Глуховатый голос, стройный, невысокого роста, седая шевелюра — это Борис Прокофьевич Топор, которому стукнуло 82. Тот самый, вышедший из севастопольской мясорубки, которая перемолола жизни ста тысяч бойцов, которого чуть не запытали до смерти в тираспольской тюрьме. Это он не раз побеждал саму смерть и дошел до Рейхстага...
Итак, попробуем еще раз перелистать «личное дело» этой непростой судьбы, чтобы понять, какие нечеловеческие испытания способен вынести человек и не сломаться, а наоборот — сберечь душу духовно богатой и родниково чистой.
ТАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ
Борис Топор родился в г. Ананьеве в августе 1922 года. Учился с желанием, среднюю школу закончил на отлично. Как и все дети того времени, много работал. Энергично обрабатывал огород, любил пасти корову, кормить свиней, плотничал. Десятилетний мальчишка уже знал отцовский урок воспитания: в жизни не руганью — лаской большего добьешься.
Он запомнил эпизод из детства, когда вместе с однолетками «игрался в войну» и вдруг получил удар в нос. Мгновенно мобилизовал свою энергию, и «противник» полетел вверх тормашками. Но тут подошел и... пожалел. То был второй отцовский урок: не нужно обижать человека, если он и сделал что-то плохое...
Романтическому, настроенному на волну высоких помыслов, судьба готовила серьезный экзамен. Его молодость, на которую выпала война, по сути, была борьбой добра и зла. Армейская труба позвала Бориса в 1940 году. Только разобрался в тонкостях управления зенитного дивизиона береговой охраны, как началась война.
Остров Березань, размером чуть больше гектара, лежащий на Черном море, был первой боевой позицией и жизненным плацдармом 19-летнего красноармейца Топора. Этот без единого дерева кусок земли (где, кстати, расстреляли лейтенанта Шмидта), расположен на подступах к военно-морской базе Очаков, и четыре зенитки охраняли здесь небо, вели противокатерную оборону. Первый бой 22 июня 1941 года зенитки выиграли, открыв прицельный заградительный огонь по немецким «юнкерсам». Два самолета упали в море, третий — на землю. В плен попал немецкий летчик-ас.
Несколько недель зенитки принимали весь огонь на себя, а когда немцы овладели Очаковом, тяжелые минометы буквально сравняли остров с водой. Поредели ряды защитников, закончились боеприпасы, вода... Ночью их спасла канонерская лодка. Но никто из тех живых счастливцев еще не знал, какое испытание ожидало их на большой земле...
После переформировывания в качестве связиста-телефониста артиллерийско-зенитного полка Борис Топор влился в ряды защитников Севастополя. Город содрогался от ливня авиабомб, снарядов, пуль. На улицах — разрушенные дома, следы пожаров, завалы, окопы, рвы. Рядовому Топору, чтобы наладить связь штаба полка с батареями, часто приходилось искать иголку в стогу сена. Непросто было под руинами найти и соединить необходимый кабель. Как-то Борис вернулся с задания, и старшина не узнал его: на лице кровь, обмундирование и сапоги порваны, а сам, словно ничего не случилось, шутит: «Паршивые у фрицев пули — сапоги рвут, а меня не берут!»
Героизм защитников Севастополя был массовым, но преимущество немцев в самолетах, другой технике и отсутствие у нас необходимого количества оружия, боеприпасов, продовольствия чувствовались все больше. Наши войска несли большие потери. Вода стала катастрофической проблемой. Немцы это понимали и устраивали охоту с воздуха за цистернами с водой. На глазах Топора «мессер» после нескольких атак продырявил цистерну, а потом расстрелял водителя.
— Немец знал о нашей закалке, выносливости, силе духа, — рассказывает Борис Прокофьевич, — поэтому пытался сломить нас психологически, убить волю к сопротивлению. Каждую ночь, когда немного стихали бои, немец бросал с самолетов пробитые металлические кадки, рельсы, разные хлопушки. Стоял такой вой, что земля дрожала, душу выворачивало. Мы постоянно жили под высоким напряжением, некоторые 20-летние ребята седели.
