«Страна, которая своим спасением была бы обязана исключительно тому или иному вождю, не спасется надолго даже с помощью этого вождя, а, кроме того, и не заслуживает спасения»
Бенжамен КОНСТАН, французский писатель ХIX века
Всемирная история необыкновенно богата примерами героической борьбы за свободу — от трехсот спартанцев до рыцарей ХХ столетия. Но не забудем и о том, что свобода и демократия обладают одним опаснейшим, коварным свойством — мутировать, злокачественно видоизменяться, когда в прежнюю, казалось бы, «передовую», «победоносную» форму вкладывается далеко не прогрессивное (мягко говоря) содержание. Как и раковый процесс, кризис и гибель основ демократии имеет множество причин и предпосылок (демагогическая пропаганда кандидатов в «вожди», озлобление и усталость миллионов людей на фоне тяжелейших экономических кризисов, лживость и продажность парламентских «избранников народа», порождающие ненависть и презрение к представительной демократии как таковой...), которые далеко еще не исследованы с необходимой ясностью и глубиной. Но разбираться в этой проблеме остро необходимо; это нужно народам (в том числе и украинскому, свидетельством чему — драматический политический кризис последних недель) для извлечения насущных, вечно актуальных исторических уроков, которые позволили бы отличить подлинную свободу от тоталитарных «ядовитых плодов». Мы сейчас сосредоточимся только на двух, быть может, наиболее ярких, примерах, имеющих прямое отношение к названной теме.
1. ТРИУМФ И ПОЗОР «НАПОЛЕОНА МАЛОГО». ФРАНЦИЯ. 1848—1870 гг.
«Нужда ведет народ к революции, но революция снова ввергает его в нужду!» Эти чеканные слова великого Виктора Гюго (за ними — «заколдованный» круг истории) многое объясняют в драматическом ходе событий во Франции 1848—1852 гг. В предельно краткой, схематической форме события эти выглядят так. Февральская революция 1848 года свергла режим «короля-банкира» Луи-Филиппа и утвердила в стране республиканский строй (о «скрытых пружинах» революции тот же Гюго высказался очень точно: «Когда толпа бедняков глядит на богачей, то это вызывает у нее не просто размышления, — это предвестие будущих событий»). Но революция, как очень быстро обнаружилось, не оправдала надежд людей. Как писал один из дальновидных современников (и активных участников политических и парламентских битв) Ламартин, «фанатизм зажиточных не уступал фанатизму обездоленных», — и это стало одной из главных причин последовавших трагедий.
В июне 1848 года регулярные войска под командованием генерала Кавеньяка жестоко подавили восстание бедноты парижских предместий. «Кровавый ров разделил собственников и обездоленных» (Александр Дюма), засыпать его пришлось на протяжении нескольких десятилетий. Несмотря на то, что именно 1848 год укрепил во Франции основы парламентской демократии (как раз тогда впервые было законодательно оформлено всеобщее равное избирательное право, независимо от размера имущества, вскоре отмененное бонапартистским режимом) — очень скоро в обстановке нараставших социальных противоречий и крайней политической нестабильности стали звучать призывы к ограничению, а то и отмене основ представительной демократии, к введению чрезвычайного положения, опирающегося на волю и силу «спасителя нации». Гюго (нам придется его не раз цитировать) заявил по этому поводу следующее: «Я ни в коем случае не сторонник чрезвычайного положения. Ибо оно всегда кладет начало серии государственных переворотов». Как в воду глядел!
«Спаситель», обещавший стране «примирить порядок и справедливость», «богатство и милосердие», как и следовало ожидать, вскоре появился. Им был Луи-Наполеон Богарне (публично называемый Бонапарт), именовавший себя «племянником» великого императора (он был сыном сестры первой супруги Наполеона — Гортензии Богарне, а отцом его, официально, был родной брат Наполеона Луи, что, впрочем, всегда подвергалось сомнению). Когда в Национальном собрании Луи-Наполеон заявил о намерении выставить свою кандидатуру на выборах первого президента республики в декабре 1848 года, это сообщение сначала было встречено оглушительным смехом. Хитрый, интриган Тьер в частных разговорах именовал принца-племянника «кретином», но быстро пришел к выводу, что «кретином» легче управлять. Тут он ошибался... Новый кандидат оказался очень ловким демагогом, обещавшим «всем все»!
