Насилию всегда предшествует грандиозная ложь (или циничное замалчивание). Сталинский режим предпринимал отчаянные попытки скрыть от мира творившиеся им преступления. И прежде всего это касается голодомора в Украине начала 30-х годов.
«День» в 70-ю годовщину геноцида украинского народа (так и непризнанного на официальном уровне в мире), который прошел кровавым катком по нашим землям и принес горе и страдания без преувеличения в каждую семью, продолжает и будет продолжать исследования различных аспектов этой ужасающей темы. В частности, в этот раз мы предлагаем материал Федора Шепеля из Кировограда, в котором автор на архивном материале пытается ответить на простой, и, возможно, главный вопрос — почему современники молчали (хотя и далеко не все) о голоде, зная, что происходит. Поставленный именно таким образом вопрос относительно наших земляков, которым довелось жить в страшные 1932 — 1933 годы кажется правомерным. Поскольку первыми об этой незаживающей ране отечественной истории заговорили иностранные исследователи. В то время, как в советской историографии упоминалось только об «определенных трудностях» на селе...
Ничем не приукрашенный ответ находим в тайных документах региональных отделов Государственного политического управления (ГПУ) и Народного комиссариата внутренних дел (НКВД), часть из которых до недавнего времени хранилась в управлении Службы безопасности Украины в Кировоградской области, а после реабилитации жертв политических репрессий — попала уже в архив открытый. Оказывается, что далеко не все хлеборобы молча встречали голодную смерть. Но таких мгновенно выявляли и обвиняли в «преступной антисоветской агитации и контрреволюционном саботаже...»
Были они в подавляющем большинстве, как, например, Венедикт Рипа из колхоза «Красный Яр», простыми крестьянами с «низшим» образованием, беспартийные. Но интересовался ими не только Новопражский райотдел ГПУ. Ведь в силу своего характера или безысходности крестьяне выступали против тех, кто забирал хлеб, обрекая их на смерть. Бедняку Якову Бондаренко из колхоза «5 за 4» (пятилетку за четыре года. — Ред. ) не нужен был талант государственного мужа, чтобы точно спрогнозировать: «План хлебозаготовок не нужно выполнять, потому что сами будем сидеть голодными». Ему было всего 34 года, когда из Добровеличковки (нынче районный центр Кировоградщины, на окраине которого находится географический центр Украины; отсюда же взят эталон украинского чернозема, выставленный в Париже), отправили в Зиновьевский (название Кировограда с 1924 до 1934 года) ДОПРа, где он и умер 10 апреля 1933 года.
Наверное, той весной и за решеткой было очень голодно. Потому что еще в нескольких просмотренных нами делах на крестьян, выступавших против антинародной аграрной политики, пришлось натолкнуться вот на такие поразительные свидетельства: «На судебное заседание никто не появился. При деле имеется врачебное свидетельство о том, что ответчик умер. Поэтому суд постановил дело закрыть навсегда». Слова эти о Василии Иванове из Вильшанского района, который перед смертью (апрель 1933 года) все же успел объяснить, что, предчувствуя дыхание великого голода, пытался с отцом скрыть часть собранного хлеба. Кстати, так же, в ходе следствия, умер 25 марта 1933 года «подопечный» Знаменского РО ГПУ, хлебороб из колхоза «Свободный труд» Зинько Карауш. Имея только начальное образование, он сумел провести меткую историческую аналогию: «Колхозы — новая барщина».
Как свидетельствуют материалы Новоукраинского райотдела ГПУ, «систематически занимался агитацией против хлебозаготовок» крестьянин из «Третьего решающего» Максим Бабийчук». Он — записано в одной из справок, — агитировал, чтобы колхозы, во-первых, себя обеспечили, а потом — сдавали хлеб государству... Этот план не выполним, потому что хлеб мелкий, а план — большой. Если бы не сдали хлеб, то мы бы потом у государства его не просили. А советская власть у нас просила бы».
В мае 1933 года Зиновьевский горотдел ГПУ занимался личностью Бориса Бугрия, который не побоялся сказать колхозникам: «Это не власть, а какая-то банда. Заставляют людей с голода умирать и весь хлеб забирают... Мы голодные работаем, есть нам не дают, а на работу гонят».
Голод придавал мужества не только крестьянам, но и рабочим. Один из них, отец семерых детей, Антон Ткачук (со Свирнивского сахарозавода), заинтересовал головановских чекистов, потому что «систематически агитировал рабочих не выходить на работу из- за того, что уменьшили норму выдачи хлеба. Пугал их, что «весной будем совсем пропадать от голода, сейчас, мол, зима и то урезают норму, а наступит весна, так хлеб совсем исчезнет». Считал, что «если уж взялись отбирать посевное зерно, то будет голодовка форменным образом».
