Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье...
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.
А.С. Пушкин
Федор Николаевич Плотнир — родился он 90 лет назад — живет в поселке Новая Прага на Кировоградщине. Именно по отношению к этому удивительному, уникальному человеку уместно будет употребить известное выражение «живая история». Беспощадный ХХ век провел Федора Николаевича через все круги ада: Голодомор, война, фашистские концлагеря, послевоенное лихолетье... Однако, невзирая на возраст и состояние здоровья (годы берут свое), ясности мысли Ф. Плотнира и его мудрости может позавидовать каждый.
«День» уже неоднократно писал о судьбе Федора Николаевича (см. статью В. Панченко «Гораций из Припутней», 24 января 2003 г., а также номера за 17 декабря 2002 г., 8 ноября 2003 г., 10 июня 2005 г.). Однако мы считаем необходимым еще раз предоставить ему слово (сохраняя, несмотря на литературную обработку, особенности языка и стиля). Потому что, еще раз повторимся, кроме писаной, документальной, архивной истории есть история живая, человеческая. И она не менее важная.
Теперь можно свободно говорить, а СМИ предают огласке, публикуют воспоминания старожилов или рассказы потомков людей, переживших преступления прошлой власти, и теперь уже не молчат немногочисленные свидетели тех злодеяний.
Память воскрешает святую правду: погибали люди от голода, массово вымирали целые семьи, человеческие трупы валялись в самых разных местах, потому что, ища спасения, человек куда-то брел и, обессилевший, приседал и ложился отдохнуть. Но был это вечный покой для массы людей взрослых и особенно детей. Это святая правда, но правда не вся.
Перечитывая те воспоминания, я удивляюсь, что моя родная Новая Прага в ту пору представляла собой как будто аномалию. Об ужасных событиях, происходивших у нас, в других краях не упоминается. Поэтому хочу присоединить и свои воспоминания народного рассказа.
КАННИБАЛИЗМ. Я коренной житель (абориген) Новой Праги. Родился в 1918 году, следовательно, в 1933 году шел мне 15-й год и те ужасные события переживал, у меня были пухлые ступни ног. И все то навечно запечатлелось в моей памяти. Напротив школы, в которой до недавнего времени был РЭС, в середине квартала вблизи границы МТС находились две хаты-трущобы. В одной жил с семьей сапожник Мозговой, а в другой ютилась еврейская семья. Но Мозговой в 1920-х годах неподалеку по улице Парижская Коммуна построил себе хату (потом там жил Степан Гарасюта). А когда его за что-то осудили, то жена с мальчиком перебралась в новую хату. Там на них и нагрянул ужасный 1933 год, — как и основная масса населения страдали и мучались от голода.
Однажды встретилась Мозговая с бывшей соседкой — девушкой из еврейской семьи (кажется, фамилия Когонович), и та сетует, что страшно мучается от голода и хочет пойти к брату в Знамянку, может, тот чем-то поможет. А Мозговая: «И я хочу в Знамянку. Так приходи, переспим, а на рассвете и пойдем, вдвоем охотнее». Ночью убила девушку, засолила мясо в макитре и ела.
Еще бродила днем над речкой Свинарной — может, где-то осот или щавель конский взлезет из земли. И смотрела на речку на противоположном огороде, а там заалели листочки всходов. Подошла — а это посаженные на высадки две свеклы. Забрала домой подарок. Дальше хозяин огорода Аврам Николаевич Ткачов (служил в милиции) обнаружил пропажу и повел поиск: протоптанные следы, а потом сбитая на траве роса — привели его к хате Мозговой. Заглянул в окно — сидит она на печи и вычесывает вшей из головы, на пришельца как-то не хочет реагировать. Ткачов вынул раму окна и залез в хату — искать свою свеклу. Из-под пола (примитивная кроватка) вытащил макитру с кусками мяса и девичьей грудью... Милиция при соседях допросила Мозговую и забрала с собой, а мальчика отправили в детский дом, где тоже свирепствовал голод. Дальнейшая судьба этих персонажей мне неизвестна.
АКТ ПРОТЕСТА. Через несколько дворов южнее в конце ряда хат жил Степан Петрович Земницкий. Фельдшер, человек высокой порядочности, доброты, он много лет сотрудничал в Новопражской больнице с Порфирием Ермолаевичем Войстриковым, был его надежным помощником. Неподалеку от больницы, возле сторожевой могилы он построил себе добротный дом, сохранившийся и до наших дней (ул. Парижской Коммуны, 90).
Но когда он узнал, что по соседству убили человека и ели человеческое мясо, чтобы спасаться от голода, не смог перенести такого надругательства над Божьим созданием. Воспользовавшись тем, что жена ушла из дома (понесла в Торгсин перстень, чтобы променять на еду), он порезал на руках кровеносные сосуды, истек кровью и умер. Так с помощью соседей вырыли на краю двора неглубокую яму и похоронили около своего огорода.
