4 августа исполнилось 150 лет со дня рождения Марии Константиновны Заньковецкой.
Старинное фото. Обыкновенная женщина. Совсем не красавица. Немного великоватый нос с широкими ноздрями. Высокий лоб. Ровные брови высоко подняты. Выразительный четкий рисунок губ — нижняя заметно больше, верхняя близко к носу, углы рта чуть потянуты книзу. Щеки круглые. Темные глаза небольшие, грустные. Влюбленным в нее мужчинам и восторженным современникам они казались большими, — возможно, были выразительными, красноречивыми, умели излучать сильные чувства. В целом же лицо на фото приятное, но обыкновенное.
И эта обыкновенность — легендарная артистка? Та самая Мария Заньковецкая, до сих пор непревзойденная звезда украинской сцены? Она. Та, которая дала жизнь практически всем героиням классической украинской драматургии от И. Котляревского («Наталка-Полтавка») до М. Старицкого, М. Кропивницкого, И. Карпенко-Карого, П. Мирного. Она не сыграла Шекспира и Шиллера, Софокла и Эврипида, потому что, как говорила сама Мария Константиновна в речи на II Всероссийском съезде сценических деятелей 1898 года в Москве, «малороссийский народ лишается (цензурой. — В.З.) возможности ознакомиться с произведениями европейских классиков, с лицами своей истории, а артисты малороссийских труп не могут в достаточной мере развивать свои силы, будучи вынужденными действовать в слишком узкой сфере, отстраненные от тех широких горизонтов, которые им раскрывают... произведения великих творцов другой литературы».
Но самой Заньковецкой хватило творческой силы достичь вершин трагедии в безумии Елены («Глитай, або ж павук»), неистовстве страстей цыганки Азы, страданиях униженной наймички Харитины, отчаянии преданных Катерины («Не судилось») и Софии («Безталанна»), несчастной Зиньки («Дві сім'ї») и многих-многих других образах.
«Талант Заньковецкой, — писал Иван Нечуй-Левицкий, — эффектный, колоритный, блестящий, видный; на нем лежит блеск южного колорита... Голос у Заньковецкой звонкий, альтовый, металлический и громкий; он слышен в самых дальних закоулках театра. Характер у нее живой и очень нервный, и чувственный, из-за чего и талант ее нервный, очень влиятельный, даже заразительный... Когда она играет, то как будто сама в своих чувствах, в своей душе лично... переживает судьбу изображаемого ею типа...
Талант Заньковецкой дан ей от рождения; его дала ей мать-натура, поэтому-то она на сцене играет так натурально, так легко, как будто просто, без малейшего напряжения. Но тонкая и детальная ее игра показывает, что она немало заботилась о развитии своих прирожденных сокровищ; видать, что она все обдумывала, что она вдумывалась в психические ситуации изображаемых на сцене типов, пока не постигла их вполне, до глубочайшего движения их мыслей... их характера, их психических, иногда очень сложных и глубоких ситуаций».
Актриса признавалась: «Я люблю своих бедных. Если я здесь (клала руку на сердце. — В.З.) почувствую роль, то тогда я ее сыграю, а если нет, то и браться не хочу». И действительно, Заньковецкая извлекала свои образы из своего сердца, из своей души. Ведь в творческом акте артист сам для себя инструмент. У пианиста есть струны фортепьяно, у художника — краски и кисти. А у артиста — струны его души, краски его голоса, скульптурность его тела, жеста, выражения лица, излучения глаз.
Вот и Заньковецкая на сцене всегда оставалась узнаваемой, но ведь какой разной даже в похожих ситуациях сюжетов. Потому что инструмент актрисы — ее личность — была очень богатой, тонкой, впечатлительной, идеально женственной.