Мало кто из защитников Севастополя знал, что немцы уничтожали город с помощью самого страшного оружия того времени — пушки «Дора» высотой с трехэтажный дом, стволом до 30-ти метров. И даже в таком огневом мешке, по сути, отрезанные от основных сил, бойцы 61-го артиллерийско-зенитного полка мужественно защищали свои позиции. Разведка, в которой участвовал рядовой Топор, ночью уничтожила наблюдательный пункт врага.
Современная военная история не знает такого: 250 дней и ночей держали город войска Приморской армии. Немцы ворвались сначала в северную часть города, и провели их туда, как уверяет Топор, местные холуи, которые хорошо знали лабиринты дорог и ущелий. Командующий Приморской армии, понимая ситуацию, запросил в Ставке Верховного главнокомандующего разрешение эвакуировать войска на Кавказ. В ответ Сталин сообщил: удерживайте Севастополь любой ценой, перехода на Кавказ не будет.
В СССР БЫЛИ ПЛЕННЫЕ...
И действительно, скоро переправа стала невозможной — немцы ее блокировали с помощью подлодок.
Перед этим пять советских «щук» и несколько самолетов забрали около полутысячи военных руководителей и партработников города, все прочие защитники остались наедине с немецкими танками, на броне которых сидели пять-шесть автоматчиков. Немцы с диким криком: «Хенде хох!» брали в плен обезоруженных бойцов.
Борис Прокофьевич вспоминает: «Мы, конечно, чувствовали, что плена не избежать, знали также слова Сталина, что в СССР нет пленных, есть предатели Родины. Поэтому сама перспектива попасть в руки немцев приводила в ужас. Кое-кто бросался с кручи в море, начались самострелы. Признаюсь, мы с товарищем тоже договорились, что устроим между собой дуэль, но живыми не сдадимся. Наше намерение каким-то образом разгадал офицер: «Вы что задумали, герои Севастополя? Кто будет выгонять из Родины нечисть? И в плену можно драться с врагом!»
Не знаю, то ли слова офицера подействовали, то ли молодость и тяга к жизни взяли свое, но мысль о самоубийстве мы отбросили.
Вместе с однополчанами Борис спустился к Херсонесскому мысу. На узкой полоске собралось несколько тысяч бойцов и командиров. В основном это были раненые, истощены боями, отсутствием еды и воды, защитники города. Тяжело раненые лежали на склонах, как рыбы, выброшенные крутой волной. И вот эту массу людей окружили озверевшие гитлеровцы, начали сгонять пленных в кучу, расстреляли нескольких евреев.
Через некоторое время полуживых людей погнали по центру разрушенного города. Борис на всю жизнь запомнил ту ужасную картину: истощенные без воды бойцы кидались к ведрам, которые выставляли около подъездов милосердные севастопольцы, а немцы стреляли и по ведрам, и по людям. Потом, дав горсть запаренных отрубей, Топора отправили товарняком в Вознесенск. В вагоне немцы бросили на 60 человек буханку эрзац-хлеба, завернутого в фольгу — этот продукт Германия приготовила пленным за несколько лет до войны...
В рабочем лагере Топор работал на каменоломне. Люди опухали от изнурительных будней и баланды. Спасали жители села, через которое водили пленных — они оставляли на заборах кусочки хлеба с помидорами. Борис Прокофьевич, вспоминая крестьянскую доброту, подчеркнул, что, вопреки официальной пропаганде, простые люди доброжелательно относились к пленным, помогали им чем могли.
Как-то, идя к каменоломне, Борис услышал вопрос пожилого мужчины: «Кто из Ананьева?» Отозвался и, пока немец доедал свой бутерброд, дал домашний адрес. Вскоре сын этого мужчины зашил бумажку в штаны и передал ее матери Топора. Между тем лагерные лишения стали более жестокими. Каждый рассвет комендант выстрелами по окнам и лаем собак будил мертво спящих пленных. Потом строил всех, и тем, кто уже не мог стоять, стрелял в затылок. Остальных — на каменоломню.