Высокую достоверность этих рассказов (о Мозговой и о Земницком) я могу гарантировать тем, что услышал и запомнил эти истории от своей тети, родной сестры моей матери — Давыдовой Анны Онисимовны, которая в замужестве жила рядом и была свидетелем обоих событий.
О других случаях людоедства в Новой Праге мне приходилось не раз слышать в рассказах земляков. На восточной околице села (на Губовке) около хаты вымершей семьи обнаружили трупы с отрезанными частями мякоти — ягодицами. А на юго- западном углу села (на Курганах) у женщины умерли двое малых деток, так их употребили на еду.
Но более конкретно и адресно я свидетельствовать не могу. Да и кто тогда занимался сбором этих материалов?! Человек ни о чем другом не думал, только о еде, искал, каким бы способом спастись от мук голодной смерти.
ТОРГСИН. И теперь я не могу однозначно утверждать о правовом статусе этого учреждения. Если допустить, что государственное предприятие — то это верх цинизма. Но если это акция какого-то авантюриста, то на местах ведь существовала многоступенчатая власть. О подобном учреждении в других населенных пунктах упоминаний я не встречал.
На первом этаже (вход с улицы Октябрьской) дома, где на втором размещался финансовый отдел, а внизу долгое время был книжный магазин, в год Голодомора — май 1933 года — действовало загадочное учреждение под названием Торгсин. Там голодные люди, которые приносили туда драгоценности, получали взамен продовольствие — муку, пшено и другие крупы, бутылку масла или кусочек сала. Из помещения доносился невыносимо раздражающий запах копченой рыбы. Лучше вознаграждались золотые вещи и принимались серебряные изделия. И кто имел что-то такое (обручальные кольца, крестики, цепочки), то несли на обмен.
У нашей родни ничего подобного не было. Частично спасала нас корова. И все же мы слабели, в глазах темнело, пухли ступни ног. Когда услышал, что в школе дают по тарелочке супа, то побрел туда. Но через два дня продукты закончились. Домой я направлялся мимо Торгсина: как же там нестерпимо дразнили ароматы копченостей...
ОСТРОВ СПАСЕНИЯ. Где-то с 1923 года и вплоть до хрущевской реформы в послевоенные годы Новая Прага была центром Новопражского района. И в соответствии со схемой государственного строя в ней находились учреждения и организации, предусмотренные той схемой. В частности, были и районный отдел ГПУ (Государственное политическое управление, в последний период коммунистической власти — КГБ); райпотребсоюз, о которых речь будет идти ниже.
В местном ГПУ служил фельдегерем Иван Саввич Гайдамака, уроженец той местности, где когда-то жил и действовал Устим Кармалюк, творец своеобразного «социализма»: забирал у богатых и отдавал бедным.
Иван Саввич перевез сюда мать с меньшим братом и сестрой. Мы с Василием Саввичем были одноклассниками, а потом и верными друзьями на всю жизнь. Свою жену Иван Саввич устроил секретарем председателя райпотребсоюза, а ее отца — Рыжова Якова Пимоновича — завхозом.
Яков Пимонович был чрезвычайно способным и удачливым хозяйственником. Недалеко от конторы РПС он организовал строительство четырех корпусов-свинарников (сохранился до сих пор только один — теперь там местный инкубатор) и там выращивал и откармливал свиней. А на юг от Новой Праги на выделенном массиве земли построил хозяйственный дом (в вершине балки Свинарной около оврага, который назывался Неживенков садик) и там вел полевое хозяйство. Значительные площади земли засевал викосмесью и другими нужными для свиноводства культурами. На лугах выпасали немалый табун телят. Даже ягоды вишен, которые росли в буераке, обрывали, вялили и там же на месте коптили. Люди охотно шли на сезон туда работать — и заработок неплохой, да еще и ежедневная вареная еда. Так было несколько лет.
Но вот нагрянула ужасная осень 1932 го, а особенно ужасающая и жестокаявесна 1933 года. У меня нет сил, чтобы описать тот ужас и жуть, которые творились в селах. Голодные и обессиленные люди готовы были на невероятные поступки, из последних сил брели в поисках спасения. И вот пошел слух, что у Рыжего на хуторе дают поесть. Словно на огни маяка брели, а то и ползли ужасающие человеческие подобия к хутору, «к Рыжему» из Новой Праги и из окружающих сел. Я помню головковских людей — это Нероды и Гуры, из Мошорино — Щербина, других фамилий не запомнил.