«Фальшивый Бонапарт с тусклым взглядом», как его называли, обожавший сравнивать себя с Вашингтоном — образцом всех республиканских добродетелей — победил на президентских выборах всех соперников с ошеломляющим перевесом (5,5 млн. голосов против 1,5 млн. у Кавеньяка). Новый режим начал свое правление подчеркнуто скромно, но при этом (характерно!) постарался немедленно устранить со сцены всех «идеологов», способствовавших его приходу к власти. В частных разговорах Луи- Наполеон Бонапарт откровенно признавался, что отдает предпочтение «людям действия» перед «людьми принципов», политикам перед мыслителями(!). Гюго, одно время считавшийся советником нового правителя, но быстро понявший, что принц — не тот, за кого себя выдает, отозвался о нем так: «Тот, у кого амбиции, всегда ненавидит тех, у кого — убеждения»...
На пути к монархической власти Луи-Наполеону неоценимую услугу оказал парламент — Национальное собрание, шаг за шагом, последовательно отдавшее свои полномочия в пользу принца-президента. Депутаты, правда, законодательно запретили главе государства баллотироваться на второй срок — и в то же время отправили в отставку уважавшего Конституцию командующего армией генерала Шангарнье, единственного, быть может, кто мог бы защитить их от все более заметных диктаторских стремлений принца. Когда осенью 1851 года Собрание отклонило предложенный Наполеоном Малым (снова острое словцо Гюго!) проект монархической конституции — Президент понял, что пора прибегнуть к силе. «В случае успеха, — нашептывали ему льстивые приближенные, — вся Франция, уставшая от парламентских дрязг, будет у Ваших ног!» Справедливость требует признать, что популярность депутатов, погрязших в склоках и коррупции, была на нулевой отметке.
Утром 2 декабря 1851 года парижане увидели в центре города регулярные войска — и афиши, оповещавшие о том, что парламент распущен и президент берет на себя всю полноту власти. Возле афиш стояли преданные новому Бонапарту агитаторы и популярно разъясняли «непонятливым» прохожим: «Реакционное большинство разогнано!» Переворот удался; Гюго уехал в эмиграцию; ровно через год Луи- Наполеон объявил себя императором Наполеоном III; парламент стал «ручным», полностью подконтрольным монарху. Уже в марте 1852 года был издан «Закон против злоупотреблений прессы» (суть которого понятна и без комментариев!), а в августе того же года — закон Федера, предусматривавший принудительное политическое изгнание для непокорных (он, правда, был быстро смягчен). Новый режим — гибрид военной диктатуры, коррумпированных кланов, части «среднего класса», насмерть перепуганного и оттого раболепного, и продажных политиков «укреплялся и вступал в силу среди роскоши и смеха» (Флобер). Наполеон III удержался у власти до 1870 года, вплоть до позорного поражения в войне с Пруссией...
2. МРАК «ТЫСЯЧЕЛЕТНЕГО РЕЙХА». ГЕРМАНИЯ. 30-е ГОДЫ ПРОШЛОГО СТОЛЕТИЯ
К чему приводит злобная «политическая воля» исключительного талантливого демагога, одержимого к тому же идеей власти и напрочь лишенного каких-либо моральных тормозов и этических устоев — со страшной наглядностью свидетельствует биография Адольфа Гитлера. Жизни «коричневого фюрера» посвящены сотни томов; мы же сейчас рассмотрим лишь один аспект его злодейского пути — поистине зоологическую ненависть к демократии и парламентаризму (что вовсе не мешало ему с дьявольской хитростью, когда было необходимо, использовать тот же парламент в своих интересах!).
«Устранение раковой опухоли демократии — цель нашей партии»; «Представительный парламентский механизм — это демократический вздор»; «Демократию парламента, шайки зависимых нулей, которых дергают на ниточках из-за кулис, заменит истинно германская демократия свободного выбора фюреров»; «Если люди с ужасом обнаруживают, что, тратя последние деньги, они умирают от голода, то они должны сделать следующий вывод: мы больше не станем подчиняться государству, построенному на мошеннической идее большинства. Мы желаем диктатуры!» Подобные гитлеровские «откровения» — вовсе не плод воспаленного воображения маньяка; они были положены в основу политической практики нацистской партии, избравшей своей целью уничтожение демократической Веймарской республики изнутри, в том числе и с использованием тех же парламентских механизмов, столь ненавидимых Гитлером (когда в 1925 году он неожиданно заявил о намерении взять власть «исключительно легальным путем», то некоторые из сообщников даже окрестили его «Адольфом-законником»!).
