В свое время выдающийся украинский писатель Улас Самчук, раздумывая в своих воспоминаниях «На белом коне» о судьбе и личности полковника Андрея Мельника, написал: «Немного жаль, что я не знал ближе эту контраверсийную личность, чтобы иметь полное о ней представление. Мы не очень хорошо знаем наших людей этого рода. Никаких дат, никаких конкретных более интимных зарисовок, ничего личного. Этим мы и отличаемся от европейцев вообще, которые любят биографии, и они у них имеются, и которые часто хорошо используют их для своего интеллектуального развития. Мы же не имеем биографий вообще. Иногда не знаем о людях абсолютно ничего, как будто это было во времена автора «Слова о полку Игореве». Что мы знаем о личной жизни Петлюры, Винниченко, Донцова, Маланюка? Ничего. Решительно ничего». Изменилось ли что-то за полстолетия, прошедшие со времени написания этих строк? К сожалению, нет. И к названным У. Самчуком фамилиям можно без колебаний добавить Михаила Грушевского, Дмитрия Чижевского, Сергея Ефремова и многих других украинских светочей духа.
Где же искать причины такого состояния национальной биографистики? Дмитрий Чижевский, рассуждая над проблемой нереализованности в отечественной литературе барокко «любимого жанра» этого стиля — автобиографии, объяснял его слабое распространение в Украине «чересчур заметной духовой окраской образованных кругов на Украине» и «слабостью сугубо литературных светских интересов». Не отрицая вывода известного ученого, попробуем глубже рассмотреть проблему биографистики именно через призму истории.
Вполне уместным в этом случае будет интересное наблюдение поэта и историософа Евгения Маланюка. Под впечатлением от стихотворения Шевченко «Бували войни й військовії свари...», он писал в своем дневнике: «Нам бракує тривання в рості. //«Жеруть і тлять старого дуба. //А од коріння тихо, любо //Зелені парости ростуть». Русь — Козацтво — Україна. «Слово» — Могилянська Академія — «Енеїда» — Шевченко. Звідціль — недокінченість, недовершеність («козак безверхий»), недосконалість, покаліченість, сплощеність і розклад (Гоголь) і т. д. Ніколи повної Людини». Поэт и культуролог довольно точно подметил драматическую прерванность нашей истории, сказавшуюся и на развитии культурного процесса. Ведь еще в эпоху Киевской Руси начиналась отечественная биографистика. Вспомним, например, проложное житие Кирилла Туровского или автобиографию Владимира Мономаха по его «Наставлению детям». Однако падение Киева в 1240 году под ударами татаро-монголов, а за ним упадок Киевской Руси прервали начатую традицию. И только запоздалое украинское возрождение XVII—XVIII веков, прежде всего связанное с Киево-Могилянской коллегией и академией, оживило жанровые формы биографистики. Стоит упомянуть, например, многоплановую и красочную портретную галерею украинской шляхты в летописи Самийла Величко, попытки автобиографического письма в «Диариуши Грешного Иеромонаха Димитрия, послушника Кириллового Киевского Монастыря» Дмитрия Туптало (Тупталенко), первые образцы казацко-старшинской агиографии, наконец популярные для указанного времени светские жития были прообразом жанра исторической биографии и так далее.
К сожалению, украинская трагедия героического освободительного движения Ивана Мазепы 1709 года опять прервала процесс украинского возрождения. Подготовленная Киево-Могилянской академией украинская духовная элита (Лазарь Баранович, Стефан Яворский, Дмитрий Туптало, Григорий Конисский и др.) усилиями Феофана Прокоповича была отнята у Украины и призвана творить Российскую империю. При этом и в бывшей империи, и в нынешней России личность и наследие, например Д. Туптало, считают своим духовным достоянием. Забывается, между тем, что свой самый значительный труд «Житие святых» Д. Туптало творил с благословения гетманов Ивана Самойловича и Ивана Мазепы. «С помощью Мазепы, — пишет профессор Валентина Соболь, — были преодолены большие препятствия, возникавшие со стороны Московского патриарха Якима. Москва упорно препятствовала по той причине, говорит Иван Огиенко, что таких книг не имела Московская церковь». Это не имеет значения — митрополит Ростовский Дмитрий полностью «приватизирован» нашими северными соседями. Не важно, что он был казацким сыном и себя не мыслил без Киева, что он писал свои произведения на украинском языке, что доказано Иваном Огиенко. А что же мы? Сподобились ли хоть на историко-биографический очерк, на литературный портрет земляка? Вот так отчетливо проступают проблемы, просчеты и задачи отечественной биографистики.