Иногда долетали отголоски страшного бедствия и из других уголков «необозримой», где проживали украинцы. Так, 6 апреля 1933 года на станции Знаменка был задержан Алексей Игнатенко из Махачкалы. Он «распространял лживые слухи о том, что на Кубани... за кусок хлеба люди убивают лошадей, занимаются людоедством и от голода едят котов и собак».
Искусственный голод не мог серьезно не повлиять на психику и даже традиционные религиозно-этические нормы хлебороба. Кажется, до этого в Украине никогда по поводу чьей-либо смерти не злословили. Врагов, и тех, называли «воріженьками». Это как же нужно было власть имущим потоптаться по душе народной, чтобы на траурном заседании крестьянка Мария Тимошенкова буквально (зафиксировано Ульяновским РО НКВД) заявила следующее: «Для кого и жалко, что убили одного Кирова, хоть бы еще душ двадцать убили таких же, может тогда бы нам стало хоть немного лучше жить. А то за одного сколько болтовни... А как у нас сотнями дохли в 1933 году весной, то об этом никто не писал в газетах». Только в годы независимости, в 1992 году, правосудие наконец, осознало всю глубину трагедии, которую пережила эта «жена раскулаченного» и реабилитировало ее.
Шли годы, а вспоминать ужасный голодомор было все так же опасно. 6 апреля 1937 года Новогеоргиевский райотдел НКВД арестовал сорокачетырехлетнего директора школы села Большая Скелевая Александра Решилова. Его «контрреволюционная агитация» среди учителей, кроме прочего, заключалась и в том, что он имел неосторожность вспомнить 1933-й год... «Я, — объяснял он на допросе 11 мая, — рассказал педагогам, что когда работал в Кировском районе в 1933 году, то в город Кирово (так назывался Кировоград с 1934 до 1939 года. — Ф.Ш. ) приезжали товарищи Молотов и Косиор, которые знали о смертельных случаях от голода, но выполнения планов по хлебозаготовкам требовали... Когда даже некоторые члены партии высказывались, что хлеб в Кировском районе отсутствует, то товарищ Молотов дал приказ исключить этих коммунистов из партии». Решилов доказывал, что режим о всем хорошо знал и действовал сознательно.
К сказанному следует добавить, что кроме свидетельств взрослых, в деле находим несколько протоколов допросов школьников 6-7 классов. Под ними, кроме подписей допрашиваемых, есть автографы представителей НКВД, прокуратуры и учителей. Вот что написала одна из учительниц: «Свідчу, що не було ніяких погроз і залякування; діти тримали себе спокійно, на запитання відповідали слободно (так в тексте. — Ф.Ш. ), не хвилюючись». Хотя обвиняемый ни во время следствия, ни в ходе судебного заседания виновным «в контрреволюционной агитации себя не признал», а пытался объяснить, что его слова о том, что «в 1933 году было плохо, не было хлеба и люди мерли...», — окружением неверно восприняты и все равно был сослан в исправительно-трудовые лагеря.
Интересно, что о пережитом или услышанном ужасе голода должны были молчать и сыновья хлеборобов, которые призывались в ряды Рабоче-Крестьянской красной армии (РККА). Иначе... Вот отрывок из протокола допроса образца 1940 года репрессированного красноармейца, уроженца села Мощеное Гайворонского района Трофима Матиевского:
Вопрос: «Вы сами были очевидцем, что люди в результате голода употребляли в пищу кошек, собак и что полумертвых людей закапывали в могилы?»
Ответ: «О том, что в 1933 году в нашей местности свирепствовал очень сильный голод — это факт. Лично я сам по три и больше дня ходил голодный, как тень, верно и то, что люди пухли от голода и умирали с голода. Об остальном мне рассказывали односельчане...».
Когда в 1935 году в Горьковской области репрессировали двадцатичетырехлетнего красноармейца Мусия Лыжненко, родом из Иванковцев Новогеоргиевского района, то к его антисоветским высказываниям приобщили и «болтовню о каком-то там голоде, который пережили его односельчане в 1933 году».
Находили тех, кто говорил правду о голодоморе даже среди участников советско-финской войны. Как например, Якова Андриенко, уроженца Знаменского района. 7 сентября 1939 года двадцатилетний юноша был мобилизован в ряды РККА, а уже 3 января 1940 года его около городка Пьяткяранта бросили для пополнения 18-й стрелковой дивизии, которая оказалась в окружении. Рота, в которой находился Андриенко, после 15-километрового перехода на лыжах была обнаружена финскими войсками. После ранения наш земляк попал в плен. Позже, после возвращения из плена, ему ставили в вину то, что в лагере для военнопленных Яков рассказывал, будто дома детей не крестят, как было раньше, новая власть позакрывала церкви, хотя в отдельных хатах иконы еще сохранились. А в 1933 году был голод и много людей умерло страшной смертью...
Как видим, украинцы не молчали о голодоморе, они скорее кричали об этом. Те, кто остался в живых. Но репрессивный сталинский режим наложил табу даже на само упоминание о том страшном времени. А за строгим соблюдением этого табу пристально наблюдали карательные органы.
