Когда через год после своего полувекового юбилея Антон Макаренко неожиданно умер в вагоне электрички, то сердце его, по описанию патологоанатома, было разломлено на две части, как яблоко. Инфаркт миокарда, как теперь называют разрыв сердца, иногда развивается именно так: капилляры лопаются на стенке сердечного желудочка один за другим и, наконец, вся поверхность сердца представляет собой один гигантский застывший и неподвижный синяк, а потом здоровая и пульсирующая часть мышцы сокращается и разрывает пораженную стенку на две части.
ПЕРЕЕЗД
75 лет назад столичным городом стал Киев. Из Харькова — первой столицы — в новую переехали Антон Семенович Макаренко, его гражданская жена Галина Стахиевна Салько, приемный сын Лев, дочь родного брата, племянница Олимпиада. Среди когорты прочих государственных служащих этот переезд прошел незамеченным. Макаренко оставил в Харькове работу в коммуне им. Дзержинского, поменяв ее на предложенную достаточно высокую должность помощника начальника отдела трудовых колоний в Народном комиссариате внутренних дел УССР. Или, попросту говоря, в НКВД. Должностью своей Макаренко был обязан вышедшему в апреле 1935 года Постановлению ЦИК и СНК СССР «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних». С этого времени начали действовать подразделения органов внутренних дел по делам несовершеннолетних, устанавливается смертная казнь за совершенные преступления, начиная с ... 12-летнего возраста. В НКВД Украины немедленно был создан огромный отдел, поселившийся в здании на улице Рейтарской, 37. Макаренко уже стал известным благодаря вышедшим к тому времени в Москве двум частям автобиографического романа «Педагогическая поэма» — о перековке несовершеннолетних разбойников, воров и мошенников (роман был высоко оценен буревестником соцреализма Максимом Горьким), — потому Антону Семеновичу поручили заниматься воспитательной работой в 30 приемниках и трудкоммунах НКВД и в десятке трудколоний, переданных Наркомату внутренних дел из ведения не справившихся с малолетней шантрапой «освитян». Эта часть биографии Макаренко практически неизвестна. Сказалось субъективное вмешательство в жизнеописание педагога-писателя советских исследователей, стремящихся по известным только им причинам не отождествлять его педагогику и НКВД. Впрочем, Галина Стахиевна Макаренко, взявшая на себя после смерти мужа обязанности цензора литературно-педагогического наследия, тоже была против упоминания в энциклопедиях, справочниках и прочих изданиях сведений о работе Антона Семеновича в чекистских органах. Вот почему, когда мне в архиве попалось в руки личное дело и послужной список, заполненный знакомым круглым каллиграфическим почерком Антона Семеновича Макаренко, я испытал чувство, известное, пожалуй, только Колумбу.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Прочитав дело, я понял, что туда, как в гробницы фараонов, уже кто-то лазил: нумерация листов была исправлена, да и само дело было тоненьким, будто речь шла о банковском служащем без опыта работы. В то же время приход Макаренко в почтенном возрасте (47 лет) на должность офицера НКВД вызывал у меня массу вопросов и таил в себе немало загадочного. Например, целый ряд биографических и иных факторов, любой из которых мог бы стать причиной для отказа в приеме претендента в спецслужбы, остался как бы не замеченным въедливыми кадровиками НКВД. Смотрите: Виталий Макаренко, родной брат новоиспеченного чекиста — белогвардейский офицер, деникинец, после победы большевиков эмигрировал из России и жил во Франции. Не законная, а гражданская жена — Г. Салько, происходившая из дворянского рода Рогаль-Левицких, исключена в период чистки из партии; сам Макаренко тоже был беспартийным. Или еще — за четыре месяца до назначения и переезда в Киев Антон Семенович, всю жизнь несерьезно относившийся к своему здоровью, перенес тяжелейший инфаркт, после которого восстанавливался три месяца. А вот это уже претендует на сенсацию: все эти подробности — про белогвардейцев и чистку — Антон Семенович абсолютно честно сообщил в «Анкете специального назначения работника НКВД», найденной мною в архивном деле. И расписался!
