯ ЧЛЕНОВ ПОЛИТБЮРО, БЫЛИ АНТИСОВЕТЧИКАМИ»
— То есть вашим источником вдохновения было, скажем так, нормальное человеческое существование, а не социальные неурядицы, с которыми якобы сатира должна бороться?
— Володя Высоцкий, Окуджава, Галич, кто- то еще, кто на пленках шел — они сыграли гораздо большую роль в изменении нашей жизни, чем группа диссидентов, которая издавалась на Западе и не доходила до нашего читателя. А это всегда в ушах...
Я у Полянского, члена Политбюро был на приеме. Вошел к нему. Он был тестем известного актера Вани Дыховичного. И вот министр сельского хозяйства встретил меня у входа с распростертыми объятиями, посадил, слова не дал сказать. Говорит: «Да ваши пленки у каждого водителя, у Брежнева. Думаете, вы сатира? Ну там, конечно, недостатки, пуговицу слабо пришили. Вот передо мной карта Советского Союза. Здесь хлеба нет, здесь воды, здесь воздуха нет. Здесь вообще ничего нет!» Он мне не дал слова сказать, а я забыл, о чем хотел его попросить. Минут сорок он говорил. Потом зазвонил телефон. Министр: «Прекрасно я себя чувствую. Я был на лошадях, в бассейне...» Потом положил трубку и опять говорил минут пятнадцать: какой я великий, талантливый, обнял, поцеловал и выставил за дверь. Я ушел окрыленный, без какого-либо решения. У меня было заявление, с этим заявлением я и вышел. Дальше меня проводили стремительно вниз, и я оказался на улице.
За границу не пускали, книжек не печатали, ничего не было, но все любили. Период расцвета застоя. Пленки, пленки, пленки. Шофера подсовывали, а члены Полютбюро в машинах слушали — все были антисоветчиками. Кто больше, кто меньше.
«ТКНИТЕ ПАЛЬЦЕМ В КАРТУ, ГДЕ ХОТИТЕ КВАРТИРУ»
— К вам руководство относилось либерально. А вел ли себя «диктаторски» по отношению к вам Аркадий Исаакович Райкин, с которым вы сотрудничали? Вот Роберт Виккерс, который с Каневским писал для Тарапуньки и Шепселя, рассказывал, что когда они пересеклись с вами в Ялте, то Райкин прислал к ним своего актера на предмет посмотреть какие-нибудь их вещи. А вы сказали: «Ребята, ничего ему не давайте, он и так очень много моих вещей взял: и не отдает и в работу не пускает...»
— Рассказ — сплошное вранье. Виккерс и Каневский сами приезжали в Одессу и запрещали, они были членами киевского худсовета, который принимал спектакли в Одессе. Мы: я, Карцев и Ильченко — показываем спектакль. Твои же, что называется, собратья сидят в зале. Всего в совете человек пятнадцать. И спектакль запрещают. Потом подходит Виккерс: «Ну, Миша, что ты хотел? Разве это можно показывать?»
Когда мы приехали впервые после всесоюзного конкурса артистов эстрады, где заняли второе место... Надо заметить, в Москву мы ехали через обсервацию. Обсервация — пароход такой. Неделю нам в разные места палочки пихали. Мы уже говорили медсестрам: «Только на «ты»! Эта процедура очень сближает. Холерный вибрион! Пароход назывался «Колхида». Туда завозили продукты. И якобы мы были в изоляции. Сколько там романов возникло! Потому что жены остались на берегу, а мужья на пароходе. Все видно, но нельзя пробиться. Чужие жены с чужими мужьями, чужие кавалеры с чужими девицами! Шел интенсивный обмен холерными вибрионами. В конце недели у нас проверили анализы, сказали: «Все!» И мы полетели в Москву на конкурс артистов эстрады.
Заняли второе место, первое занял Кокурин, читавший письма Ленина. После конкурса он исчез навсегда. Потому что не надо письма Ленина читать, но Кокурин еще тогда этого не знал. И больше никто о нем не вспоминал. А мы заняли второе, и нас показали по телевидению. Огромный успех! И вот нас вызывает в Киев министр культуры и говорит: «Товарищ Жеманюцкий...» В Киеве всегда искажали фамилии, это было национальной чертой. Такая небольшая небрежность. «...Жеманюцкий и ваши подопечные Ильцев и Карченко. Раз у вас такой успех, Петр Ефимович Шелест лично вычеркнул из списка праздничного концерта Тимошенко и Березина и вставил вас. Сейчас мы идем ко мне в кабинет, такое бывает раз в жизни, я перед вами расстилаю карту города Киева, куда вы просто ткнете пальцем, где вы хотите квартиру».
