Демарш России в отношении Дании, отказавшейся запретить проведение чеченского конгресса, заставляет задуматься о том, как скажется ужесточение российской внешней политики на постсоветских государствах, в том числе и на Украине. Однако, по мнению члена Научного совета Московского центра Карнеги, доктора исторических наук Лилии ШЕВЦОВОЙ, Москва не может позволить себе длительной конфронтации в рамках постсоветского пространства, а сценарий превращения России в бонапартистскую диктатуру маловероятен. Российское общество сегодня, считает Шевцова, расколото, но наличие большого числа тех, кто не готов «жить в клетке», — достаточная гарантия от ксенофобии и тоталитаризма.
— Каковы причины трагедии на Дубровке?
— По моему мнению, у трагедии с заложниками есть определенные международные корни, но, в первую очередь, этот кризис, как и в целом проблема Чечни, — это внутренняя проблема России. Следовательно, необходимо искать не силовые, а мирные способы решения этой проблемы.
Подобных терактов можно было ожидать давно, потому что в условиях двух войн выросло новое поколение чеченцев — потерянное поколение, которое не знает ничего, кроме оружия, «Калашникова», крови и закона кровной мести. Это именно те люди, которые привезли чеченский закон кровной мести в Москву.
Можно ли было думать о мирном разрешении кризиса с заложниками? Теоретически, мирное решение было бы возможно, если бы, во первых, на то была воля Путина и российского руководства, а во вторых, если бы было с кем говорить в Чечне. Очень многие московские либералы надеялись, что Масхадов как легитимный президент Чечни может стать таким собеседником и партнером по переговорам. Но, к сожалению, либо он был связан с террористическим актом, а в таком случае возможность его использования как переговорщика отпадала сама собой, либо же российское руководство не было готово ни к каким переговорам.
До 23 сентября, согласно опросам, 57% российских граждан выступали за мирное решение чеченской проблемы, 35% — за силовое. И когда людей спросили, миром или силой они бы хотели разрешить кризис с заложниками, практически те же 57% ответили, что предпочли бы мирное решение. Российское общество было более склонно поставить во главу угла жизнь человека, а не интересы элиты, государства, так сказать, сохранение лица России.
Есть разные данные относительно общественного сознания после московской трагедии. В частности, есть данные ВЦИОМ, которые говорят о том, что Путин потерял около 6 пунктов своего рейтинга по стране, и 12% — в крупных городах, в том числе в Москве. Это свидетельствует о том, что немалое число россиян все же выступало и против силового разрешения кризиса, и против того, как относились к людям уже после взятия театрального центра — проблема с газом, чисто советский метод сокрытия правды и так далее. Поэтому сейчас я бы не преувеличивала крен российского общества в сторону политики «сильной руки». Общество остается расколотым. Значительная часть его понимает, что Чечня — это незаживающая рана, и усилением ковровых бомбардировок чеченскую проблему не решить. Силовое решение будет провоцировать лишь цепь ответной реакции — к такому выводу пришла Великобритания в конфликте с Ирландией, рано или поздно придет к этому выводу и Шарон в Израиле, и россияне также когда-нибудь с этим согласятся. Тем более, что теперь мы в Чечне имеем дело не с бывшим советским полковником Масхадовым, с которым можно было говорить, а с поколением, которое вряд ли хорошо говорит по-русски, которое в России и в русских видит своего кровного врага. Поэтому надо искать тех собеседников, те силы среди умеренных сепаратистов, с которыми еще можно о чем-то договариваться.
— О чем же можно договариваться?
— Я думаю, что сегодня абсолютно невозможен полный вывод российских войск из Чечни. Россия однажды уже это сделала, и Чечня превратилась в криминогенную черную дыру. Кроме того, очевидно, что Чечня уже не воспримет себя в качестве субъекта Российской Федерации на тех же правах, что и другие российские регионы. Речь может идти, во первых, о прекращении огня, во вторых, о различных формах расширения чеченской автономии, и в третьих, о коалиционных формах управления Чечней, когда к власти пришли бы разные политические силы, а не только те, которых выдвигает Москва. Придем ли мы к такому решению? Несомненно, но не исключено, что может быть только через год-два. Когда начнется и в Чечне, и в России поймут, что нужно найти пути сосуществования.
— Полтора года назад Владислав Флярковский в беседе с украинскими коллегами на вопрос «Ну как там у вас?» ответил: «Страна ходит на цыпочках». Насколько эта фраза применима к тому, что сегодня происходит в российском обществе, если говорить не только о его отношении к чеченской проблеме, но и о его готовности пожертвовать какой-то частью своих свобод ради безопасности?
— Я думаю, что если мы возьмем те 45—47% процентов населения, которые выступают за силовое решение чеченской проблемы, которые ставят проблему личной безопасности в качестве основной, то эта часть населения готова ходить на цыпочках, готова поддержать уже не полуавторитарный, полуадминистративный, а жесткий режим с доминирующей ролью силовых структур, готова к закрытию независимых средств массовой информации (их и так осталось уже немного), готова к роспуску парламента, к возвращению к своего рода прагматической диктатуре. Недаром даже некоторые из российских либералов, вчерашних демократов, призывают Путина быть Пиночетом.
