Благодаря исключительной работоспособности Юрия Покальчука, свойственной поколению писателя, его личная библиография содержит не только 23 книги, но и много переводов, а его литературная работа совмещается с бурной общественной деятельностью. Ярко характеризует писателя, переводчика, публициста, поэта, возглавлявшего в прошлом, между прочим, Ассоциацию украинских писателей и иностранное отделение Союза писателей Украины, общественная работа в украинских колониях для несовершеннолетних. По Достоевскому, любовь к человечеству сложнее всего воплотить в любви к своему ближнему; исходя из того, что последняя является не только духовной категорией, но и проявляется в конкретных поступках. Убедиться в справедливости замечания классика нетрудно. А вот автор сборника «Не наступайте на любовь» Юрко Покальчук нашел альтернативное решение этой проблеме. Что заставляет человека после парижских командировок и научных конференций посвящать свое время реальной помощи тем, кому неоткуда ждать какой-либо помощи; писать эротическую прозу и целомудренные стихи; переводить элитарную публицистику и принимать участие в громких общественных акциях?
— Юрий, кому вы адресовали свой новый поэтический сборник «Не наступайте на любовь»? В него вошли стихи, написанные в течение последних нескольких лет или всей жизни?
— Я никому никогда книг не адресую: поэзия вообще безадресна. Это моя четвертая поэтическая книга. Она наполовину состоит из новых вещей, но в нее вошли лучшие стихи из предыдущих книг, написанные в течение всей жизни.
— Некоторые стихи производят впечатление советов, адресованных тому, кто оказался в затруднительной ситуации. Кому писали такие «инструкции»?
— Преимущественно себе. Потому что обращение на «ты» — это обращение к себе. Если это кто-то почувствует как что-то свое, значит, мне удалось достичь большего, нежели я намеревался, когда ее писал.
— Как влияет на ваше творчество работа в колонии для несовершеннолетних? Не им ли также адресованы «помогающие» стихи? Меняет ли ваших подопечных ваша литература?
— Думаю, не меняет, их частично меняю я сам. Особенно в тех случаях, когда пацан хочет измениться. Они тоже меняют меня, они научили меня видеть другой мир — дно украинской жизни. До встречи с ними я никогда не мог подумать, что так можно жить.
— Как начиналась ваша работа со «сложными» детьми?
— Во всем виноват случай: 20 лет назад я поехал в Прилуцкую колонию, что в 150 км от Киева, в качестве журналиста. Мне было интересно узнать, как они живут. После первой встречи дети приглашали меня приезжать еще. Я растерялся и сказал, что у меня немного времени. Парень, говоривший от имени всех других, сказал: «Мы знаем, что у вас мало времени. Зато у нас времени много. И мы вас будем ждать». И я нашел время. В течение последних восьми лет на спонсорские деньги выходит ежеквартальный альманах «Горизонт», где печатаются тексты и рисунки этих детей.
— В чем состоит для вас критерий «профессиональности» литературы?
— Я процитирую Ж. Кокто: «Искусство — как г..но: я сразу чувствую его запах». Открываю любую книгу посредине, читаю несколько строк и вижу, искусство это или нет. Его невозможно подделать.
— Какая форма поэтического произведения вам ближе? Верлибр? Сонет? Сколько времени занимает работа над стихом?
— Сонеты я никогда не писал, лишь изредка переводил. Стихи, поэтическая форма диктуются интуитивно, чувствуются изнутри. Классическая или нет форма — зависит от состояния души. Я 12 лет занимаюсь музыкой, моя группа называется «Огни большого города»; она очень изменила мое отношение к поэзии. Кто-то из знакомых музыкантов сказал: «Покальчук начал писать джазовую поэзию». Я не музыкант, но руковожу группой, и, надо сказать, коллективное творчество сильно стимулирует, много дает в смысле творческого потенциала.
— Большое ли значение имеет в поэзии, по вашему мнению, фиксация иррациональных переживаний?
— Конечно. Поэзия иррациональна, она — Божий дар; и ни я, и никто другой не знает, почему все это происходит именно так. Мне как-то заказали песню, которую я не мог написать три месяца. Вдруг по пути, кажется, во Львов, осенило, и она была написана в течение десяти минут. В поэзии, в творчестве важно поймать ритм, настроение, ток.
— Вы — один из авторов «Фолио», а следовательно, вынуждены издавать по книге в год в течение пяти лет. Легко ли работать в таких условиях?
— Я вполне независим и ни с кем никаких контрактов не подписывал. На сегодняшний день «Фолио» издало восемь моих книг, которыми я доволен. Без контракта, только на основах соглашения: я пишу тогда, когда хочу, а так был бы вынужден писать тогда, когда нужно. С другой стороны, ни одно современное издательство не может подписать контракт с писателем на несколько лет так, чтобы решить окончательно все его финансовые проблемы.
— Большое ли значение вы придаете популярности и успеху?
— Я ничего никогда не делал для того, чтобы получить известность. Сейчас продолжается мой третий взлет, но каждый раз это результат весомой работы. Я считаю, что популярность к писателю приходит сама: никто не может заставить читателя покупать свои книги.
— Задумываетесь ли вы над тем, что ваша книга должна быть интересной?
— Конечно, я думаю над тем, чтобы книга была интересной. Я против литературы для себя, литература для литературы. Есть гениальные романы, написанные для себя, которые не все осилят. Но меня воспитали на американской, латиноамериканской и французской литературе, которые парадоксом или шуткой, или потрясением заставляют читателя удивиться или растеряться, или задуматься... Но интеллектуальность моих книг лучше оценивать читателям.
— Случалось ли вам писать «в стол»?
— Конечно, и довольно много, при советской власти. Я начал писать свою эротическую прозу за десять лет до независимости. Кто бы ее печатал тогда? Мне хотелось воплотить свой замысел, а дальше — пусть будет как будет. Должно быть удовольствие от написанного, не от напечатанного. Когда я поймал себя на мысли «это не напечатают», — подумал, мол, я превращаюсь в советского писателя. И в течение полутора лет сознательно писал «в стол».
— Как по-вашему, может ли быть поэзия массовой?
— Что значит «массовая поэзия»? Поэзию всегда значительно меньше читают, чем какую-то интересную прозу. В течение перестройки поэзия приобрела роль полудиссидентской интеллектуальной силы. Люди стояли в очереди, чтобы купить книгу; запрещенная книга Лины Костенко, тираж которой был уничтожен, передавалась из рук в руки, но это был факт политический. А сегодня, в демократическом обществе, поэзия нужна ищущим эстетику слова, а не его политическое значение.
