На сей раз, в рамках проекта «Гранды искусства в Киеве», театр Роберта Стуруа привез «Гамлета», инсценизацию текстов Ильи Чавчавадзе «Человек ли он?!» и «Двенадцатую ночь». Программа вполне праздничная, предрождественская, все спектакли — последнего времени. К примеру, премьера «Гамлета» состоялась лишь месяц назад, 21 ноября.
Впрочем, для самого Роберта Робертовича эта постановка шекспировской трагедии — уже третья по счету после английской и московской версий. Киевляне имели возможность видеть «Гамлета» с Константином Райкиным в главной роли. Последний «Гамлет» — это, как представляется, спектакль о власти, не столько в политическом, сколько в моральном аспекте — о власти-Левиафане, власти- драконе, убивающей тела, но чаще — калечащей души. Вспоминается один из героев пьесы Шварца «Дракон», притворявшийся душевнобольным, поскольку вообще не имел души; у Стуруа же Гамлет изображает сумасшедшего, чтобы душу не потерять.
Впрочем, не только Гамлет (Заза Папуашвили) ведет свою игру; лицедействуют все, Стуруа намеренно вводит подобное отчуждение, чтобы сделать срез происходящего в Эльсиноре. С этой точки зрения парадоксально решен эпизод «Мышеловка», когда вдруг, вместо трагиков, сцену убийства начинают разыгрывать сначала Гертруда (Нино Касрадзе), а потом и Клавдий (Леван Берикашвили). При дворе игра, вымысел и реальность переплелись уже настолько, что никто ничего и не считает нужным скрывать. Все уже разучились жить, не актерствуя, лицедействуют беспрерывно — и наедине, и друг с другом. Гамлет включается в порочный круг игры, дабы не изобличить себя, потому и отказывается читать «Быть или не быть» — этот момент блестяще подан как репетиционная проба, в которой Гамлет просто отказывается исполнять одну из своих многих ролей. Истинной жертвой здесь оказывается Офелия, пронзительно исполненная Иамзе Сухитишвили. У Стуруа она не просто сходит с ума, но отказывается играть как все, не умирает — уходит. И сцена ее ухода запоминается надолго.
Естественно, что и кровавая развязка — это еще один эпизод горького трагифарса. Тела падают, подкошенные бутафорскими клинками и воображаемой отравой. Муляжный Фортинбрас, в виде манекена присутствовавший с самого начала, вдруг оживает и распоряжается будничным тоном: «Уберите трупы». Но трупы-то — ненастоящие... Власть не достойна нашего страха, но и не стоит позволять ей превращать жизнь в бесчеловечный балаган, где приходится изображать тех, кем мы на самом деле не являемся.
Одноактная трагикомедия «Человек ли он?!» послужила отменным контрапунктом между двумя шекспировскими колоссами. Безостановочное раблезианство, типажи, словно сошедшие с картин Пиросмани, меню на ужин как повод к глобальному конфликту, завораживающие хоровые распевы — вот составляющие этой небольшой сценической поэмы.
А главным событием гастролей, безусловно, стала «Как угодно, или Двенадцатая ночь Рождества». И в «Гамлете», и в «Человек ли он?!» было много досадных длиннот, много актерского, крикливого надрыва, проистекающего, как представляется, из недостаточного уяснения рисунка своей роли. «Двенадцатая ночь» — это произведение завершенное, самодостаточное практически по всем параметрам. Его сценография (исполненная неизменным партнером Стуруа, Георгием Алекси-Месхишвили) вызывает почти отроческий восторг. Это очень светлое, насыщенное яркими красками пространство. Даже предметы быта похожи на увеличенные игрушки. Вот здесь- то, в этой огромной детской, веселятся, шумят и проказничают чудаковатые персонажи. Однако Стуруа — парадоксалист по своему мышлению, и потому эти большие дети живут в двух параллельных сюжетах. Одна плоскость событий — прелестная путаница в «Двенадцатой ночи», другая — рождественская мистерия, которую разыгрывают при дворе герцога Орсино и которая в определенный момент начинает существовать независимо от основной фабулы.
В безудержном карнавале, что заполоняет подмостки, трудно выделить главного героя, однако самым заметным, безусловно, следует назвать Мальволио — Зазу Папуашвили. Он крайне далек от хрестоматийных трактовок дворецкого графини Оливии как синего чулка, ханжи. В этом Мальволио бездна обаяния, он невероятно смешон, пытаясь понравиться своей хозяйке, и столь же трогателен в своей внезапно вспыхнувшей страсти. Папуашвили столь виртуозно отыгрывал внезапные смены состояний у своего героя, что уже одно его появление под мелодию из «Моей прекрасной леди» вызывало настоящие овации.
И все же у Шекспира даже в самых искрометных комедиях есть всегда привкус меланхолии, самые счастливые финалы не обходятся без особого рода беспокойства, свойственного лишь философически высокому мироощущению. Грустный мотив не обошел и «Двенадцатую ночь». Стуруа многократно усилил его. Уже все разъяснилось, и нашли друг друга близнецы Себастьяно и Виола, и составились две счастливые пары. Но вдруг на сцену согбенная фигура вносит огромный крест. Палачи бредут следом. И счастливые обитатели Илирии становятся зрителями распятия Иисуса. Такой финал можно отвергать, но нельзя не признать, что он по-своему убедителен и придает всем поступкам героев иную цену, равно как и всему спектаклю — дополнительное этическое измерение.
Таким образом, знакомство с «новым» Стуруа состоялось. Он по- прежнему — нарушитель канонов и возмутитель спокойствия, с ним хочется спорить. Главное — он остается человеком театра до мозга костей, придавая театру даже в своих неудачах ту красоту, которая не снилась многим мудрецам.
