Финансовый кризис, потрясший недавно Юго-Восточную Азию, Россию, а затем Бразилию, поставил вопрос об эффективности действий международных финансовых организаций. В частности, о деятельности МВФ в развивающихся странах и странах с переходной экономикой. В этом контексте автор предлагаемой ниже статьи принадлежит к критикам МВФ. А для Украины (первые лица которой активно использовали в свое время азиатский и российский кризис в качестве «алиби» во время финансового обвала осенью прошлого года) анализ проблемы вновь ставит следующие вопросы. Соответствует ли долговременным национальным интересам страны сотрудничество с МВФ? Есть ли у руководства Украины, кроме судорожного, диктуемого «моментом» желания получить очередной транш и робкой надежды на списание долгов, осмысленная стратегия взаимодействия с Фондом?
Лидеры стран Большой восьмерки покинули Кельн, так и не договорившись об институциональной реформе мировой финансовой системы: международное сообщество отныне взялось за переделку развивающихся экономик в Восточной Азии и повсеместно. Приведу один пример: в меморандуме об экономической политике, представленном корейским правительством Международному Валютному Фонду 10 марта 1999 года, полторы страницы текста посвящены макроэкономической политике, а на двенадцати густо исписанных листах говорится о приватизации, правильном регулировании и надзоре, корпоративной реструктуризации, либерализации баланса торговли и капитала, о прозрачности, мониторинге и представлении данных.
Ирония судьбы здесь заключается в том, что условия кредитования развивающихся стран начали ужесточаться именно в тот момент, когда обнаружилось, что нам очень не хватает понимания того, как работает мировая экономика, и что нужно делать малым странам, чтобы преуспеть в ней. Как искренне признался недавно Алан Гринспэн (председатель совета Федеральной резервной системы США. — Ред. ), «в последние двенадцать месяцев я больше узнал о том, как работает эта новая финансовая система, нежели за предыдущие 20 лет».
В навязывании развивающимся странам согласованного в Вашингтоне мнения по вопросам экономической политики заключена серьезная угроза, если даже этот сложившийся консенсус теперь «отлакирован» новыми международными кодексами и стандартами, и «вторым поколением реформ». Во-первых, новый набор внешних правил идет рука об руку со специфической неолиберальной моделью экономического развития, остающейся непроверенной, и он лишит права пользоваться стратегиями развития, работавшими в прошлом, и прочими стратегиями, которые могли бы работать в будущем. Урезание национальной автономии при формулировании стратегии развития является той ценой, за которую развивающиеся страны едва ли получат соответствующее вознаграждение.
Во-вторых, сомнительно, что новая политическая повестка дня сделает международные финансовые рынки значительно более безопасными. До тех пор, пока потоки капитала остаются большими по сравнению с находящимися в распоряжении национальных правительств ликвидными активами, и эти потоки легко могут быть повернуты вспять, международная экономика будет оставаться заложником спекулятивных циклов бумов и банкротств. Действительно, если сосредотачивать внимание на внутренних структурных реформах в развивающемся мире, то появится риск того, что нынешний подход приведет к благодушному отношению к краткосрочным потокам капитала, увеличивая, а не уменьшая систематическую угрозу.
В заключение, сложность реализации многих из обсуждаемых институциональных реформ серьезно недооценивается. Сегодняшние развитые страны не построили свои институты за один день. Было бы здорово, если бы страны третьего мира могли бы каким-нибудь образом заполучить институты стран первого мира, но надо рассчитывать на то, что это случится лишь после того, как они перестанут быть странами третьего мира.
Меняющаяся мода в экономической политике должна сделать нас более скромными при прописывании структурных программ развивающимся странам — в особенности тем (скажем, в Восточной Азии), которые развились, отвергая общепринятый здравый смысл и поддерживая неортодоксальную политику. Реальность состоит в том, что наши рекомендации зачастую не вполне могут быть обоснованы теоретически или эмпирически. Невежество требует смирения.
Возьмем кризисную Швецию 1992 года. Как же шведы справились со своим финансовым кризисом? Для начала они приняли закон о всеобщей гарантии банковской системы в целом с тем, чтобы погасить панику (обеспечив защиту всем, кроме держателей акций). За этим последовала рекапитализация банковского сектора. Шведы также продолжили экспансионистскую монетарную политику и позволили процентным ставкам опуститься. Было разрешено увеличение бюджетного дефицита. В 1994 году, после трех лет упадка, реальный ВВП начал восстанавливаться.
Представьте теперь, что Швеция была бы рядовой развивающейся страной, и что на помощь позвали бы МВФ. Что бы порекомендовал Фонд? По-видимому, закрыть банки, поднять процентные ставки и ужесточить финансовую дисциплину с тем, чтобы восстановить доверие рынка. А также, вне всякого сомнения, провести множество структурных реформ. От внимания Фонда не ушло бы то, что шведский государственный сектор играет значительную роль в экономической жизни страны: налоги высоки, занятость в госсекторе велика и правительственные расходы близки к половине ВВП. Что бы годилось для структурной реформы лучше, чем демонтаж шведского государства всеобщего благосостояния?
Обусловил бы МВФ свою помощь значительными реформами рынков труда и системы социального страхования? Возможно, да. Было бы в результате Швеции сегодня лучше? Маловероятно. Правильно было бы со стороны МВФ таким образом расширить условия кредитования? Почти наверняка — нет.
