Новый консерватизм зарождается во многих странах Восточной Европы: от Польши на севере до Болгарии на юге, партии для завоевания голосов избирателей прибегают к популистским и националистическим лозунгам.
Премьер-министр Польши Ярослав Качиньский, чья партия «Право и справедливость» упорно ведет кампанию за переизбрание на выборах, которые состоятся в конце октября, хочет устроить чистку государственной администрации, обвиняя коммунистов и левых интеллектуалов в том, что они покрывают коррупцию. Он критикует Европейский Союз за нежелание защищать традиционные семейные ценности и опасается возрождения немецкого реваншизма, способного подорвать независимость Польши.
В Венгрии лидер оппозиционной консервативной партии Fidesz Виктор Орбан заигрывает с крайне правыми, даже отказываясь дистанцироваться от нового движения правых радикалов, заявляющего о своей преемственности по отношению к фашистскому режиму 30-х годов. В Словакии возглавляемая социалистами коалиция Роберта Фицо остается у власти благодаря поддержке со стороны националистов Яна Слоты. В Болгарии растет влияние крайних националистов, а партии мэйнстрима не маргинализуют их, а привлекают на свою сторону.
Этот новый консерватизм распространяется в Восточной Европе, всего три года назад вступившей в Европейский Союз, в то время, как консервативные партии Западной Европы смещаются к центру.
Французская правоцентристская партия «Союз за народное движение», возглавляемая президентом Николя Саркози, и британская оппозиционная Консервативная партия, возглавляемая Дэвидом Кэмероном, обращаются к молодому поколению, говоря о современности, толерантности и глобализации. Канцлер Германии Ангела Меркель, умело привлекающая молодежь, особенно, образованных женщин, стремится модернизировать свою партию «Христианско-демократический союз», смягчая ее позицию в отношении детских садов и яслей и борьбы с глобальным потеплением. Хотя у этой партии и многих других консервативных партий Западной Европы остается немало сторонников, скептически относящихся к иммиграции и правам меньшинств, они больше не пугаются вызовов глобализации.
Однако восточноевропейские консерваторы не просто отстают от западноевропейских. У них совершенно иная программа. «Новые самозваные революционеры Центральной Европы опасаются эксцессов культуры постмодерна и краха традиционных ценностей, — говорит Иван Крастев, директор софийского Центра либеральных стратегий. — Они ностальгируют, но не строят утопий, обороняются, но не создают новых концепций», — добавляет он.
Польское правительство Качиньского выступает за то, чтобы Католическая церковь играла более активную роль в защите Польши от вторжения западноевропейского секуляризма и глобализации потребительства, социальной мобильности и новых ценностей.
«К числу сторонников Качиньского относятся те, кто в ходе процесса трансформации оказался в числе проигравших, — говорит Гжегож Громадски, политолог из варшавского фонда им. Стефана Батория, — Качиньский знает, что, выступив за модернизацию и более открытое общество, он потеряет поддержку традиционного крыла Католической церкви и села». Это показывает фундаментальное отличие между консервативными партиями Восточной Европы и Запада. «Речь идет о нежелании принимать модернизацию», — говорит Громадски.
Страх перед модернизацией и обращение к традиционным ценностями заявили о себе после 2004 г., когда большинство восточноевропейских стран вступило в Европейский Союз. До тех пор экономическая и политическая трансформация региона шла под руководством малочисленных элит, которые добились больших успехов в достижении двух важнейших стратегических целей после краха коммунизма: вступления в военный блок НАТО и ЕС.
Однако то, как элиты пришли к власти, подорвало хрупкие демократические институты, появившиеся после 50 лет репрессий. «Парадокс в том, что возвышение популизма — это результат, скорее, успеха, чем неудачи посткоммунистического либерализма, — говорит Крастев. — Представляя свою политику не столько хорошей, сколько необходимой, не столько желательной, сколько рациональной, либеральные элиты не оставили обществу приемлемого способа протеста или выражения неудовлетворения». Короче говоря, переходный период характеризовался чрезмерным контролем элиты над политическими процессами.
ЕС закрывал глаза на этот дефицит демократии, а комиссаров из Брюсселя интересовало, прежде всего, то, насколько успешно эти страны внедряют 80 тыс. страниц законов и норм ЕС. «Нам нужно было показать, что мы прилежные ученики, — говорит Громадски. — Мы не могли сказать, чего мы хотим. Если бы мы это сделали, то нас бы не приняли. Теперь политики ощущают, что они могут высказать наболевшее. Они возрождают старые страхи и старых врагов».
Эти годы трансформации и сосредоточенность на вступлении в НАТО и ЕС также показали, насколько сложно было создать сильные политические партии. «Политическая жизнь была приостановлена почти на 50 лет, — говорит Петер Балаж профессор политологии Центрально-Европейского университета в Будапеште. — Рождение новых политических партий было не слишком успешным».
Нарушив свое молчание после вступления в ЕС, лидеры консервативных партий региона оказались перед дилеммой. Качиньские, Орбаны, Слоты иногда с ностальгией говорят о межвоенном периоде. Для них он зачастую является ориентиром, потому что политическая жизнь прекратилась с началом войны в 1939 г. и была запрещена в 1945 г., когда к власти пришли коммунисты.
Но ностальгии есть пределы. Правые партии 30-х были дискредитированы своими связями с нацистами. «Попытки партий воссоздать XIX или XX век — путь к поражению», — говорит Балаж. Иржи Шнайдер, директор Пражского института исследований в области безопасности, считает, что консервативные партии не сумели решить, что они хотят сохранить и, более того, чем хотят стать. «Что является для них точкой отсчета? Они не могут назвать себя наследниками прежних консервативных партий в силу их позорного прошлого. Однако они не готовы к превращению в современные консервативные политические партии, которые не окрашивают свои экономические и социальные программы популизмом», — говорит Шнайдер.
Однажды в Восточной Европе может появиться более молодой средний класс и создать консервативные партии, способные сочетать национальную идентичность с открытостью общества и экономики. «Региону нужен сильный средний класс для создания стабильных политических партий, — заявил Громадски. — Переходный период еще не завершен».