В то же время, приведенный пример отражает и общественно-исторический фон, на котором развивалась украинская биографистика в XVIII—XIX столетиях, и причины, препятствовавшие ее полноценному развитию:
— утрата Украиной остатков автономии и превращение ее в колонию России с одновременной ликвидацией института казацко-старшинской аристократии;
— интенсивное создание на украинских землях унифицированной по имперскому принципу административной, культурной и бытовой среды;
— мощный процесс втягивания митрополией национальных элит и создание человека имперского типа;
— почти полный переход украинской сословной и духовной аристократии на русский язык и, соответственно, чрезвычайно узкий круг национальной украиноязычной элиты;
— запрет печати на украинском языке, открытое и тайное преследование собственно украинской аристократии.
Итак, измельчал предмет биографистики — ее герой. Ведь в большинстве своем украинское панство нового времени, пришедшее на смену старшинской элите, не годилось в герои. Вспомним для примера украинскую сатиру XVIII в. «Доказательства Хама Данілея Куси потомственні». Ее герой трудом и потом достиг богатства, скупил земли, дочерей отдал «в майорские дома», сыновей вывел в коллежские асессоры. Мало того, даже на герб свой сподобился, даром, что центральное место в нем отведено лопате, «написанной ручкой вверх». И невдомек этому «новому украинцу» образца конца XVIII века, почему же и до сих пор именуют его хамом.
Блестящий собирательный художественный портрет украинской сословной элиты второй половины XVIII — начала XIX в. дает Григорий Квитка-Основьяненко. Вспомним для примера героев его комедии «Шельменко-денщик»: господина Шпака, который читает газеты один раз в год, а делом дворянской «чести» своей жизни считает судебную тяжбу с соседом-помещиком; или господина Лопуцковского, который «вояжировал» из Воронежа аж в Чернигов, или «специалиста» по внешней политике господина Опецковского и его жену Агафену Семеновну с ее исчерпывающей репликой-самохарактеристикой «у нас в Петербурге» (это наша тогдашняя диаспора). К ним добавьте сотника Забреху из «Конотопской ведьмы», который по российскому уже закону унаследовал от отца должность сотника и первое, чем должен был отметить свое вступление в должность, так это... жениться и перегородить хату, чтобы была горница (примитивное «обезьянничание» обычаев русского дворянства). А в военный поход идти — так нет, лучше топить ведьм. А еще целая семья Халявских из романа-хроники «Пан Халявский». Нашу казацкую шляхту, которая обретала и отстаивала свое право рыцарской аристократии в военной и державной борьбе, сменило «жалованное» дворянство российского образца. Предку Шпака дворянство было даровано за то, что его «родоначальник из усердия, приходил к темнице и под окошком пел шпаком», теша слух своего хозяина в тюрьме, а предок Халявского был жалован дворянской грамотой за... убийство мыши, которая могла нарушить сон господина. Не важно, что речь идет о литературных героях. Предку процитированного выше Дмитрия Чижевского дворянство было даровано также за пение, правда в придворной капелле царицы Елизаветы Петровны.
Е. Маланюк по этому поводу писал: «...Екатерина II делает одно из самых гибельных и далекоидущих своих дел: она дает нашей шляхте т. н. жалованую грамоту дворянству, которой наша казацкая шляхта, имевшая западноевропейский по своему рыцарскому происхождению характер, во-первых, раскалывается как целость, во-вторых. вливается в безликие ряды не рыцарского, а чисто «служилого дворянства» московского, которое, в силу обстоятельств, никакой «шляхтой» не могло быть, будучи дополнением к административной машине».
К счастью, мощный ген национального самосохранения сберегла уничтожавшаяся, но не уничтоженная, меньшая часть украинской аристократии в лице анонимного автора «Истории Русов», историков Дмитрия Бантыша-Каменского, Николая Костомарова, Михаила Грушевского; поэтов-романтиков — Тараса Шевченко, Пантелеймона Кулиша и др. В сложных условиях подколониального существования, искалеченная империей национальная элита осознавала свой долг — дать современникам и потомкам биографические портреты духовых лидеров нации. Так появляется работа Николая Костомарова «История Украины в жизнеописаниях выдающихся ее деятелей» с биографиями Владимира Великого, Ярослава Мудрого, Феодосия Печерского, Владимира Мономаха, Данилы Галицкого, Константина (Василия) Острожского, Петра Могилы, Богдана Хмельницкого, Лазаря Барановича, Дмитрия Туптало, Ивана Мазепы и других. Нарабатывается определенный опыт в области историко-биографических и историко-генеалогических исследований (В. Модзалевский, В. Антонович, А. Лазаревский). Появляются биографы у наших выдающихся писателей. М. Ковалинский создает биографию Г. Сковороды, С. Стеблин-Каминский — И. Котляревского, А. Конисский — Т. Шевченко и другие. Таким образом, несмотря на открытое сопротивление имперской власти украинская биографистика делала существенные шаги, чтобы заявить свое право на существование.
