Всемирная история бесконечно богата драматическими сюжетами, и будущим Шекспирам (если такие появятся) гарантирован неисчерпаемый простор для свободного полета их гениальной фантазии, черпающей, однако же, вдохновение из реальных, не придуманных событий кровавого прошлого. Поистине, муза истории Клио — самый талантливый трагический художник!
Не обошла она своим вдохновенным вниманием и историю имперской России. Мы сейчас остановимся на лишь одной коллизии, и поныне потрясающей нечеловеческой жестокостью и яростным накалом страстей (коварных страстей!). Речь пойдет о расправе царя Петра I над участниками так называемого изменного сговора против государственной власти России. Главой заговора объявлен был ни кто иной, как старший сын и официальный наследник Петра, царевич Алексей Петрович. Трагедия отца и сына — отца, посвятившего себя фанатично, без остатка реализации великодержавной имперской идеи, и сына, бесконечно далекого от амбициозных, захватнических планов «собирания земель», вынашиваемых родителем-царем — эта история не только поражает воображение своим исключительным, трагическим финалом. На фоне официального культа императора Петра (современная российская историография не пишет об этом монархе иначе чем с непременным добавлением эпитета Великий; свое особое уважение к Петру постоянно демонстрирует президент Российской Федерации Владимир Путин) рассказ о «деле» царевича Алексея поможет читателю представить себе, каким же человеком был создатель имперского Российского государства.
И, прежде чем кратко изложить канву основных событий, стоило бы в общих чертах обрисовать политическую философию первого российского императора (и одновременно — последнего царя Московии). Ибо именно эта философия определяла практические действия Петра Алексеевича Романова, человека очень цельного, ненавидевшего какую бы то ни было внутреннюю раздвоенность, самокопание и долгие раздумья по гамлетовской схеме «быть или не быть?». Один из достаточно близких к царю людей, философ и церковный деятель Феофан Прокопович (в определенной степени, «рупор» его идей) писал о необходимости внедрить в России исключительно сильную власть, «крайный суд износящую, а самую ни каковым же законом не подлежащую». Провозглашая намерение «таким образом правителствовати, дабы всяк и каждый из наших верных подданных чювствовати мог, како наше единое намерение есть о их благосостоянии и приращении усердно пещися» (но характерно: эти слова взяты из манифеста, рассчитанного на манипуляцию европейским общественным мнением!), в документах, предназначенных «для внутреннего употребления», царь был более откровенным.
Так в 1709 году в письме к одному из ближайших соратников, графу Федору Апраксину (тот доносил, что один из православных священников, арестованных по обвинению в государственной измене, тяжело болен и может не дожить до суда), Петр заявил: «О протопопе троицком извольте учинить по своему рассмотрению. Ежели будет вам время, то извольте ево взять к Москве и, хотя за болезнию ево пытать нельзя, однако ж выпытывать возможно и не поднимаючи, а имянно, чтоб бить, разложа плетьми или батогами и при том спрашивать». И таких писем у Петра — десятки, если не сотни.
Таким был отец — абсолютный монарх вновь созданной империи. Перейдем теперь к сыну. Алексей, первенец Петра, сын ненавидимой им Евдокии Лопухиной (царь, считая ее и всю семью Лопухиных сторонниками прежних, «старомосковских» порядков, следовательно, своими личными врагами, заточил Евдокию в монастырь), был, очевидно, существом мягким, нерешительным, слабохарактерным, и, вероятно, очень одиноким. Хотя в известном фильме 1937 года «Петр Первый» этот образ просто превращен в карикатуру — перед нами предстает полнейшее ничтожество, едва ли не идиот. Нет сомнений, что строжайший вечный запрет видеться с матерью (именно так поступил Петр!) нанес болезненный удар психике царевича; мальчик навсегда затаил обиду на отца. Но важнее другое: Алексей не мог и не хотел «продолжить дело» своего безжалостного родителя (повторим еще раз: делом Петра было создание и укрепление новой небывалой империи путем «собирания земель» — населенных, кстати, вовсе не этническими русскими...).