Самое страшное, что мы не хотели в Киев. Мы понимали, что здесь убьют, задавят, вывернут кишки. И мы сказали: «Можно время на обдумывание? Пожалуйста...»
Вот почему Виккерс с Каневским к нам приезжали принимать спектакль. Когда мы отказались переехать в Киев, нас вышвырнули. И с тех пор каждый спектакль выходил с большим скрежетом. Мстили за отказ. Как же, не переехали в столицу!
«РАЙКИН БЫЛ ВЕЛИКИМ АКТЕРОМ И КОВАРНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ»
— И все-таки, расскажите, какой был Райкин ? Почему ему позволяли больше? Потому что все были антисоветчики?
— Да мы не были антисоветчиками. И Райкин не был. Вкопай палку, что с этой стороны — советчики, с этой — антисоветчики? Каждый чиновник распоряжался сам, как это понимал Но мы хотели, в основном, свободы слова. В экономике мы плохо разбирались. А Аркадий Исаакович хотел, чтобы ему не мешали шутить. Великий комик, а цеплялись к словам. Это вообще преступление. Человек должен шутить свободно.
— Ну а в ваших глазах кем был Райкин?
— Это — великий артист. Но для такого, как я, и для других — коварный человек. Думаю, артистическая, театральная натура брала свое. Райкин всегда играл. То он играл великого актера, который разговаривает с автором. То великого актера, который садится за руль машины и превращается в Водителя Своей Машины. Он был очень ярким, в яркой одежде. Выделялся на фоне черно-белой советской жизни. И когда милиционеры сзади свистели, догоняли, остолбеневали: «Товарищ Райкин, извините еще раз! Просто кирпич здесь!» — «Разве здесь кирпич?» — «Кирпич, кирпич, здесь нельзя... Но вам — пожалуйста...» Такое раболепие! Сейчас тоже гаишники любят «звезд». Но то, что я наблюдал по отношению к Райкину... Да что вы!
Сидим мы в гостинице: я и Эфрос. Райкин пригласил Эфроса ставить мой спектакль. Мы сидим в гостинице «Московская» в Ленинграде. Знаете, что такое 23 часа для советской гостиницы? А тут — 23.30, 24.00. Все время звонки: «Освободите номер!» Потом все: «Вызываем милицию!» Я впервые был потрясен Райкиным — полное спокойствие: «Вызывайте». И действительно через 15 минут в дверях появляются два мордоворота. Они сразу обалдели: «Товарищ Райкин?! Давайте мы вас отвезем домой. Сидите, сколько хотите...» За их спинами испуганная морда дежурной по этажу. Вы не представляете, что такое при советской власти чувствовать торжество над этой теткой! Задача которой была в 23.00 разъединять всех, кто соединился, и выгонять! Следить за каждым, стучать на каждого. Вот когда я увидел эту испуганную рожу, подумал: «Аркадий Исаакович, за это счастливое мгновение буду любить вас всю жизнь».
«СРЕДИ МОЛОДЫХ НА ПЕРВОЕ МЕСТО СТАВЛЮ АНДРЕЯ ДАНИЛКО»
— В новом времени, Михаил Михайлович, произошла какая-то ваша новая реинкарнация и востребованность.
— Мою востребованность не сравнить с востребованностью той же Сердючки. Я с большим уважением и даже с любовью отношусь к ней, к нему...Не знаю даже, как сказать. У нас тоже были эти две старушки. Они так долго играли женщин, что подозревали, что у них скоро месячные начнутся...Данилко — просто очень талантливый парень. Такой рейтинг, как у него, такое количество людей, которое он собирает! И песни! И все! Жалко, он застрял в одном образе, в этой юбке.
