О Радищеве хоть что-то слышали многие или почти все; но мало кто (кроме специалистов) может сказать, что внимательно читал его знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» или, тем более, философские произведения «первого русского революционера» (кстати, это клише давно и целиком заслонило реальный, очень непростой облик Радищева-человека). Говоря короче, его по инерции чтут, но не читают.
А между тем, если привыкнуть к своеобразному стилю этого автора (архаичному, пышному, местами слишком многословному — в духе XVIII века) и обращать больше внимания не на форму, а на суть радищевских идей, то можно обнаружить удивительно живое созвучие его мыслей и, главное, круга разрабатываемых им проблем тем вопросам, которые и сейчас, и во все времена волновали думающих людей: власть и закон, произвол и достоинство человека; счастье и гармония природы; знание научное и божественное, духовное... Все это тревожило Радищева до самой смерти. И уходя из жизни почти ровно 200 лет назад, 11 сентября 1802 года, приняв яд со словами: «Потомство за меня отомстит», этот не первый, но самый знаменитый русский диссидент XVIII столетия завещал нам, видимо, не месть, а неустанные, честные поиски истины. Попробуем так и поступить.
ПРОТЕСТ
Но вначале ответим на вопрос: а почему о Радищеве не лишним будет вспомнить сейчас (не только в связи с годовщиной смерти) и нам, украинцам? Кратко можем ответить так: из всех русских писателей до Герцена именно Александр Николаевич Радищев (1749- 1802) ближе всех подошел к яростной шевченковской критике деспотизма, произвола и тирании в какой бы то ни было оболочке. Достаточно сравнить известные радищевские строки: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние» и незабываемые шевченковские: «О люди! Люди небораки! Нащо здалися вам царі? Нащо здалися вам псарі? Ви ж таки люди, не собаки!» Горечь и гнев обоих авторов сейчас кое-кому могут показаться наивными, но это та наивность, синоним которой — мудрость!
В чем истоки великого протеста Радищева (не забудем — все же, в отличие от Кобзаря, выходца из дворян), человека, имевшего возможность сделать карьеру при дворе Екатерины II, и небезуспешно делавшего ее. Он служил не один год в Коммерцколлегии, ведавшей в правительстве вопросами торговли и промышленности, и благодаря своим способностям и честности быстро выдвинулся. Очевидно, мотивы тут были не столько политические, сколько нравственные.
«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала» — эти выразительные радищевские слова дают своего рода ключ к пониманию его духовной эволюции. Для нас же жизненный путь русского писателя — это ярчайший пример того, какое значение может иметь индивидуальный, личный протест «всего лишь» одного несогласного с творимым произволом. Воистину, «капля камень точит...». Ведь даже Пушкин, решительно несогласный с радикализмом идей автора «Путешествия...», не мог не написать с чувством искреннего восторга: «Человек безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины!.. Радищев один. У него нет ни товарищей, ни соумышленников. В случае неуспеха — а какого успеха может он ожидать? — он один отвечает за все, он один представляется жертвой закону».
И действительно, обстоятельства выхода в свет главной книги Радищева достаточно драматичны (кстати, как и «Кобзарь», она много десятилетий пребывала под строжайшим запретом цензуры и была опубликована полностью только в 1906 году!). Прочитав творение неизвестного автора с жесточайшей критикой крепостнического самодурства и полицейского произвола, Екатерина II поняла, сколь опасны для «идейной непорочности» империи эти внешне безобидные путевые заметки, и повелела немедля установить имя автора. Типографию Радищев из предосторожности устроил у себя дома на Грязной улице в Санкт-Петербурге. Сразу после ареста Радищева 30 июня 1790 года все проданные экземпляры «Путешествия» были уничтожены (и все же на протяжении XIX века примерно 20 печатных экземпляров книги, чудом спасенных, переходили из рук в руки; было создано сотни рукописных списков радищевского труда — своего рода «самиздат» имперской России!). За вольнодумство автор «Путешествия» был приговорен к смерти, «милостиво» замененной ссылкой в Сибирь. Когда же Александр I вернул писателя в Петербург, то бороться уже не было сил (по другим данным, Радищев узнал о своей неизлечимой болезни). И он отважился на страшный поступок — акт отчаяния, или, если угодно, высокого мужества...
СПОР
Однако в чем же состоял предмет спора, в который вступил творец «Евгения Онегина» с творцом «Путешествия...»? Чтобы вникнуть в это вопрос, нам следует внимательно вчитаться в те страницы радищевских произведений, где речь идет о прогрессе, законности, правах человека и естественном праве народа (в духе прогремевших тогда на весь мир, да и сейчас еще отнюдь не ставших достоянием архивной древности идей Жана-Жака Руссо).
«Если мы живем под властью законов, то сие не для того, что мы оное делать долженствуем неотменно, — писал в присущем ему и всей эпохе неповторимо-архаичном стиле Александр Николаевич, — но для того, что мы находим в оном выгоды. Если мы уделяем закону часть наших прав и нашея природныя власти, то дабы оная употребляема была в нашу пользу; о сем мы делаем с обществом безмолвный договор. Если он нарушен, то и мы освобождаемся от нашея обязанности. Неправосудие государя дает народу, его судии, то же и более над ним право, какое ему дает закон над преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества» .
Конечно, принять такую концепцию Пушкин-государственник, Пушкин, в своих политических взглядах становившийся к концу жизни все более консервативным, не мог. Вот его ответ: «Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества» (статья «Путешествие из Москвы в Петербург», 1834 год). Ибо «благостостяние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков; это очевидно для всякого» (не очень это было очевидно для тих «презавзятих патріотів», которые драли с мужика десять шкур, но зато «вільнодумствовали в шинку», вроде «годованого кабана» Павла Скоропадского – героя яростной сатиры Тараса Шевченко!
Спор Пушкина с Радищевым интересен прежде всего тем, что, как представляется, правы были оба. Прав был Радищев, заявляя, что правитель есть не что иное, как первый гражданин, а иначе народ вправе лишить его власти. Прав был и его оппонент: бунт, «бессмысленный и беспощадный», действительно ужасен. Отсюда следует одно: именно политические лидеры, как никто другой, обязаны всегда «глядеть окрест», чтобы их душа страданиями соотечественников (читай — социальными проблемами) «уязвленна стала».
Читать Радищева сейчас действительно нелегко; мешает и старый слог, и непривычный нам образ мышления. Но читать стоит, ибо разве не дают пищу для ума такие, например, его слова: «Не все рожденные в отечестве достойны величественного наименования сына отечества (патриота). Под игом рабства находящиеся недостойны украшаться сим именем». Не эти ли свободолюбивые идеи стремились пробудить в нашем украинском народе Тарас Шевченко и Иван Франко, Леся Украинка и Борис Гринченко, все, кто любил родную землю?