Правда, выделиться в самостоятельное и самодостаточное направление науки национальной биографистике удалось только в конце ХХ века. Ведь рожденная революцией новая имперская власть, уже советская, видела личность (историка, ученого, писателя) общественным продуктом, которого создает социальная среда, умаляя при этом роль индивидуальности. Так, например, в литературоведении биографический метод был признан «буржуазным». Советская биографистика была под мощным прессом политики и идеологических догм. Не стоит теперь останавливаться на механизме его влияния на развитие биографистики — он известен и еще памятен. Широко обобщая, проблемы современной украинской биографистики можно свести к преодолению последствий заидеологизированности биографических исследований прошлого и переориентирование ее на решение сугубо национальных задач.
В то же время, несмотря на все недостатки украинской советской биографистики, в ней в целом реализовались все ответвления этой области научных исследований: создание собственно жизнеописаний, автобиографий и биобиблиографий, включая их вспомогательные сегменты (справочники, воспоминания и др.). Была определенная система, был наработан опыт (вспомним хотя бы серии «Жизнь знаменитых» в «Молоді», «Литературный портрет» в «Дніпрі» и др.), были новаторские поиски (например, проект «Шевченковского словаря»). Катастрофа национального книгоиздания в независимой Украине наиболее болезненно отозвалась именно в сфере биографистики и прежде всего в области жизнеописаний. Иногда имеется несколько диссертационных исследований поэтики, например О. Лятуринской, но до сих пор белым пятном остается ее жизнеописание. И это, как уже говорилось, касается и И. Мазепы, и М. Грушевского, и Д. Чижевского.
Нас не спасут спорадически рождающиеся издательские проекты наподобие «100 выдающихся украинцев» и тому подобное. Нужна как раз определенная система. Здесь могли бы хорошо помочь и диссертационные исследования портретного типа, ведь есть целый поток возвращенных имен. Вспомним, кстати, подвижнический труд в этой области покойного уже профессора Петра Хропко, который в течение нескольких десятилетий практиковал такие темы для своих аспирантов, кстати, несмотря на сопротивление академической науки. Как следствие, часто эти работы являются чуть ли не единственными исследованиями жизни и творчества целого ряда украинских писателей.
Очевидно, предметом именно государственного финансирования должны стать проекты серий жизнеописаний, например, «Знаменитые украинцы», а самое главное и важное, что государство должно взять на себя осуществление проекта Украинского биографического словаря. О нем уже почти десятилетия ведутся разговоры, есть даже определены наработки в Институте биографических исследований Национальной библиотеки Украины имени В. Вернадского, но, как говорится, воз и ныне там. Тем временем, в этой области биографистики есть колоссальный мировой опыт, в частности и наших соседей поляков («Польский словарь биографический») и россиян. Стоит даже сравнить потребность в проекте Украинского биографического словаря с написанием академической истории Украины.
Свидетельством того, что издание Украинского биографического словаря необходимо и своевременно, являются, так сказать, инициативы «снизу». Речь идет об отраслевых словарях и справочниках, вышедших в свет уже в независимой Украине, например, «Украинская журналистика в именах» (1994— 1998), «Биографический словарь деятелей культуры» (1994), Лысенко И.М. «Словарь певцов Украины» (1997), Огородник И.В., Русин М.Ю. «Украинская философия в именах» (1997), «Медицина в Украине. Выдающиеся врачи: Конец XVII — первая половина ХIХ веков. Библиографический словарь» (1997), Туркевич В.Д. «Хореографическое искусство Украины в персоналиях» (1999), «Украинские архивисты: Биобиблиографический справочник» (1999) и много других. Соответствующая работа проведена и на областных уровнях.
Внимание к отечественной биографистике вызвано не только и не в первую очередь тем, что сегодня мировая биографистика переживает период бурного подъема. Украинскую биографистику мы видим мощным фактором строительства национального государства.