Из нашей семьи пошел туда отец, потом рассказал, тогда пошел и я. Сначала со взрослым мужчиной (Михаил Алексеев) пасли вдвоем телят. На лугах весной появлялось много мелких грибов, прямо целые грядки. Мы на жестяном листе их жарили, и это был достаточно питательный дополнительный паек. Позже я на грабарке подгребал покосы викосмеси, да и на других работах был, пока не нужно было идти в школу.
Кто смог добраться до «Рыжего», тот спасся от страшных мук голодной смерти. Каждый ежедневно получал кусок хлеба, миску затирки, а еще размером с ладонь кусок белой сладкой макухи (кукурузной), дополнительно подкармливали косарей, их труд был тяжелым: викосмесь заплеталась, и косу потянуть в ней было очень тяжело. Косари иногда подрезали, запутавшегося в покосе зайчонка.
Яков Пимонович куда-то отправлял откормленных свиней и получали корм для новых поставок. Так он смог на хуторе спасать несчастных людей. Но немало страдальцев не могли дойти, садились или ложились отдохнуть, и часто это был их вечный покой. Путь по балке Свинарной и по Шаровской дороге был густо обозначен человеческими трупами. Я слышал, что их подбирали на подводу и куда-то отвозили. Но кого тогда интересовали фамилии умерших?! Каждый человек искал приют, спасение.
Дома у нас осталась мать с тремя маленькими детьми. Была своя корова и ее молоко спасало семью. Корову перевели во вторую половину избы и там она привела теленка. Но ночью голодный мужчина выбил окно, убил и забрал теленка.
Позже Гайдамаки и Рыжовы переехали в Балту. Иван Саввич там работал завхозом в доме для престарелых. Его жена погибла, когда немцы бомбили Балту. Василий Саввич был фотографом. Когда я гостил у него, то навестил и Якова Пимоновича. Он хорошо помнил моего отца Николая Иосифовича. При встрече он дал оригинал фотографии того хутора, где он так массово спасал голодных людей.
У меня самого были опухшие ступни ног, словно рыхлые булочки. Придавишь иногда пальцем и образовывается глубокая конусовидная ямочка с дном, которое имело голубой цвет (возможно, просвечивалась кровь).
Возможно, не все поверят в достоверность моего рассказа. Но я же не ищу каких- то льгот или привилегий. Просто попросил меня областной архив, и я пишу. Да ведают потомки православных... 23.03.2008 г.
ЭПИЗОДЫ СТРАШНОГО 1933-го
Свежо предание, да верится с трудом.
СПАСАЮТ И ПОКОЙНИКИ. После репатриации из концлагеря и проверки в ОКР Смерш (отдел контрразведки) я вернулся в родную Новую Прагу. В поисках средств для жизни, я пошел работать в районную типографию. Вместе с Николаем Семеновичем Гелеверей мы на «бостонке» печатали районную газету. Наша работа зависела от цензора из райкома партии (райлит), который давал разрешение, подписывая газету к печати. Со временем такое разрешение затягивалось до позднего вечера — уточнялись какие-то сведение из колхозов и другое. Местная электростанция давала свет до 24 часов, поэтому приходилось печатать вручную. Один накладывает бумагу, другой крутит машину. И так посменно.
Во время одного из таких ожиданий разрешения райлита Николай Семенович кроме всего прочего, рассказал, как в страшный голод 1933 года он спас свою семью при помощи покойника.
Рассказал ему сосед, что на Большом кладбище когда-то похоронили какого-то выдающегося земляка в склепе — в роскошной одежде и с золотой цепочкой на шее. Это подсказало спасение. Они вдвоем (еще только начинался рассвет) пошли на кладбище к тому склепу. Отодвинули каменную заслонку и один стал на стреме, а Николай Семенович полез в склеп. Погребение было давнее, дощатый гроб сгнил и на скелете шеи покойника Николай Семенович нашел цепочку и без усилий выдернул ее. Цепочка была с массивным золотым крестиком. Поставили на место заслонку и еще почти во тьме убежали домой.
Днем пошли в Торгсин и выменяли продуктов — ведро муки, почти ведро пшена, две бутылки растительного масла и кусок сала. Поровну все разделили на две семьи и спасли их таким образом от страшных мук голодной смерти.
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ. За время Голодомора вымерло очень много народа — и трудоспособного, и молодой поросли, и детей. Опустевшие хаты буйно зарастали сорняками. Богатые и плодородные украинские черноземы остались без своих исконных хозяев, которые о них беспокоились. Это учли и правители. Было проведено массовое переселение в нашу зону преимущественно трудоспособного молодого населения из малоземельных районов пограничной с Россией Сумской области, в основном из Хильчанского и Новгород-Сиверского районов. В частности, к нам в Новую Прагу переселили и разместили по пустым хатам людей с фамилиями Небелица, Габура, Войстрик, Чухно, Багрий, Зубов, Дегтярев, Конопелько, Криворучко.
