2 ноября (22 октября по старому стилю) 1721 г. во время празднования заключения Ништадского мира и окончания Великой Северной войны в Свято-Троицком соборе Санкт-Петербурга проходили необычные торжества. Эпископ Феофан Прокофпович, на тот момент главная фигура в Русской православной церкви, произнес проповедь, в которой прославлял «неусыпные труды и руковождение» московского царя Петра. После него канцлер Гавриил Головкин от имени Сената, Синода и генералитета просил царя принять титул «Великаго, Отца, Отечества, Императора Всероссийского». Петр милостиво согласился на такое предложение. В ответной речи он призвал строить армию, чтобы новую империю не постигла участь древней «греческой» (очевидно, речь шла о Восточной Римской империи, или Византии).
Этим актом был окончательно закреплен выход на историческую арену и статус новой супердержавы XVIII в. — Российской империи, состоялось ее политико-идеологическое освящение. Казалось бы, юбилей такого уровня должен быть предметом гордости каждого современного россиянина с имперскими генами в крови. Но удивительно, празднование такого события 300-летней давности в современной России не вышло на общегосударственный уровень. Существует Общественный комитет, возглавляемый Константином Затулиным, с участием Российского исторического, Российского военно-исторического общества, проходят и запланированные выставки и акции в ведущих музеях, библиотеках, различные конференции и т.д. Но верховная власть почему-то как бы держится в стороне. Единственное возможное объяснение — Владимир Путин и его команда трактуют создание Российской империи в традиционной парадигме «европеизации Московской Руси». Курс на любое сближение с Европой, конечно же, не в тренде современной политики России.
Но можно успокоить нынешнюю российскую власть. Создателя империи Петра меньше всего волновало возможное продвижение своей родины к тогдашнему Западу. Все его заимствования из Европы, кроме чисто внешних (камзолы, парики, бритье бороды), были направлены исключительно на военную модернизацию старомосковского общества. Очевидно, что Петр даже не думал о том, чтобы его подданные жили, как европейцы, тем более стали настоящими европейцами.
Он мечтал о другом. В его планах было заявить о себе Европе, войти в Европу своим войском и флотом, в конце концов заставить Европу считаться с новым государством или бояться его. Собственно, в этом он подражал Ивану Грозному, который в конце XVI в. пытался через Лифляндию прорваться в Европу своими опричниками во главе с Малютой Скуратовым. Но главный палач царя погиб при штурме незначительной крепости Вайсенштайн. Этот поход на Европу не удался по многим причинам. В начале XVIII в. его осуществил Петр, четко понимавший, что воевать с Европой нужно европейским оружием.
А первому российскому императору, в свою очередь, полностью подражает нынешний правитель Владимир Путин. Сейчас он пытается доказать Европе и всему миру, что место России — не только в Совете Безопасности ООН (на самом деле это было место уже несуществующего СССР), но и в Большой семерке самых развитых государств, что Россию нужно бояться и не раздражать, что Россия имеет решающее слово при решении любых мировых проблем, а в отношениях России с соседями, наоборот, никто не может вмешиваться.
Современники-европейцы в начале XVIII в. осознавали, куда заходят амбиции царя. Поэтому все попытки Петра получить надежных союзников для борьбы со шведами, а после первого поражения — посредников для заключения мира были малоуспешны. Напрасно царь московитов обещал направо и налево единственный свой неограниченный ресурс — «пушечное мясо» в любом количестве, на любых условиях. Пускались в ход также предложения денежной помощи, поставок сырья (корабельного дерева, пеньки и т.п.). Наконец, речь шла и об элементарной взятке. Английскому герцогу Мальборо за посредничество в переговорах со шведами были предложены на выбор княжества Киевское, Сибирское, Смоленское и рубин чрезвычайной величины и красоты. Но участники Северного союза не верили Петру.
Датский король Фредерик IV после первого же поражения от шведов в 1700 г. покинул Северный союз, в дальнейшем не очень торопясь вернуться туда. А когда судьба заставила его в 1716 г. (в 1710 г. он уже отвергал такое предложение царя) дать согласие на высадку московского десанта в Копенгагене для совместной операции против Швеции, то король скоро пожалел. 40 тыс. петровских солдат очень свободно чувствовали себя в столице Дании, не очень желая немедленно атаковать шведскую территорию. А московский флот заполнил всю копенгагенскую бухту. Поэтому датский генерал фон Гольштейн предложил тайно вырезать всех московитов. Конечно, королю не хватило смелости на такую ??акцию, поэтому он настойчиво умолял Петра с войском покинуть датскую территорию. Ради этого Фредерик даже отказался от запланированной военной операции.
Саксонский курфюрст Фридрих-Август с помощью царя занял польский престол под именем Августа II, получал ежегодные дотации из Москвы. Однако в затруднительной ситуации в 1707 г. заключил сепаратный мир со шведами, несмотря на личную заинтересованность в отвоевании бывших польских владений на Балтике.
Бранденбургский курфюрст Фридрих III, позднее прусский король Фридрих I в 1689 г. подбивал Петра начать войну со Швецией. Но почти полтора десятилетия водил московитов за нос, намекая на готовность вступить в Великую Северную войну на их стороне и постоянно избегая этого. Лишь в 1715 г., когда стало очевидно, что военная фортуна отвернулась от Карла XII, а московские войска находились уже в Германии, король все же объявил шведам войну в союзе с царем.
