Нет ничего странного в том, что Кремль активно занимается — задействовав для этого cамые разные средства — своеобразным обрусением всего культурного и научного наследия, которое было создано на территории Российской империи и СССР. Мол, все это наше, русское, неотъемлемая часть «Русского мира». И фигуры, вошедшие в историю, — это тоже «русские». Особенно когда идет речь об истинных украинцах. И Сергей Королев — «человек русской культуры», и Иван Поддубный — «русский богатырь», и Нестор Махно — «типично русский бунтарь». Кинофильмы, телесериалы, книги... Кремлю нужна духовная опора — и без чисто империалистического подхода к прошлому и его «русификации» эта опора оказывается шаткой. Так как, скажем, первый спутник и Юрий Гагарин не взлетели бы над Землей раньше американцев без гениального тандема Королев — Глушко — главных конструкторов ракетно-космической техники. И появился ли бы прославленный МиГ-21, который до сих пор находится на вооружении многих государств, если бы его конструирование не возглавил Глеб Лозино-Лозинский? А если взять ХІХ век, то как обойтись без «великого русского ученого» (как о нем пишут московские издания) Михаила Остроградского, который на самом деле был потомком казацкого рода с Полтавщини, другом Шевченко и за всю жизнь не написал ни одного научного труда на русском языке, потому что всеми фибрами души ненавидел имперскую Россию?
Что ж, Кремлю следует отдать должное — он последователен в своей имперской политике. Но что интересно: не так активно, понятное дело, потому что, пока что, маловаты ресурсы, тем самым занимается и незаурядная часть российских либералов. Вот какой пост разместил на своей странице в ФБ главный редактор «Русского журнала» Александр Морозов: «Андрей Тесля совершает необычайно важную работу. С большим упорством он реконструирует реальные истоки русского национализма (приходится тут добавить: «русского национализма в хорошем смысле»). Представим себе, что в России состоялось бы национальное государство. Чьи скульптурные портреты украшали бы тогда, допустим, историческое здание «народного дома» (как это сейчас можно видеть в Праге, например?). То есть, кто были бы (если бы не 1917 год) зачислены в пантеон? Кто-то, кого через двести лет — уже сидя в современном глобальном обществе — нация называет «а это — наши деятели национального возрождения» (вот Палацкий, вот Масарик)? Ну, понятно, что это были бы вовсе не то персонажи, которых сорок лет уже тянут на это место наши «постсоветские националисты». А чьи портреты? Очевидно, что просветительский национализм XIX века уже был тесно связан с либерализмом, а на рубеже веков он просто принял характер праволиберальной борьбы за институции, обеспечивающие права личности. И вот здесь Андрей Тесля довольно убедительно показывает, что портрет Драгоманова (а затем и Струве) был у нас на месте портрета Масарика. (Правда, надо, конечно, со скорбью признать, что это «воображаемый пантеон» несостоявшейся — пока? — нации... Но еще есть шанс. Ведь этот постсоветский олигархат куда-то денется... А это значит, что вопрос о «Русском пантеоне» все равно встанет. Не сейчас — так через поколение...)»
Поэтому, как видим, уже и Михаила Драгоманова «русифицировали». Что ж, хорошо, очевидно, уже то, что хотя бы указывают, кому принадлежат эти идеи. Так как в свое время Александр Солженицин «творчески позаимствовал», иногда дословно, у того же Драгоманова немало идей относительно общественного самоуправления, даже не указав первоисточник. А между тем, Михаил Драгоманов не считал себя великороссом и четко позиционировал свою проукраинскую направленность — пусть и автономистскую, потому что на то время идея полной независимости и ее обоснование еще не вызрели в политически активной украинской среде. Более того: украинскость Драгоманова не вызывала сомнений у классика немецкой и мировой социологической и политической мысли Макса Вебера; он был хорошо знаком с трудами украинского мыслителя и отмечал, что «большая сила» федералистической программы Драгоманова по переустройству России «заключается в комбинации идеалов экономических с национальными», поскольку относительно украинцев имперская власть проводит политику «жесточайшего притеснения».
И, кстати, Вебер в 1905 году писал, что «проблема автономии приблизительно 30 млн малороссов является пунктом, на котором захватывает дух даже у самых последовательных российских демократов». А в 1915—1916 годах он пришел к мнению, что Украина уже полностью созрела для полной самостоятельности, более того — ее независимость является «центральным пунктом» будущих европейских геополитических трансформаций. Интересно, согласны ли все сегодняшние русские либералы с этим?
С другой стороны, имеем подтверждение не столько империалистичности, сколько трагичности русского либерализма. Кто в Российской империи в ХІХ и в начале ХХ века относился к разным ответвлениям либерального лагеря? Герцен, Драгоманов, Струве, Кистяковский, Вернадский, Петражицкий, Витте, Гессен, Герценштейн... Все «классически русские» фамилии. Разве что Милюков и Маклаков среди них затесались. Естественно, дело здесь не в фамилиях и не в этнических корнях самих по себе, а в тех средах, где формировались и росли либеральные мыслители и деятели Российской империи. Это были среды либо потомков выходцев из европейских стран, либо собственно европейских народов в евразийской империи; среды, где отсутствовал тот «русский дух», который являл собой дух имперский — в силу исторических обстоятельств. Возможно, именно из-за имманентной большей или меньшей европейскости его носителей и не приняла тогда либерализм «исконная» Россия?
При этом Михаил Драгоманов не может быть назван ни бипатридом (как, например, писатель Николай Гоголь), ни русским ученым украинского происхождения (как, например, известный психолог, в молодости — актер театра «Березіль» Александр Запорожец). То, что он родился в Российской империи и часть своих текстов написал на русском языке, еще не делает его русским деятелем. Так как, скажем, 12 лет он жил и работал в Женеве, а последние 6 лет жизни преподавал в Высшей школе болгарской столицы Софии. В 1878 году на Парижском литературном конгрессе Драгоманов выступил с докладом La litterature oukrainienne proscrite par le gouvernement russe («Украинская литература, запрещенная российским правительством»), но этот и другие тексты, написанные на французском, не сделали его наследие частью французской общественной мысли. И то, что болгарская общественность в 1895 году, откликнувшись на его смерть, очень высоко оценила вклад украинского мыслителя в науку и образование Болгарии («Профессор Михаил Драгоманов был лучшей силой в нашей Высшей школе», — написала одна из софийских газет) не делает его ни болгарином, ни «болгарским либералом». Корректно вести речь (и болгары так и делают) о его влиянии на духовное развитие Болгарии.
Очевидно, так же можно вести речь о влиянии Драгоманова на русский либерализм и на «русский национализм в хорошем смысле» (кстати, Вебер считал, что Драгоманов на склоне лет стал, скорее, национал-демократом, чем либералом). Так же, как и влияние Богдана Кистяковского (выступавшего в российской печати под красноречивым псевдо «Украинец»), и влияние ряда других украинских мыслителей. Это пойдет на пользу не только пониманию между украинскими и русскими демократами, но и будет способствовать освобождению либералов и «националистов в хорошем смысле» России от их доныне существующих подсознательных имперских и великодержавных комплексов.