Понемногу жизнь начинала возрождаться, молодежь включалась в трудовую жизнь, смешивалась с местным населением. По вечерам молодежь собиралась около одной из хат, иногда заводила и песни. Я лично помню одного парня, который с простой гармошкой садился под хатой и наигрывал несложные мотивы и танцевальные мелодии. Иногда он, аккомпанируя себе, пел простые частушки. Еще находились и погребались трупы умерших голодной смертью мучеников, а ростки жизни пробивались из земли, которая приняла в свои объятия миллионы. А из репродуктора, словно бы ничего не случилось, распевалось:
Над страной весенний ветер веет,
С каждым днем все радостнее жить,
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любит.
ЭПИЗОДЫ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Ф.М. ПЛОТНИРА.
БУХЕНВАЛЬД. По-видимому, из-за страшного переохлаждения на работе у меня разболелся зуб. Боли были настолько нестерпимыми, что я отважился в одно утро пойти в ревир (лагерная больница), а не в рабочую команду. Там зарегистрировали мой №35949 и с помощью медикаментов в некоторой степени притупили боль. Но надзиратель за ревиром, эсесовец, признал мой поступок актом саботажа (мол, мог бы после работы пойти в ревир). И наказал меня на неделю: послал меня в штрафную команду «Штайн брук» (каменоломня). Этот карьер был в зоне концлагеря на склоне горы. По извилистым ступенькам штрафная команда утром опускалась на дно карьера, которое представляло собой неправильной формы вытянутый прямоугольник приблизительно до 300 м. длиной. В одном конце лежит большая куча камней. Команда, по- видимому из полсотни узников, вытягивается цепочкой, берет по камню и несет в дальний противоположный угол. Так ходим вокруг куч камней, постепенно переносим кучу на новое место. Сначала каждый берет меньший камень, но доходит очередь и до больших, очень тяжелых.
Так проходит рабочий день и нас гонят в лагерь. В следующие дни такая же работа продолжается. Но вот перетасканы на новую огромную кучу все камни. Работа закончена. Но поступает новая команда — брать по камню и переносить па предыдущее место...
О, люди! По-видимому, вы не в состоянии вообразить, как это тяжело. Тяжело физически, обессиленные узники, шаркая ногами, таскают большие камни. Но еще намного тяжелее моральное наказание. Эта работа совсем не нужна и придумана для нашей муки, для издевательства.
Когда-то Энгельс писал: «... труд создал человека». Но нацисты вместо функции творца использовали труд как наказание. Это несказанно тяжелое наказание.
ДАХАУ. В начале апреля 1945 года большую партию узников погнали с горы, из Бухенвальда вниз, где был город Веймар. Там нас загнали в товарные вагоны, по 100 человек в вагон и, по-видимому, около двадцати дней возили между двумя фронтами (советская армия — союзники) под усиленной охраной. Умерших в пути переносили в последние вагоны, пополняя из них до сотни живыми. В одном месте рядом с железной дорогой лежали штабеля дров. Там вагоны остановились, и все трупы из вагонов вытягивали и складывали на эти штабеля. Нас опять загнали в вагоны и повезли дальше. Где-то 22 или 23 апреля нас привезли в Дахау. Там смертность узников была настолько массовой, что лагерный крематорий не мог сжигать мертвых и трупы доставляли и штабелировали поблизости от крематория. Принимая во внимание весну, штабеля начали посыпать солью. А потом трупы просто сбрасывали на кучу. По-видимому, закончилась соль.
Освободили Дахау американцы 29 апреля 1945 года, приблизительно в 8 часов вечера по среднеевропейскому времени. На второй день состоялась гражданская панихида над покойниками. Бульдозер вырыл глубокую и длинную траншею. Туда сбросили трупы, была создана еще одна братская могила.
Подданных СССР отделили в отдельное формирование, были созданы определенные группы, подразделения. Проводились политинформации, читки. Начали выходить ежедневные листовки, комендатура помогла выпустить их на стеклографе.
Для бывших узников были открыты все склады гражданской одежды и каждый выбрал себе замену полосатой «униформы». Улучшилось питание и медицинское обслуживание. В лагерь приезжал представитель советского командования капитан Щербаков. Он сочувственно общался с нами, говоря, что это не позор наш, а наше горе. А вскоре началась и репатриация. Сначала американцы перевезли нас санитарными автобусами в город, расположенный в верховье Дуная. А потом пароходом в город Кремс. А там уже начиналась зона советской оккупации, и Родина встречала «родным матом».
На основании воспоминаний Федора ПЛОТНИРА материал подготовил к печати Вячеслав ХАВРУСЬ, maidan.org.ua