СУДНЫЙ ДЕНЬКАК ПОЖИЗНЕННАЯ КАТОРГА
Борис вместе с товарищами начал обдумывать план побега. При этом рассчитывал на помощь местных жителей и добровольцев охраны, среди которых были наши разведчики. Во время ночной смены, когда немецкие специалисты хорошо напились по поводу очередной победы на фронте и начали орать песни, Борис кивнул товарищу по нарам Николаю: «Отправляемся, ворота без охраны!» Через какое-то мгновение пленные уже оказались на улице. Затем добрались до того мужика, который организовал передачу весточки матери Бориса.
— Залезай на чердак, — посоветовал мужик и принес поесть.
Прервал тревожный сон странный собачий лай. Немцы с овчаркой искали беглецов. И неизвестно, как сложилась бы судьба Топора, если бы вражья собака не подралась с хозяйской и не потеряла след.
Вскоре Топор оказался в оккупированном румынами Ананьеве, увидел перепуганную маму: «Сынок, тут жандармы!..»
Впрочем, румыны его не страшили — не такое видал на войне. Он шел навстречу испытаниям с решимостью солдата: чему быть, того не миновать. В Ананьеве не стал отсиживаться, встретился с коммунистами Кузьминским и Дробенковым, которые занимались подпольной работой, навел контакты с членами антифашистской молодежной организации Васей Буженко, Володей Ермоленко, стрелком-радистом Павлом Кудашовым, бежавшим из плена. Они начали давать населению правдивую информацию о положении на фронтах, готовить людей и оружие для сопротивления немцам.
Буженко и другие молодые горячие ребята предлагали бросить лимонку-другую в помещение жандармерии. Борис и Павел придерживались другого мнения, поскольку знали, что у румын есть заложники, и если погибнет их солдат или офицер, они накажут 200 невинных жителей. Поэтому занимались обычной работой и переправляли действующему партизанскому отряду продовольствие. Топор с Кудашовым не оставляли идеи перехода через линию фронта к своим.
Но кто-то из местных парней (Борис Прокофьевич догадывается, кто это сделал) сдал подпольщиков румынам. Поздним вечером четыре жандарма арестовали Топора, бросили в мокрую кутузку и начали мучить допросами. На все вопросы был короткий ответ: «не знаю». Тогда летела чернильница, Бориса сбивали с ног, снимали обувь, набрасывали кандалы на руки и ноги. Удары резиновых дубинок по пяткам чувствует до сих пор... Такая процедура продолжалась несколько раз, но никто из подпольщиков не сломился.
Осенью 1943 года в Тирасполе состоялся показательный суд военно-полевого трибунала над подпольщиками из Ананьева. Его организаторы сделали все, чтобы оправдать действия румынской сигуранцы и немецкого гестапо, нагнать страху мирным жителям. На столе, за которым сидели румынские судьи, стоял крест. По приговору военно-полевой фемиды Кузьминского, Дробенкова и Ермоленко ждала казнь, а Топора, Кудашова, Буженко и других — пожизненная каторга. Очередной вызов судьбы Борис воспринял спокойно и даже в той, казалось бы, безвыходной ситуации, думал о свободе...
ПОБЕГ ИЗ КАМЕРЫСМЕРТНИКОВ
Пока рядовой Топор, выполняя решение Тираспольского суда за №121, сидел в пожизненном заключении, советские войска подходили к Молдавии. Румынская тюрьма перешла в руки гестапо. В марте 1944 года стало ясно, что немцы живыми не оставят никого. Мужественный Вася Буженко написал на стенах камеры свой адрес и слова: «Прощай, братишка Коля» (это его старший брат, воевавший на фронте).
Узники разработали нехитрый план побега. Перед началом операции молча попрощались, ибо знали, на что шли. Самый старший, пятидесятилетний Шарапановский, сказал только: «Мы остались в этом аду людьми — и это главное. Кто останется живым, пусть расскажет...»