БРАК
Устоявшийся в нашем сознании образ НКВД 30-х подсказывает, что его за эти откровения должны были, как минимум, отправить в лагеря. Тем не менее всего через месяц после назначения Антону Семеновичу, на тот момент, заметьте, холостяку, НКВД вручает ключи — не от камеры, а от очень уютной трехкомнатной квартиры в доме №6 по ул. Леонтовича с видом на Владимирский собор, правда, расположенной на последнем этаже и без лифта. Это единственное, что стало для послеинфарктного Макаренко сущей НКВДистской пыткой. Кстати, одним из условий предоставления отдельной квартиры было обещание Макаренко узаконить уже не первый год существующие отношения с Галиной Салько. Он сдержал слово: 4 сентября 1935 года их брак был зарегистрирован — с использованием Макаренко служебного положения... Как известно, Наркомат внутренних дел в то время не только руководил лагерями и тюрьмами, но и охранял государственную границу, и отвечал за железные дороги, и... регистрировал браки советских граждан. Именно этим обстоятельством воспользовался Макаренко, не стремившийся быть публичным: он попросил своих знакомых, теперь уже коллег, расписать их... дома. Работник загса исполнил формальности, а потом тут же и отпраздновали: «Абрау-Дюрсо» по 30 рублей бутылка из соседнего гастронома на углу улиц Ленина и Лысенко, розовая ветчина с Бессарабки по 5 рублей за килограмм, ореховый домашний струдель, испеченный домработницей — Галина Салько стала Галиной Макаренко. Антон Семенович тоже был рад — в его жизни было немало женщин, но женат он до этого никогда не был.
«КРЫША»
Кто же способствовал продвижению Макаренко по чекистской лестнице? Ответ я нашел, листая дневники, записные книжки Макаренко, сопоставляя высказывания о нем его друзей и сослуживцев. В августе 1928 года в Харьков приехал Алексей Максимович Горький. Цель визита великого писателя была по-своему уникальна — встреча с малолетними колонистами в Куряже, в колонии, носящей его имя. Иных пунктов в протоколе пребывания Горького на харьковской земле не было. Надо ли говорить, что для заведующего колонией А. Макаренко эта встреча, состоявшаяся после многих лет переписки, стала, как бы теперь сказали, знаковой: она продвинула его круто вверх в глазах представителей педагогического олимпа, прежде всего советского, раздражителем которого он был все эти годы; с этой поры он стал другом Великого Буревестника — Горького. Подтверждением этого является следующее: когда чекист Макаренко как-то позже снова поднял в письме к Алексею Максимовичу тему о тяготах непомерного бюрократического груза, свалившегося на него в НКВД, Горький тут же предложил помощь в... переезде в Москву. «Я могу написать П.П. Постышеву, могу просить Ягоду (нарком внутренних дел СССР. — А.А.) и пр.», — писал он своему протеже, упомянув в письме о своем влиянии также и на руководителя украинских чекистов Всеволода Балицкого — непосредственного начальника Макаренко. Балицкий был одним из авторитетнейших наркомов в СССР: это его именем при жизни был назван крупнейший в республике новый киевский стадион «Динамо», совхоз в Харьковской области и коммуна для несовершеннолетних в Прилуках. При чем тут Макаренко? Оказывается, он был влюблен в сестру наркома еще в Харькове и даже предлагал ей создать семью. Брак не состоялся, но теплые отношения сохранились. Вполне возможно, что именно Наталья Аполлоновна Балицкая рекомендовала брату взять «завкола» в аппарат НКВД. Счастливое для наших героев совпадение — к тому времени нарком уже знал оценку Макаренко, данную Горьким, а в центральном аппарате НКВД не было специалистов по работе с «социально дефективными». Вот почему Управление кадров НКВД УССР не имело никаких претензий к новому офицеру.