Но в то же время приблизительно 44—47%, почти половина населения, люди, которые последние десять лет все время голосуют за прозападную ориентацию, голосуют за то, что личность выше государства, они не готовы жить в клетке, не готовы вернуться к хождению на цыпочках. Эта часть населения не протестует активно, не выходит на улицы и так далее. Она живет как бы отдельно от системы, вне государства, она ушла в свою частную жизнь. Но если ее лишить и остальных атрибутов свободы, независимости, каналов влияния, она еще может себя проявить. Пока еще трудно сказать, в каких формах. Важно, что эта часть населения здравого, прагматичного склада. В первую очередь, это население крупных городов, это новый, пока еще не очень окрепший российский средний класс, предприниматели, интеллигенция, молодое поколение — поколение Интернета. Эти люди пока что не организованны в какую-то партию, они разбросаны по партийным сусекам. Многие из них голосовали за Путина. Но, кстати, голосуя за Путина, они голосовали за прозападного демократичного лидера, а не за бонапартистскую диктатуру. Поэтому говорить о том, что Россия неизбежно войдет в полосу нового жесткого тоталитаризма было бы ошибочно, хотя тенденция такая просматривается. Есть политические силы, которые хотели бы ее поддерживать, есть часть населения, которая ее поддерживает. Но если другая, практически равная часть общества против, и если у власти нет средств, достаточных полицейских ресурсов, то заставить общество ходить по струнке, я думаю, будет очень трудно. Такой сценарий маловероятен.
— Вы считаете, что сам факт существования в России этой пассивно протестующей либеральной части общества, пусть даже она сейчас, как вы говорите, живет своей жизнью, даст России иммунитет против ксенофобии, против синдрома «бей черных»?
— Несомненно. Хотя полностью ликвидировать случаи погромов и всплеск маргинальных настроений очень трудно. Это трудно и в любом другом обществе — посмотрите на Австрию, Германию или Францию.
— Соединенные Штаты использовали ситуацию, сложившуюся после 11 сентября 2001 года, для бескомпромиссного ужесточения своей внешней политики. Последует ли Россия этому примеру? Следует ли ожидать более жестких, более наступательных действий России во внешней политике и, в частности, на территории бывшего Советского Союза?
— Существуют политические силы и группировки в России, которые проводят аналогии между 11 сентября и 23 октября, и которые желали бы, чтобы Путин попытался осуществить доктрину превентивных ударов Буша. Попыткой обрисовать эту российскую доктрину упреждающего удара была риторика в отношении Грузии. Но, как вы помните, Путин отказался от конфронтации с Тбилиси не только под влиянием Запада, но и под влиянием собственного прагматизма — такая конфронтация экономически нецелесообразна и невыгодна. Я не исключаю воинственной риторики в отношении других государств со стороны определенных традиционалистских сил в Москве, их представители очень активны, в том числе и в интеллектуальной элите. Я не исключаю моментов конфликтности с рядом государств, в первую очередь, с Грузией, не исключаю их и в отношениях между Россией и Украиной. Но в то же время против этого есть противоядие — это и весь рисунок политического лидерства Путина, и правительственная команда, как и часть российского истеблишмента, заинтересованная во взаимовыгодном сотрудничестве с новыми независимыми государствами. Я не исключаю возможности зигзагов, но в то же время не допускаю мысли о том, что Россия может себе позволить роскошь длительной конфронтации в рамках постсоветского пространства. Думаю, мы этого можем избежать.
— Как, по вашему мнению, будут развиваться отношения России с Соединенными Штатами, как лидером антитеррористической, а сегодня антииракской, коалиции, а также отношения России с Европейским Союзом?
— Отношения России и Соединенных Штатов, думаю, можно определить рамками союзничества в антитеррористической коалиции. Но Россия и США — не партнеры. Для того, чтобы они стали партнерами, нужно кое-что более существенное, чем только лишь совместная борьба против общего врага. Станут ли Россия и США партнерами — зависит от обеих стран. Это партнерство требует прежде всего расширения сотрудничества в экономической области и расширения общности геополитических интересов. Пока этого нет.
С Евросоюзом у России гораздо больше оснований для партнерства в случае совершенствования развития отношений в экономической плоскости. Пока что это в большей степени игра в одни ворота: почти 48% российского экспорта в Европу составляет газ и энергоресурсы, импорт из Европы не столь существенен. Потенциал для партнерских отношений есть, но реально они отсутствуют. Появятся, очевидно, тогда, когда Россия обеспечит надлежащие экономические условия — в первую очередь, соответствующий правопорядок, гарантии инвестиций, когда ЕС будет заинтересован участвовать в проектах на территории России.
КСТАТИ
Министр обороны России Сергей Иванов заявил о приостановке сокращения федеральной группировки в Чечне и начале новой, «жесткой, но адресной» военной операции, сообщает Интерфакс. В минувшую пятницу Иванов утверждал, что вывод войск будет продолжаться. Теперь же он сказал, что цель новой операции, которая будет проведена во всех районах республики, — «предотвратить угрозы в зародыше». Иванов сослался на новую информацию о том, что «на территории Чечни и не только в ней ведется подготовка боевиков к совершению новых терактов. В некоторых населенных пунктах идет вербовка террористов-самоубийц». Практически одновременно с заявлением министра поступило сообщение, что в Чечне был сбит российский вертолет, в результате чего погибли девять военнослужащих федеральных сил, находившихся на его борту. Среди погибших, по ряду сообщений, — заместитель командующего 58-й армией по воспитательной работе полковник Станислав Марзоев. С начала 2002 года это девятый вертолет, потерянный российской армией в Чечне.
Вчера же стало известно, что скончалась еще одна бывшая заложница, пострадавшая в результате теракта в театральном центре на Дубровке. Таким образом, общее число жертв теракта достигло 120. Среди них трое граждан Украины. В больницах находятся 148 бывших заложников. Некоторые обращались в больницы повторно. В больницу вернулась украинка, оказавшаяся в заложниках в Москве — пятеро граждан Украины остаются в медучреждениях.