Для того, чтобы вырваться из тюрьмы, нужно было пробить потолок и спуститься по лестнице на первый этаж. Работали по очереди. Когда приступил к работе Топор, в камеру, забитую десятками смертников, ворвались шесть конвоиров и начали поливать автоматными очередями людей, которые рвались на волю. Упало несколько узников, звучали крики, стоны раненых. Борис увидел перед собой дула автоматов и приготовился к худшему, но разъяренная толпа живой волной прижала немцев к стене и дверям, полетели бутылки, другие предметы, началось разоружение конвоя. Тем временем стражу разъединили, и она уже не могла вести перекрестный огонь, чтобы не стрелять в своих.
Топор с бутылкой в руках оказался на дворе и через несколько шагов упал в ров, над которым на проволоке уже висели трупы. Мозг работал лихорадочно, в висках громко стучала кровь. Вылез через отверстие и — ползком к балке. Поел немного снега и в полуобмороке залез на чердак крайней хаты. Добрые люди набросили на плечи фуфайку, накормили, дали даже справку о «гоштруд» — якобы отработал на немцев. Но она не спасла, немцы в черных мундирах, уничтожавшие все после своего отступления, бросили Топора на повозку с кирками и отправили копать линию обороны.
Но изрядно побитый враг на всех фронтах уже был деморализован и терял бдительность. Этим воспользовался Топор: когда немцы прятались от дождя, он решил в очередной раз вступить в поединок со смертью и по-пластунски забрался в глубокую балку. Потом искал дорогу до линии фронта. Гремела артиллерийская канонада, падали осветительные ракеты, смерть ощеривалась то тут, то там...
РАСЧЕТ
Рядовой Топор дошел до своих и уже скоро в сопровождении сержанта был в Ананьеве. Когда мама, расспросившая гадалку об его судьбе, увидела сына живым, то потеряла сознание. Ведь все родные считали его убитым в тюрьме. Впрочем, счастье было недолгим — назавтра Борис был у военкома, во второй раз принял присягу и — на фронт. Заряжающий рядовой Топор в составе 236 стрелкового полка прошел от Молдовы до Берлина.
Как воевал? Освобождал города Ковель, Гродно, участвовал в знаменитом штурме Сандомирского плацдарма. В одном из боев он превзошел себя: прямой наводкой подбил немецкий танк, а артиллеристы с его помощью остановили еще несколько «тигров». Был тяжело ранен, осколок до сих пор сидит в левом плече и дает о себе знать перед изменением погоды. Выздоровел, и снова в бой: форсировал реки — Одер, Варту, штурмовал знаменитые Зееловские высоты, цитадель Познань. В польском городе видел пленных немцев, они, как цыплята, что-то лопотали, просили, молились, тянули жалостно: «Наше время кончилось». Борис, как никто, понимал, что война — не вина этих пленных, а их беда.
Последнюю точку в Великой Отечественной Борис поставил в майском Берлине. Артиллеристы вели ожесточенные уличные бои. Наши потери росли. Казалось, очередная атака захлебнется, и вдруг одна пушка развернулась под свинцовым ливнем. Рядовой Топор навел ее на цель и — залп, другой, третий! Все произошло так быстро, что немцы растерялись, а те, кто остался жив, начали выскакивать из окон.
Таким образом, гвардии сержант Топор рассчитался с немцем в той правой войне сполна, заслужив солдатский орден Славы III степени и медаль «За отвагу».
В душах многих людей та война поселила два страшных чувства: ненависть и жестокость. У Топора этого не было и нет. Может, потому он захотел учить детей духовности, отличать добро от зла, правду от лжи, че от подлости. Закончил педагогический институт, учительствовал, был директором Ананьевской восьмилетней школы №4. Имеет медаль Антона Макаренко за вклад в развитие образования. Можно быть уверенным и за весь его род: два сына, четыре внука, два правнука — свидетельство того, что сила духа Топоров не выродится.