Бесспорно, если бы не тяжелейший мировой экономический кризис 1929—1933 г.г., углубляющий пропасть между богатыми и бедными, не имперские, великодержавные элементы в мироощущении тогдашнего «среднего класса», к тому же до предела озлобленного наступившими «трудными временами» и потому жадно ищущего врага (а Гитлер подсказывал ему со страниц «Майн Кампф»: «Демократия насаждается евреями, чужаками, скрытыми врагами Германии, чтобы власть оказалась в руках тупой массы, которой легко управлять»), — то никакие «легальные, парламентские» методы никогда не дали бы нацистам власть. Даже при всем их цинизме («Все, что способствует катастрофе, хорошо, очень хорошо для нас и для нашей германской революции», — заявлял в 1931 году лидер «левого» крыла гитлеровской партии Грегор Штрассер). Но история пошла самым трагическим путем из всех возможных. Не последнюю роль в таком развитии событий сыграла огромная внутренняя слабость Веймарской республики, в особенности слабость и безнадежная изношенность ее парламентской системы, коррумпированных, амбициозных, жадных и близоруких партий (что Гитлер в полной мере использовал!).
Так, достаточно сказать, что практически все правительства Германии 1930—1933 г.г. не имели большинства в рейхстаге. Заметим при этом, что конституция 1920 г. наделяла президента страны (а им был фельдмаршал Гинденбург, военный герой Первой мировой войны, в описываемое время — глубокий старик, ультранационалист и монархист, не желавший и не способный реально противостоять нацистам) неограниченной, почти монархической властью. Эту власть он использовал — и неоднократно! — для частых роспусков рейхстага с последующим проведением внеочередных парламентских выборов. К примеру, за три года (с осени 1930 г. по ноябрь 1932-го) таких выборов состоялось три; причем нацистская НСДАП, с помощью разнузданной демагогии и террора против всех несогласных, раз за разом увеличивала численность своей фракции, став ведущей по численности депутатов (но, подчеркнем, никогда, даже на внеочередных выборах 5 марта 1933 г., проведенных, когда Гитлер стал уже канцлером и «коричневой мафией» был подожжен рейхстаг, не имевшей абсолютного большинства! «Наци» получили тогда лишь 288 мандатов из 647).
Следовательно, НСДАП установила в Германии режим террористической диктатуры, отнюдь не имея «законного парламентского мандата» большинства (рассуждения о «законном» приходе Гитлера к власти — безусловное кощунство). Характерно, что еще с 1932 г. Гитлер, кроме поста канцлера, постоянно требовал возможности «править без оглядки на рейхстаг». В этом ему в немалой степени способствовал Гинденбург, скрепивший своей подписью 23 марта 1933 года «Закон к устранению бедственного положения народа и государства». Прежде чем привести этот (отнюдь не чисто юридический) документ, обратим внимание читателя, что этот «плод творчества» нацистских правоведов тоже открывал путь к будущим страшным преступлениям гитлеровцев — без него не было бы ни газовых камер, ни сожженных заживо сотен тысяч невинных людей, ни слез вдов и матерей... Вчитаемся внимательно (заметим: формально все претендует на «законность»!):
«Рейхстаг принял следующий закон, который публикуется после того, как было установлено, что все требования законодательства о порядке изменения конституции соблюдены:
Статья 1 . Имперские законы, помимо предусмотренного конституцией порядка, могут также издаваться имперским правительством (во главе с Гитлером. — И.С. ).
Статья 2. Имперские законы, издаваемые имперским правительством, могут расходиться с имперской конституцией, если они не затрагивают положения рейхстага как такового. Права имперского президента остаются неприкосновенными. (Этим самым конституция фактически аннулировалась; рейхстаг становился совокупностью марионеток, что же касается 86 летнего президента Гинденбурга, то через год, после его смерти, Гитлер «в результате народного референдума» занял его пост.)
Величие и гуманизм демократии в том, что она по сути своей несовместима с гитлеровским людоедским «посылом»: «Сильный должен господствовать, а не смешиваться со слабым, жертвуя собственным величием. Только прирожденный слабак может считать это жестоким». Ценности демократии — неистребимы; уделом «фюрера» была пуля и крысиный яд.