А с другой стороны, это ж новая жизнь, это ж рыночное все. Он умен, все понимает. Я поэтому ставлю его на первое место среди молодых. Не Максима Галкина, а именно Андрея Данилко. В фильме за «Двумя зайцами», который смотреть было большим мучением, он был лучше всех. Остальные с улицы пришли поиграть и вернулись на улицу. Тяжело было смотреть! Даже за моей любимой Аллой Борисовной, которую я обожаю, которую я люблю за мудрость, которой говорил: «Алла, в президенты надо баллотироваться. Народ поддержит!»
Когда Ельцин баллотировался во второй раз, все думали: кого вместо. Говорю: «Алла, давай!» Специально поехал к ней за город. Это ошибка, что она построила свой дом на Истре. На берегу водоема под Москвой, но добираться — глаза на лоб. Я приехал и пытался ее уговорить. Она: «Ты говори, я тебе возражать не буду». Я рассказывал, какая она умная, как ее все любят, что в ней есть эта черта: великая женская мудрость...
Не согласилась. Может, и хорошо. Не знаю. Зато сыграла в «За двумя зайцами».
«ЧЕТЫРЬМЯ РУКАМИ — ЗА ПРЕЗИДЕНТА-ЖЕНЩИНУ»
— В финале вашей остросатирической вещи по поводу зада президента, что он бывает свободен для поцелуя ровно секунду — и надо успеть, вы сказали, что у вас несколько иная платформа, и вы не участвовали до сих пор в этом процессе. Вот если бы президентом была женщина...
— Да, я так думаю. Сейчас это время настало. Ну может, в 2008 году. Четырьмя руками — за женщину. Настолько я ее понимаю, ее вижу. И как бизнес дается женщине! Подступает это время. Появление Хакамады. И на Украине должно быть появление женщины. Должен смениться дух! Женщина вполне может царствовать. Даже рождена, чтобы царствовать. И вам надо попробовать, и нам.
— Какая в женщине как в правителе наиболее привлекательная черта? Отсутствие агрессии?
— Главная черта — это приближение к себе мягких и просвещенных. Не солдафонов. Такова ее природа...Сколько я видел тупых партийных чиновников — они всегда враждовали с женами, они всегда были несчастливы в личной жизни. Рядом с таким человеком как Суслов даже трудно представить какую-либо женщину. Неприятие женщинами мужей, которые так отчаянно делают карьеру. Они чувствуют неудобство, эти женщины. Поэтому женщины не примут вокруг себя такое окружение.
— А вы считаете, сейчас много мягких и просвещенных? В наше время, кажется все: или жесткие и прагматичные, или мягкие и вялые.
— Мягкие и просвещенные — это из хрестоматии. Сам я их не видел. Они где-то тихонько вымирают. Может, я такой, но я не просвещенный. Мне бы надо быть просвещенным, но — молодость в порту. Я встречаю Андрея Битова, Васю Аксенова, Андрея Вознесенского. У них была литературная молодость в благополучной семье. Пишущие родители. А я — порт, война. Самое время для того, чтобы узнать литературную историю, древнюю мифологию. Все это было у меня изъято. Зато я говорю: народ понимает, потому что я с грузчиками вырос. Эти косынки, эти рожи, этот мат. Этим я владею виртуозно.
«КИЕВСКАЯ ПУБЛИКА — №1»
— Но, между прочим, не пользуетесь. Если бы вы хотели побороться за коммерческую часть аудитории, вы, наверное, пошли бы другой дорогой. Тот же Задорнов собирает полные залы по три дня, хотя многие из его вещей за гранью интеллигентности. Но это же конкуренция за уши!
— Я эту конкуренцию проиграл Мише Задорнову. У нас отношения хорошие. Он занял свою нишу. Он собирает публику в огромных залах, в Кремле, во Дворце спорта. Я могу потянуть зал Чайковского. Бывает, по два зала «Россия». Но тяжело. Народ не хочет напрягаться...К сожалению Задорнов уже стал заказывать тексты авторам. Поэтому его уже трудно назвать писателем. А эти шутки из Интернета? Словечки, фразочки! Интернет всем этим перегружен. Там можно набрать мешок неплохих фраз. И публика хохочет. Мне говорят: «Михалыч, мы пришли поржать»... Кто пожрать, кто поржать. «Михалыч, не обижайтесь, мы вас любим. Но там же надо думать!»