МЕСТЬ
Читая письма и работы Макаренко тех лет, приходишь к мрачному выводу, что при переходе на работу в центральный аппарат НКВД он заразился некоей бациллой. Как будто обуянный жаждой мщения, в частности, по отношению к тем, кто душил его за педагогические новации, он писал: «...коллективы, как и люди, могут умирать не только от старости, они могут погибать в полном развороте сил, надежд и мечты, их также в течение одного дня могут задушить бактерии, как они могут задушить человека. И будущие книги напишут, какие порошки и дезинфекции нужно употреблять против этих бактерий. Уже и сейчас известно, что самая малая доза НКВД очень хорошо действует в подобных случаях. Я сам имел возможность видеть, как быстро издох профессор Чайкин, как только приблизился к нему уполномоченный ГПУ, как быстро сморщилась его ученая мантия, как отвалился от его головы позолоченный нимб и, звеня, покатился по полу, и как легко профессор обратился в обыкновенного библиотекаря. На мою долю выпало счастье наблюдать, как закопошился и начал расползаться «Олимп», спасаясь от едких порошков чекистской дезинфекции, как дрыгали сухие ножки отдельных козявок, как по дороге к щелям или к сырому углу они замирали без единой сентенции. Я не сожалел и не корчился от сострадания, ибо в это время я уже догадался: то, что я считал Олимпом, было не что иное, как гнездо бактерий, несколько лет назад уничтожившее мою колонию». Надо отдать ему должное — Макаренко мог сколько угодно критиковать нападавших и полемизировать с педагогическими «олимпийцами» — даже с Н. Крупской, но, к его чести, ни разу не воспользовался специфическими чекистскими приемами в борьбе со своим оппонентами. Таким романтикам, каким был он, эти приемы вообще не присущи.
ДОНОС
Прошло пару месяцев. Наш герой уже был одет в синюю гимнастерку, бриджи, заправленные в кожаные сапоги, длинную шинель без ремня, на голове — черная фуражка с темно-синим околышем и металлической кокардой из белой эмали с серпом и молотом. На лацканах воротника гимнастерки красовались офицерские петлицы сукна так называемого василькового цвета с продольной серебристой полосой и двумя серебряными звездочками. Красота — если учесть, что до самой смерти у Макаренко так и не появилось сколько-нибудь приличной одежды: например, на одном из фото он снят в ... пальто жены! Однако эйфория пребывания во власти уступила место осознанию того, что писательский труд заброшен, а груды постановлений, приказов, распоряжений, писем и прочих реляций не дают возможности не то что проведать семью на даче в Дубечне, а даже сходить в столь любимый им театр. Его нормой стали 20 стаканов густого, как деготь, чая и 120 папирос в день. Он все чаще ощущал в своей чекистской голове ненавистный шум прибоя и пугался ночи. Он медленно сходил с ума от чиновничьего окружения, от всех этих оратовских, брейслеров, крауклисов, пинкусов... «Я сделался бюрократом, — писал он своему другу какое-то время спустя после получения васильковых чекистских петлиц. — И с каждым часом проникаюсь все большей ненавистью к этой специальности». Накатывалась волна репрессий: арестован начальник отдела трудколоний «троцкист» Ахматов, произошли спешные кадровые замены среди заместителей наркома. «На крючке» оказался и наш герой. На него настрочили донос, и уже было начертано: «... Макаренко удалим. Я не верю ему ни на копейку. Это враг». Только высокое покровительство вновь спасло его от жерновов Большого террора. Но Макаренко сломался... Он написал рапорт об увольнении, в качестве мотивов сообщив следующее: «31 год я всегда работал непосредственно с детьми, я не имею никакого опыта работы в административном аппарате, польза, приносимая мною здесь, совершенно ничтожна. После издания моей книги «Педагогическая поэма» на меня легло много литературных обязательств, которые я не в состоянии выполнить, находясь на службе... Поэтому прошу Вас ходатайствовать перед Наркомом о скорейшем освобождении меня от должности помнач ОТК». В начале 1937 года он уехал в Москву.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
И все же — как нам воспринимать Антона Семеновича Макаренко сегодня? Я считаю, что его опыт — не чекиста, которым он стал на два года поневоле, а педагога, прославленного автора «Педагогической поэмы», «Книги для родителей», «Флагов на башнях», — актуален. В современной нашей расшатанной, озлобленной, обездоленной, обнищавшей, безработной Украине следует вернуться назад, не к бронзовому и воспетому его поклонниками и недругами безупречному и сладкому образу Макаренко, а к земному и понятному. Следует, по меньшей мере, перечесть глубокие и удивительно приземленные произведения, содержащие определенные рецепты того, как попытаться преодолеть не только инфантилизм, неуверенность молодежи в завтрашнем дне, браваду и «понты», принесенные холодными ветрами на замену извечным традициям и ценностям, но и безнадзорность, и преступность.
Потому что сегодня молодежные проблемы стоят куда более остро, чем тогда, в тридцатые...
Использованы материалы Aleksandr Abarinov, G tz Hillig. Die Versuchung der Macht. Makarenkos Kiever Jahre (1935—1937). Marburg, 2000.