Мария Адасовская (по отцу), Хлыстова (в браке), Заньковецкая (на сцене) — дворянка Нежинского уезда, пансионного воспитания. Счастливое детство и исполненная страданий и испытаний жизнь. «Страдание играя, страданием сама была она живым» (М. Рыльский). Природный талант звал на сцену, советовали учиться актерству учителя, общественность Нежина... Но для дворян «фиглярство» считалось позором, отец не пустил, выпихнув замуж за нелюбимого, солидного офицера Хлыстова. Тот любительские выступления жены едва терпел. Но... «Я любила искусство, любовь к сцене стала моей жизнью. Я не могла больше бороться со своей любовью и, порвав со всеми своими, поступила на сцену».
Заньковецкая, как истинная Женщина, построила свою личную и творческую судьбу на любви, на любви — к сцене, к своим «бедным», к Николаю Садовскому, великану украинской сцены и ее гражданскому мужу, к партнерам, к Украине (многократно приглашаемая на русскую императорскую сцену, осталась служить родному театру, путешествующему, зажатому в запретах, униженному администрацией Малороссии).
За любовь эту, как чаще и бывает, заплатила страданиями. Муж издевался, подписывая ей разрешение на самостоятельную жизнь только на короткие сроки. При разводе церковь лишила ее права на второй брак и наложила семилетнее покаяние в монастыре. А это означало — были бы дети, получили бы несчастную и унизительную судьбу незаконнорожденных. Детей у нее не было... Покаяния тоже. Было проклятие отца. Правда, спустя много лет он таки увидел дочку в роли Елены («Глитай, або ж павук») и поцеловал свою Марусю. Надменные градоначальники выгоняли больную, с высокой температурой, актрису из города «в 24 часа», потому что украинская трупа играла без разрешения.
Начал предавать щедрый на любовь к женщинам Николай Садовский. «Сколько страданий выпало ей пережить, сколько бессонных ночей провести, сколько пролить горьких слез!» — свидетельствует София Тобилевич, жена старшего брата Николая — Ивана Тобилевича (Карпенко- Карого). После первой измены любимого Садовского Заньковецкая едва не выбросилась из окна — за одну ночь поседела прядь волос.
Мария Константиновна была очень впечатлительной, тонкой, нервной натурой. Иногда теряла сознание, как в своем дебюте на профессиональной сцене («Наталка- Полтавка», 1882 год, Елисаветград, трупа Марка Кропивницкого). Тогда после первой арии Наталки «Віють вітри» за кулисами зло и дико захохотала группа недоброжелательных артистов. Заньковецкая на сцене потеряла сознание, ведра и коромысло упали на пол. И все же она взяла себя в руки, но после первого действия за кулисами залилась горькими слезами и опять потеряла сознание. Вызвали врача, едва привели в чувство. И с огромным успехом артистка доиграла спектакль.
С тех пор на сцене часто играла обморок так убедительно, что даже партнеры боялись и верили. Вспоминает Борис Романицкий, который молодым дебютантом играл Дмитрия в пьесе М. Старицкого «Не судилось», где Заньковецкая в возрасте шестидесяти (!) лет очаровательно играла молодую Катерину: «Подбегаю к Катерине-Заньковецкой, наклоняюсь, чтобы взять и поднять ее, беру за руку — рука какая-то одубелая, посмотрел на лицо, на всю фигуру обморочной Катерины и... буквально испугался... потеряла сознание не Катерина, а сама актриса... Что же делать? «Чего же ты стоишь, дурак, бери!» — послышался шепот «обморочной» Катерины. В самых ужасных психологических ситуациях своих героинь актриса никогда не теряла самоконтроля, хотя умела плакать настоящими слезами и растрогать зрителей так, что плакали в зале даже мужчины.
А в жизни... Как-то на ее глазах трамвай отрезал какому-то бедняге ноги. Мария Константиновна застыла на месте — у нее отнялись ноги так же, как и у несчастной жертвы.
Сопереживание, сочувствие, теперь говорят «эмпатия», способность почувствовать другого как самого себя — едва ли не сильнейшая черта Заньковецкой как актрисы и человека. «Где горе — там она», — вспоминали современники. Правдами-неправдами добывала деньги арестованным бунтарям. Неоднократно жили у нее молодые актеры и актрисы. Она их кормила (непревзойденно варила борщ), одевала, даже приданое справляла.