Мужья сидят, их привели жены. Почему я — поклонник женщин. Приволокли их жены, а те не хотят вникать...Но это не относится к публике города Киева. Хочу сказать через газету «День» — я благодарен публике города Киева. Прекрасная публика! Может быть, публика №1. Я же пишу немножко с одесским акцентом. Тут понимается и то, и другое, и третье. И понимается такой жаргон, как у Сердючки, и понимается такой жаргон, как в Одессе, и как в Москве. Тут — сосредоточение! Еще при Советском Союзе меня потрясало, что отсюда легко можно звонить и в Ленинград, и в Москву, и в Одессу. Как будто в центре. Но Киев и находится в центре этих культур.
«НЕ ЛЮБЛЮ ШУТИТЬ ХОРОМ»
— Сейчас по телевидению транслируется множество юмористических российских передач. Не будем комментировать их уровень, но так или иначе вас там нет.
— А вы хотите, чтобы я там был? Ужас!
— Вы не хотите иметь с ними дело или вам не предлагают?
— Когда-то давно мне предлагали появиться в «Аншлаге». И тогда я понял, глядя на фигуру ведущей...Со вкусом как в одежде: как одет человек, так и будет подобрана программа. Сейчас появляются афиши, где огромными буквами написано: Регина Дубовицкая. И дальше все это кодло. Шутящее, острящее, смеющееся. Просто стадо. И юмор стадный!
Я в этом стаде, не хочу быть, и погонщица мне не нравится. Я не люблю шутить хором. И в КВН никогда не играл, хотя и уважаю их.
Нельзя собираться и специально два часа шутить. Мы ж нормальные люди? Ну прорвалась шуточка. Потом — погрустнее. Так жизнь устроена. Если бы она состояла из сплошного смеха, был бы сумасшедший дом. Но после того как Геннадий Викторович Хазанов сообщил, что жанр умер, он возродился с бешеной силой.
— А вы довольны своим проектом с Парфеновым?
— Мне приходится уже быть довольным всем, что происходит. Кстати, хороший, по-моему, проект. Публика там замечательная собралась, политехнический зал, где давние традиции, атмосфера. Хотя, конечно, «Весь Жванецкий». Ну какой весь? Просто запустили коммерческое название. Я откликаюсь на предложения. В моем окружении нет людей, способных создать подобный проект, выдать тебя в свет, опубликовать. Я нуждаюсь даже не в продюсере, а в художнике, который способен сделать сегодняшний продукт. Рыночный, который будет покупаться. То, что сделал Парфенов — раскупается. И по телевидению раскупилось, и на видеокассетах. Приятно.
Дальше у меня вышел четырехтомник, все- таки по 50000 экземпляров. Уже вышло четыре раза по 50 тысяч, всего двести. Вполне достойно.
«СЫН — МОЕ ЛУЧШЕЕ РУССКОЯЗЫЧНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ»
— Помнится, народ в зале особенно беззаветно хохотал на вашей сценке, где дядя урезонивает мальчика по телефону. На «детские произведения» вас сын вдохновляет?
— Сыну у меня 8 лет. Когда я написал ту сценку, ему было 2-3. Так что не напрямую это связано.
— Как сын реагирует?
— Прекрасно. Соображает, хохочет раньше взрослых. Когда я слышу этот тоненький хохоточек: уси, муси, пуси. Дитя чудное! Мой Митька, наверное, — самое лучшее мое русскоязычное произведение. Единственное, чего он не может понять: для чего делать домашнее задание? И я не могу ему никак объяснить. Ну надо! А почему? Не могу объяснить, и все. В школу ходит, там мучительно сидит эти 6 часов. А зачем еще дома?
«Я ПРИДУМЫВАЮ ОДЕССУ»
— У вас есть старый монолог, где вы говорите: «Одессу надо слышать», там фразы, якобы услышанные в Одессе. Когда вы сегодня слушаете Одессу, что изменилось? Есть ли то, что приятно вас удивляет, или нечто, с чем вам приходится мириться?
— Скорее приходится мириться. Мало того, что меня удивляет. Одна треть населения слиняла. Причем, такой обвальный отъезд, как всегда в нашей стране, не встретил сочувствия: «Зачем уезжаете? Оставайтесь». Сейчас эти люди живут где-то там на Брайтоне, в Тель-Авиве.
