(Окончание. Начало читайте в «Дне» № 58-59, 2015 г.)
В то время заметно сдало его здоровье — дали о себе знать душевные переживания за семейные и общественные невзгоды. В 1904 году старшая дочь Татьяна забирает из Данины отца под свою опеку. Незадолго до этого она покинула Ровчак, где после смерти нерожденного ребенка и мужа не могла больше жить, и переехала в Нежин.
За три года пребывания в нежинском доме дочери состояние здоровья отца Петра ухудшилось. Чувствуя, что живым в Данину уже больше не вернется, он пишет и регистрирует у нотариуса последний свой прижизненный документ — Завещание.
Первым пунктом этого Завещания была просьба похоронить его в Данине, в подземелье построенного им когда-то Свято-Троицкого храма. Приготовления к этому он сделал заблаговременно. Когда умерла жена, понял, что это село, которое за 45 лет верной службы стало родным, должно быть и последним прибежищем его бренного тела. Там прошла и его молодость, и зрелость, и старость. Там родились дети, похоронены дочери. Там испытал славу и пережил горечь потерь и разочарований. Там его невероятными стараниями выросли церковно-приходская школа и чудо-церковь. Такой величественной и красивой, на пять куполов с шестым — колокольней, не найдешь нынче ни в одном селе целой области.
Поэтому, заблаговременно и позаботился о склепе в правом притворе своего детища, где похоронил жену, оставил частичку этого склепа и для себя. Другого места своего вечного покоя, кроме Данины, он не желал.
Питая уверенность, что принял правильное решение, он хотел, чтобы и после его смерти Данинский приход развивался и увеличивался, а духовность сельчан утверждалась. Поэтому вторым пунктом Завещания был денежный подарок Данине из собственных сбережений: на нужды Свято-Троицкого храма — 2500 рублей, на Данинскую церковно-приходскую школу — 1000 руб. Не забыл и о соседней Шатуре, где также его стараниями появилась новая церковь. На ее нужды завещал 700 рублей.
«24 февраля 1908 г. волей Божьей мирно отошел в мир иной в г. Нежин, в доме родной дочери, заштатный протоиерей Св. Троицкой церкви села Данина Нежинского уезда — на 83 году своей жизни», — так начинался некролог, опубликованный в официальной части периодического издания «Черниговские Епархиальные Известия» от 1 сентября 1908 года.
По скупым строкам этого некролога, подписанного тем, кто хорошо знал покойника, — священником села Куриловка Николаем Крещановским, можно воссоздать волнующую картину возвращения отца Петра Скорины из Нежина в Данину.
Отпевание покойника состоялось в переполненной людьми Успенской церкви Нежина, где собралось все духовенство города и уезда. Службу возглавил благочинный Нежина протоиерей о. Д. Стопановский в сослужении трех протоиереев, 16-ти священников и 7 диаконов.
Особенность тех похорон была в том, что гроб с телом несли на руках от центра до околицы города. На пути к Данине катафалк останавливался дважды — в Крапивном и Володьковой Девице. Местные сельчане, как и нежинцы, изъявили желание пронести прах своего многолетнего благочинного на руках из одного конца села в другой с церковными песнопениями и передать его данинцам.
«По прибытию в с. Данина бывшие прихожане о. Петра с благоговением и слезами благодарности, после отправленной заупокойной литии, опустили гроб в могилу. Мир праху твоему, ушедший брат, о. протоиерей Петр Васильевич! Все мы тебя горячо любили и глубоко уважали, — не оставим тебя и своими молитвами об упокоении души твоей в мире праведных! Не забудь и ты о нас, когда предстанешь перед Престолом Всевышнего, в своих достойных молитвах. Пусть будет тебе царство небесное у Бога, вечная память у людей», — так заканчивается упомянутый выше некролог.
Но на вечный ли отдых возвращался Петр Скорина в свою Данину? И на добрую ли память?
ОСКВЕРНЕНИЕ
После октябрьского переворота Данинская церковь несколько раз насильственно закрывалась, но каждый раз снова откликалась своими зазывными колоколами и открывала двери для настойчивых прихожан. Когда в 20-х годах мощное автокефальное церковное движение распространялось по Украине, заполонило оно и верных данинцев. Церковь словно ожила, приубралась украинскими рушниками, заговорила с людьми на родном языке. Однако после физического уничтожения всех проводников УАПЦ просторное помещение храма в 1936 году коммунисты решили использовать под зерносклад.
Оккупировав село, немцы церковь снова открыли, в жизнь общества и порядок ведения богослужений не вмешивались. А вскоре после войны на ее главные двери снова был навешен амбарный замок.