Отдаленные государства — вершители судьбы всего континента (Англия, Франция, Голландия, Священная Римская империя), не говоря уже о маленьких немецких государствах и свободных городах, с ужасом наблюдали за шалостями московских драгунов Александра Меншикова и пехотинцев Бориса Шереметева на своих границах. Все признавали, что царь стал угрозой спокойствию не только своих ближайших соседей, но и всей Европы.
Даже участники промосковской партии в Речи Посполитой забросали царя жалобами на поведение его войска, которое более 15 лет грабило и разоряло территории Великого княжества Литовского и Польши. Продвижение московской армии по этой территории можно сравнить с нашествием саранчи. Так, бригадиру князю А. Волконскому 4 июля 1707 г. было приказано напрявляться к Силезской границе. На этом пути с крестьян, мещан и отдельно еврейских жителей сел и городов, принадлежавших противникам Москвы, по личному указанию царя сдиралась беспощадная контрибуция: «с кресьян по десять ефимкоф з дыму присяглого, в городах с мещан по петнатцати ефимков, с Жидоф по дватцати по три ефимка з дыму ж присяглого; а хто не даст, жечь» — — собственноручно написал Петр. Полному уничтожению подлежали «все мелницы, хлеб (которого сами употребить не могут), фураж и протчее все, еже к ползе неприятеля обретаетца (кроме единых домоф, в которых ему ползы нет) жечь и разорять без остатку, не разбирая, противъныя или непротивъныя». Такая же участь грозила многим немецким герцогствам и курфюрствам, беззащитным перед нашествием московитов.
Также не было секретом для Европы стремление московского царя повысить свой статус до императорского. Петр долго пытался приучить европейцев к такому титулу. По крайней мере, уже после Полтавы (1709) на торжественном принятии в московском посольстве по этому случаю в тогдашнем дипломатическом сердце Европы — Гааге посол А. Матвеев пытался запустить в общественное мнение титул «Петр — император россіан». Такую надпись содержал финальный фейерверк праздника.
В следующем году для широких европейских масс титул «Всероссийский император» был употреблен в декларации от 22 июня 1710 г., обнародованной тем же Матвеевым и адресованной Англии, Голландии и Австрии. Кроме того, в самом тексте декларации, написанном на латыни, упоминался «Всероссийский империум», то есть «империя». Декларацией царь обещал, что не будет вступать на территорию Священной Римской империи, если шведы не начнут там военных действий. По привычке он не сдержал обещанное.
Все чаще в обращениях к незначительным европейским властителям, как герцог Лотарингский, московские дипломаты использовали такой титул. Почти постоянно он употреблялся в обращениях Петра к покоренным народам: курляндскому, лифляндскому рыцарству, эстляндским и финским жителям, бюргерам Риги и Данцигу. Подчиненные царя, пытаясь ему угодить, давно уже обращались к нему «Ваше императорское величество». Контр-адмирал Корнелий Крюйс в письмах именовал Петра «всепресветлейший державнейший кесарь», а себя называл «Вашего кесарского величества всеподданнейший обязательнейший слуга».
Европейское сообщество того времени было просто ошеломлено этой наглостью, такими невероятными претензиями. Вспомним: в 1701 году бранденбургский курфюрст объявил себя прусским королем. Большинство европейских дворов долго не одобряло такую новость. Леопольд Австрийский как правитель Священной Римской империи вообще этого до конца жизни не воспринимал. А появление нового императора, к тому же не члена европейской семьи, было неслыханным нонсенсом. Ведь семья — понятие не фигуральное. Например, заклятые враги Карла ХІІ — Фредерик Датский и Август Саксонский были его родственниками по материнской линии. Московский царь никогда не имел никаких семейных связей с европейскими монархами. Но фамильярно величал их своими «братьями».
Чтобы предотвратить полную обструкцию, Москва вынуждена была на некоторое время официально опровергать очевидный факт своих имперских претензий. В очередном соглашении с Польшей, к заключению которого 29 мая 1711 г. вынудили Августа, этой проблеме был посвящен отдельный 14 пункт: «И понеже при иностранных областях в некоторых местах и вне явилось, будто бы его царское величество некоторое намерение имеет на ариентальское цесарство, також и о том старается, дабы Речь Посполитую весьма разорить и разлучить, которое подозрение при иных дворех немало ревности возбудило и для того общим интересом северных союзных многой вред нанести могло, того ради и о сем по древней конфиденции благоуверенно разговаревано, и его царское величество свято засвидетельствовал, и обнадеживает чрез сие паки, что оный ни (на) одно, ни на другое ис прежде объявленных намерений ни малой рефлексии не сочиняет и впредь сочиняти не будет. И того ради приятно ему будет, ежели его королевское величество полской в тех местех, где о том подозрение бытии может, всякие возможные меры воспримет к тому, чтоб мог чрез то всем противное тому наговорить». Не в первый раз царь откровенно лгал международному сообществу, опровергая свои очевидные шаги и пытаясь заверить, что на самом деле таких намерений у него нет.
Начало. Окончание читайте в следующем выпуске страницы «История и Я»