Но подорожание земли в Одессе и Киеве свидетельствует о том, что эмиграция понемногу возвращается. Не мы же взвинчиваем цены!!
Чудесный одесский, немного «сдвинутый» язык. Само это необычное место между степью и морем, когда степь переходит в море, когда что- то жаркое переходит в прохладное. На этом стыке и образовался этот город. Место сказочное, и люди должны вернуться.
Конечно, там можно было слышать раньше. Сейчас там пока слышать нечего. Я поддерживаю искусственно Одессу, то есть придумываю ее. Мой друг, которого я очень люблю, Резо Габриадзе сказал (и я хочу взять эти слова на вооружение): «Я им, Миша, придумал Грузию! И они в нее поверили». Помните фильм «Не горюй»? Это Резо придумал Грузию, которой никогда не было. На французской литературной почве. Все поверили, что такая Грузия была, якобы просвещенная. И я придумал Одессу. И все тоже в нее поверили.
«МЕНЯ МЯГКО, ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНО УВОЛИЛИ»
— Может, и в Киеве что-то меняется в позитивную сторону? В свое время, была популярной пословица: если в Москве стригут ногти, то в Киеве рубят пальцы. И огромное количество талантливых людей уехали с Украины...
— Мы бежали с Украины, чтобы спастись! Меня уволили, я не сам уехал. Меня тихо, мягко, доброжелательно уволили из Одесской филармонии. Где я мог выступать с концертами. Тогда же нельзя было не работать. Я бежал в Москву. Москва — огромный город, можно спрятаться. Так что вы совершенно правы.
— Но все-таки многое изменилось, и киевская публика, которую вы «обналичили» — этому свидетельство.
— Москва выглядит сейчас роскошно, расцвечена красиво, ночные клубы, рестораны, магазины. В магазинах полно товаров. Вид центральных улиц — европейский. Час пик в Москве где-то в 24 часа ночи, толпа машин. Но я хочу сказать: приезжая в Киев, в Одессу, я чувствую себя лучше. Мне здесь нравится. Здесь душевнее, свободнее, здесь нет яростного шовинизма. Все равно я читаю при подъезде к Москве «Бей жидов!» Поезд быстро движется, а надпись тем не менее прочитать успеваешь. Значит, она достаточно длинная для этого.
Материальная жизнь в Москве лучше, чем по всей стране. Количество машин не свидетельствует же о возросшей нищете? Это средний класс сидит в машинах с мобильными телефонами. Обычный средний класс, другого не будет. Но вот эта атмосфера взаимной ярости, выступления Жириновского, Глазьева, Рогозина. Все время на грани того, что: «Эти должны жить, а эти не должны жить». Здесь тоже вроде серьезная оппозиция. Но нету этого: вы не живите на нашей Украине, а мы будем. И экономическая, и религиозная свобода здесь есть. И для моей национальности в том числе. В Одессе и в Киеве я себя чувствую хорошо...
Я уже не говорю о терроризме. Этот дикий анекдот последних дней: «Папа, я хочу в «Аквапарк» — «Тогда поедешь в метро», — сказал отец. Жуткий! Взрывы приблизились. Надо что-то делать, надо заканчивать. Терроризм — он, конечно, повсеместный, но четкий источник в Чечне. Это ясно всем.
Я, заканчивая интервью, хочу сказать, что мне здесь дышится легче. И я не только от себя это слышу. Я слышал это от многих. Вот мы собираемся в Москве, сидим с друзьями в кафе. Я говорю: знаешь, был в Киеве. Мало того, что очень вкусные рестораны, кайф, как-то свободно ходишь, на душе легко. Не втягиваешь голову в плечи, не боишься, что взорвешься, тьфу-тьфу- тьфу. Тысячу раз надо плевать!
Я, кстати, хорошо отношусь к украинскому президенту, он меня любит, знает. Дал звание Народного артиста Украины. В Москве — ни черта. Там надо долго оформлять, ходить, ты сам должен просить, чтобы тебе дали звание. Знаете, у меня скоро юбилей, дайте мне. Это старые кремлевские штучки. Но в то же время Москва подсвечена, рестораны, девушки — все это предлагается в огромных рыночных размерах. А дышится, легче у вас.
Ну все. Спасибо, ребята!