Впрочем, несмотря на то, что в селе в те бурные годы процветал и бандитизм, и грабежи общественного имущества, и убийства, и групповые распри, — ни разу (и здесь стоит подчеркнуть — ни разу) никто не стремился даже подойти к дверям, которые ведут из помещения церкви к склепу почивших Скорин. И это притом, что старожилы не раз пересказывали, что склеп тот необычный, что слово «Скорина» большими буквами написано на гробе не желтой краской, а настоящим золотом, что все свое богатство этот поп приказал положить возле себя в гробу, что там крестов золотых с таким же цепями много.
Разное говорили в селе. Почему же раньше никто не пробовал даже заглянуть в тот склеп? Не верили? Ждали? Боялись Божьего наказания?
Настоящая драма в селе развернулась в 1962-м, когда местное сельсоветское начальство побежало впереди конских оглобель и ревностно взялось выполнять указания партии о повсеместном закрытии рассадников «тьмы». В Данине местные чинуши-безбожники решили переоборудовать Свято-Троицкий храм в... сельский клуб.
История разрушения церковных куполов, вывоза икон из храма, многоразового закрашивания нелепыми идеологическими лозунгами расписанных еще в древности мастерами-иконописцами его сакральных стен нуждается в отдельном разговоре. Здесь же попробуем выяснить факты святотатства, совершенного самими данинцами над памятью о бывшем своем духовном пастыре, перед которым снимали шапки в поклоне их деды и прадеды.
Через несколько месяцев после того фатального решения сельсовета в церкви ошалевшая от получения такого просторного помещения молодежь под радиолу танцевала в центральной части храма «твисты». Все со дня на день ждали завоза из Нежина клубных стульев, сбитых по четыре вместе, — должно было быть в зале четыре ряда таких стульев — на целых 350 мест. Всем не терпелось посмотреть в клубе кино. Но вот однажды кто-то пустил по селу молву, что скоро будут выбрасывать из склепа кости Скорины, потому что когда завезут стулья, поздно будет. А как, мол, в клуб ходить, когда покойники под полом?
Сбежалось много любопытных, в основном школьники (школа же — через дорогу) и старшая молодежь.
Автору этих строк до школы оставался год. Поэтому, шестилетним, суждено было запечатлеть в цепкой детской памяти ту, как теперь кажется, дикарскую картину. Вдоль пустых стен храма теснятся люди. Кто напуган, кто встревожен, но большинство — с горячими искрами любопытства в глазах. Взглядами все сосредоточились на правом притворе церкви, названном в честь Святого Архидиакона Стефана. Там на полу — черная дыра, в которую, говорили, первым спустился с фонариком в руках дядя Грицько, по уличному — Скачок. Старшее поколение данинцев хорошо знает этого мужичка, которого в селе и любили, и боялись. Он жил на нашей улице, поэтому хорошо помню его в лицо. Говорили соседи, что чашкой убил свою женщину, разогнал четырех детей своих по родственникам и беспробудно пил водку. Посадили, но ненадолго. Не боялся никого и ничего. Мог на любое начальство накричать, раскритиковать. Никто его не трогал. За рюмку (или за бутылку) он и полез в темный склеп. Один вопрос лишь остается без ответа: кто его попросил об этом?
Из памяти все время всплывает один и тот же «ролик»: катится по церковному полу человеческий череп. Чья-то нога толкает его в другую сторону, оттуда еще кто-то приложился, направил в противоположную. И так выкатывается этот «мяч» за порог церкви. Дальше разбивается пополам, падая с высокой лестницы, будто бы убегая от надругательства, словно в безнадежности, в поисках прибежища у кладбищенской изгороди.
Тот череп был первым. За ним вылетали из подземелья другие кости. Много их было потом. Перемешались в том безумном метании из склепа кости строителя этого храма и его верной жены.
Вся эта вакханалия сопровождалась шумом, гамом, криками, смехом и плачем. Все слилось в тот вечер в бывшей сельской святыне, которой по воле обстоятельств суждено было с тех пор почти на целых 30 лет стать местом для проведения досуга будущих строителей коммунизма. Другими словами — сельским домом культуры. Не нашлось никого тогда, кто хотя бы пробовал остановить это безумие.
А что же с костями бывшего настоятеля храма, благочинного одного из округов Нежинского уезда и его жены?
