Скандальная известность пришла к фотохудожнику после ряда выставок в Европе и Америке.
Борис Михайлов для современного арта — фигура культовая. Именно он в начале 1990-х годов показал шокирующие фотографии харьковских бомжей. Эпатаж принес художнику мировую известность. Михайлов — экс-харьковчанин, он единственный из всего постсоветского пространства получил Нобелевскую премию для фотографов.
— Что такое сексуальность по-вашему?
— Трудно ответить, честно. Вот вы можете ответить на такой вопрос? Можете определить словами?
— Вероятно, некий тип привлекательности?
— Тоже нет. В том-то и дело, что вы такой вопрос задали, что не определишь. Тянет тебя к чему-то, но не только же тянет. И когда уже что-то само по себе случается... Поэтому очень сложно говорить, что это такое. Все сексуально. Первая реакция на человека — сексуальная, вторая — угроза, третья — взаимопонимание. Но все равно, когда ты смотришь на людей, у тебя именно сексуальный взгляд в большинстве своем. Вся жизнь сексуальна, она на том основана. Внутренняя реакция — и дальнейшая, более осмысленная, все равно напоминают об этом, и каждый жест, даже если он сделан совсем по иной причине.
— Все-таки, можно ли говорить о сексуальности применительно к вашим работам? Ведь ваша, говоря по-простому, «обнаженка» далеко не всегда привлекательна.
— Моя обнаженка основана на неразрешенности обнаженки. Вся обнаженная натура регулируется законом. Вот был закон о том, что нельзя порнографию. Так нас учили, потому что порнография была опасна. Тебя посадить могли. А за что не посадят — то и можно показывать. Отсюда и идет обнаженность. Не оттого, что она необходима — но она должна быть более открытой. И если общество ее закрывает, я ее, наоборот, открываю, и получается такая вот выставка.
— Каково в таком случае ваше определение трансцендентности?
— Для меня это, опять же, спрятанная сексуальность. На самом деле это, может быть, и не так, но, повторюсь, вот если посмотреть — в любом жесте может быть разное, но я думаю, что чаще всего это переработанная сексуальность; с другой стороны, есть и еще что-то такое, что трудно выговорить, трудно определить.
— Такая неопределенность неудивительна, учитывая, что трансцеденция — это в определенном смысле отрыв, отход от материальных понятий.
— Куда-то улетаешь... Но улетаешь при помощи такого сексуального взгляда, может быть.
— Мы находимся на выставке актуального искусства. Есть ли у вас собственное определение актуальности?
— Вот есть громадное поле всего. Из этого громадного поля надо выбрать что-то конкретное, что-то важное. Вот это выбранное в этот момент, для этого места есть актуальное для меня. Потому что очень много всего — и общая красота, и детали... Но что важно именно в этот момент? Для тебя, для мира? То, что важно для тебя, — важно и для мира.
— Каким образом?
— Важное для тебя мир выбирает в музей, и оно становится важным для мира. То есть, отвечая на ваш вопрос: актуальное — важное в этот момент.
— Выходит, преобладает критерий сугубо сиюминутный и субъективный?
— Но в эту сиюминутность и субъективность точно так же может впасть и вечность. Люди будут думать о вечности, делая при этом какие-то вещи, и это будет важным в данный момент. Будет важным, чтобы они это почувствовали, потому что если ты будешь думать о старой вечности, уже сказанной, — тогда не чем говорить. С другой стороны, ты можешь продекларировать, что мы возвращаемся к старой вечности, — и тогда это будет актуально. Потому что будет важным это объявление и реакция на него. А с другой стороны, жизнь же продолжается, есть ее новые формы, новые отношения между людьми появляются, и эти новые отношения тоже должны быть выявлены, и каждый раз на это должна быть артистическая реакция.