А ведь именно этого ждал и требовал от наследника царь. В письмах Петра к сыну (особенно после 1710 года) все настойчивее звучит один властный мотив: требование или быть «первым помощником в делах», или отречься от прав на престол и уходить в монастырь. По сути, это был ультиматум. «Я есмь человек и смерти подлежу, — писал Петр в официальном письме-ультиматуме царевичу в октябре 1715 года под названием «Объявление сыну моему» и продолжал, — то кому вышеписанное с помощию вышняго насаждение (империю. — И.С. ) и уже некоторое и возвращенное оставлю?» И затем — требование к сыну «нелицемерно обратиться» и стать продолжателем дела отца! И тут же — грозные слова: «Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын (как раз в 1715 году у Петра и его жены Екатерины родился сын, тоже Петр. — И.С. ) и что я сие только в устрастку пишу: воистину исполню, ибо за мое отечество (читай империю — личную собственность! — И.С. ) и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть?»
Кто-кто, а Алексей знал отца и понимал, что эти страшные слова — не пустая угроза. Осенью 1717 года наследник бежит во владения австрийского императора и, как сказали бы сейчас, просит политического убежища. Назревал общеевропейский скандал. И тогда Петр направляет к сыну одного из самых доверенных людей, графа Петра Толстого, прожженного интригана, опытного дипломата (а по совместительству — доносчика и палача). Толстой вез с собой «ласковое письмо» царя Алексею, где среди прочего говорилось: «Буде же боишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаю Богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет; но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься».
Проследим, как царь сдержал свое слово. Наследник поверил столь красноречивым обещаниям (впрочем, Толстой активно прибегал и к угрозам), вернулся назад в Россию. 3 февраля 1718 года в Московском Кремле Алексей отрекся от прав на престол и тут же получил «прощение» отца (впрочем, те, кто знал Петра, обратили внимание: перед тем, как «простить» сына, государь громко потребовал, чтобы царевич назвал имена своих «согласников». То есть сообщников. У этих знающих волосы встали дыбом от недобрых предчувствий...). 4 февраля Алексей был взят под стражу; было возбуждено дело по обвинению в заговоре и государственной измене, арестовали десятки и сотни людей, зачастую даже незнакомых с бывшим наследником.
Вначале Алексея интенсивно допрашивали (в первую очередь сам царь — именно этот момент запечатлен на знаменитой картине Николая Ге). Затем, когда масштабы и объем заговора стали лавинообразно разрастаться (читал ли Сталин об этих событиях?) — начались пытки. Пытали (на станке) в первую очередь самого Алексея. Есть достоверные свидетельства (слуга Андрей Рубцов и владелец кабака Андрей Порошилов, ставшие очевидцами, попали на каторгу и чуть не поплатились жизнью), что руководил пытками сына лично царь.
24 июня 1718 года верховный суд и сенат вынесли царевичу смертный приговор (опасались, что он не выдержит пыток и умрет в тюрьме) за то, что Алексей «утаил бунтовный, с давних лет задуманный, против отца и государя подыск, даже при жизни родителя имел надежду на чернь и желал отцу и государю своему скорой кончины, намерен был овладеть престолом чрез бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и иноземныя войска с разорением всего государства при животе государя — отца своего». Через два дня Алексей умер при загадочных обстоятельствах (по официальной версии, «от апоплексического удара»; лишь в 1859 году был опубликован весьма достоверный рассказ свидетеля — гвардии капитана Румянцева, утверждавшего, что царевича задушили по приказу царя двумя огромными подушками граф Петр Толстой и генерал-поручик Бутурлин). На следующий день после смерти Алексея, 27 июня 1718 года, Петр торжественно, с фейерверком отпраздновал очередную годовщину Полтавской битвы...
Но известно: история мстит деспотам, часто посылая им, как возмездие, тяжкую, мучительную смерть. Петр умирал долго и мучительно. «От жгучей боли крики и стоны его раздавались по всему дворцу», — так вспоминает один из свидетелей. Император не успел оставить официального наследника; сын Петр Петрович, на которого возлагались такие надежды, умер в 1719-м, прожив только четыре года.
У нас, украинцев, особый счет к Петру — вспомним Батурин, Петербург, построенный на костях казаков... И если мы действительно чтим Т. Шевченко, то не должны забывать гневные слова Кобзаря, брошенные в лицо северному тирану, культовой фигуре в нынешней России: «Це той Первий, що розпинав нашу Україну!» Думая же о судьбе демократии в России, нельзя не привести слова великого русского историка, либерала по убеждениям, Василия Ключевского: «Петр надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства — это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе неразрешенная». Блестяще сказано!