На следующее утро останки супругов Скорин люди увидели в грязи на улице — прямо посреди дороги между церковью и школой. Тогда сельские пути не были покрыты щебнем. И когда чернозем расквашивался от дождя, ходить пешком или ехать подводой по таким путям было невозможно. Говорят, кости так и лежали на том месте несколько дней. Видели их все, но отреагировал на них председатель колхоза. Заметим: не сельский совет, не школа, не медицинское учреждение, не почта и магазины, которые размещались в центре...
Тот председатель был фронтовиком, присланным в село где-то издалека. Фамилию имел Свинарев. Общался с колхозниками исключительно на русском. Говорили, что хозяйственником он был никудышным (колхоз всегда был в отстающих), но совестливым. Часто пересказывали в селе его фразу: «Как-то не по-христиански, люди. Нужно собрать эти кости и похоронить на кладбище»...
ЗАБВЕНИЕ
Где-то в начале 80-х годов прошлого века в Данину рейсовым автобусом из Нежина приехали двое мужчин среднего возраста. Хотели хоть что-то узнать о своем родственнике, священнике Петре Скорине. Сложно сказать, отважился ли кто-то в селе поведать о разбросанных костях их предков на дороге. Потому что обо всем другом никто ничего не знал. Даже место на кладбище, где закопали те останки, не может никто показать. Так и уехали те незнакомцы ни с чем из села. А те, кто общался с ними, не догадались хотя бы записать их адреса.
В этом месте моего печального рассказа напрашиваются из памяти слова нашего украинского пророка и гения Тараса Шевченко, которые всегда были и будут актуальными: «Село неначе погоріло / Неначе люди подуріли».
Можно найти в «Кобзаре» и слова, которые будто бы специально адресованы тем данинцам, которые сами были свидетелями или слышали об осквернении памяти человека, вину перед которым село не искупило до сих пор: «Стояли, чухали лоби / Німії, подлії раби...»
Во время подготовки к печати материала автор этих строк не раз пытался «разговорить» старших данинцев с тем, чтобы оживить, уточнить некоторые эпизоды той сельской драмы, связанной с закрытием церкви и отцом Скориной.
Начал с тех, кто живет рядом с церковью. Ответы не могли не разочаровать: не был, не слышал, не помню. Если и говорили что-то более конкретное, то фамилии не называли, ссылаясь на забывчивость. Обрадовался, что вспомнить «за церковь» согласилась тетка Галина. В мои школьные годы она работала в школе уборщицей. Давно живет в центре села и с тех пор, как возродилось церковная община, поет в певческой.
Разговор обещал быть интересным. Однако моя профессиональная журналистская привычка незаметно тянуться в карман за блокнотом в неподходящий момент испортила все дело. Тетка Галина отреагировала мгновенно и дальше не была откровенной. Говорила и с определенным привкусом сожаления: «Ничего я тебе, Коля, не скажу. Потому что ты приехал из Киева и поедешь туда. А здесь придут снова коммунисты к власти и меня еще в тюрьму посадят за эти воспоминания».
Искреннее признание этой обездоленной землячки-труженицы многое прояснило для меня. Вот в чем одна из пока неизлечимых болезней современной Украины, особенно ее глубинки, — генетическая боязнь ее старших граждан, которые пережили не одно лихолетье, говорить правду. Потому что в той тоталитарной системе, из которой они все вышли и с которой никак не могут попрощаться, за это наказывали: лишением работы, конфискацией имущества, тюрьмой, гонением на детей и внуков. За боязнью говорить правду стоит нежелание ее знать. А следовательно — бороться за нее. Так, мол, проще, так легче жить.
НА САМОМ ЛИ ДЕЛЕ ЭТО ТАК?
Убежден: драматическая история отца Петра Скорины (а таких историй в каждом украинском селе можно «откопать» десятки), побуждает многих к переосмыслению непростых уроков нашей истории. И к покаянию, которое очищает собственную совесть, делает человека мудрее, лучше в этом нашем расшатанном и загнанном мире.
Что же касается современных данинцев, которые и дальше продолжают «ничего не помнить», выход когда-то неминуемо придет один. От осознанного раскаяния перейти к конкретному делу. Следовало бы таки общине найти то место на кладбище, где перезахоронены в том злополучном 1962-м кости Петра Васильевича Скорины и его жены и поставить наконец-то там крест. А лучше — достойный памятный знак.
Да и одну из улиц Данины, которые до сих пор увековечивают имена палачей Украины, стоит назвать в память об этом настоящем обереге и поистине великомученике за лучшую завтрашнюю судьбу Данины — обескровленную духовно и физически, древнюю и гордую, самобытную и давно уважаемую в округе из-за таких светильников духа, как Петр Скорина.