А вела себя она (как и играла на сцене) очень просто. В ней ничего не было от актерского любования собой. Одевалась всегда скромно, ничего показного, ничего подчеркнуто модного, которое могло бы бросаться в глаза и обращать на себя внимание, но с большим вкусом. Часто задушевно и заразительно смеялась. В разговоре была остроумной, острой на слово.
Среди друзей Марии Константиновны было немало композиторов, писателей, художников, профессорские семьи, журналисты, адвокаты, врачи, коллеги-актеры. Это был ее жизненный круг. И эта дворянка так убедительно играла подруг своего детства — простых крестьянок, батрачек, беднячек. «М.К. Заньковецкая, этот гигант и талант, — писал о своей Марусе Николай Садовский, — развернула перед публикой... удивительные черты простоты и искусства.... Впервые в жизни своей... сытый, блестяще одетый салон увидел действительную мужицкую жизнь. Жизнь того мужика, которого он видел только из окна вагона, в котором до сих пор видел рабочую скотину... Перед ним стояла ободранная, забитая жизнью девчонка- батрачка. И, несмотря на лахмотья, которые покрывали ее тело, все ее существо дышало божественной чистотой и полным любви и муки горячим сердцем».
Любовью и мукой наполнялось и собственное сердце артистки. В своих ролях она сыграла-прожила едва ли не все ипостаси девичьей, женской любви, любовных страстей, измен, насилия и безумия. И была в этом такой убедительной, что есть основания допустить — едва ли не все это пережито ею в личной жизни. И хотя после разлуки с любимым Николаем случались и в ее судьбе молодые мужчины, любила по-настоящему она его одного. Разорвала с ним отношения, не перенеся многочисленных измен, но когда очередная «кошечка» не уберегла старого Садовского и его понесли на Байковое кладбище, по просьбе Маруси процессия прошла около ее дома. И она, 77-летняя красавица, старше Николая на два года, с очень больным сердцем и туберкулезом, подошла к окну простить ему все.
А сама пользовалась у мужчин безумным успехом. Ради нее меценаты давали театру деньги, создавали антрепризы, дарили лавровые венки. «Я почувствовал, что моя нервная система как-то подтянута, напряжена... У меня буквально задрожало тело», — признается один из них в адрес шестидесятилетней (!) актрисы.
Все отмечали очаровательную женственность Заньковецкой. И это очарование сильнее классической красоты. А на сцене это огромная сила. И очарование Заньковецкой можно легко представить по воспоминаниям современников. Они свидетельствуют, что на сцене она казалась совсем юной. Среднего роста, с прекрасной, совсем девичьей фигурой, тонкими чертами лица, темными, среднего размера, очень выразительными глазами, которые и в жизни, и особенно на сцене ярко отражали тончайшие перемены ее внутреннего состояния. Танцевала свободно, легко, как будто шутя, с естественной грацией. Голос сильный, грудной, бархатный широкого диапазона (в пении меццо-сопрано), которым виртуозно владела на всех регистрах — от бурно-трагедийных низов до мелодично-лирических верхов, с колоритной, свойственной украинской крестьянке напевностью.
Недаром перед Марией Константиновной склонялись такие великаны, как писатели Л. Толстой, А. Чехов, П. Мирный, И. Нечуй-Левицкий, П. Тычина, М. Рыльский, художник М. Нестеров, певец И. Козловский, академик А. Богомолец, режиссеры К. Станиславский и В. Немирович-Данченко... А она носила перстень Марка Кропивницкого, которым он помолвил ее со сценой.
Их по праву ставят в один ряд величественных фигур мировой сцены: Элеонора Дузе, Мария Ермолова, Мария Заньковецкая — просто Маруся из села Заньки на Черниговщине.
Р.S.
В создании портрета М.К. Заньковецкой «принимали участие»: Николай Садовский, Василий Василько, Сергей Дурилин, Варвара Любарт, Григорий Маринич, Иван Марьяненко, Михаил Нестеров, Иван Нечуй-Левицкий, Борис Романицкий, София Тобилевич, Елизавета Хуторная и другие.
