Восемь лет назад, когда состоялась эта беседа, Борис Штерн еще не был лауреатом самых престижных литературных — в том числе и европейской — премий, а автором единственной книжки коротеньких рассказов «Чья планета?», увидевшей свет, вероятно, лишь благодаря положительной рецензии маститого литкритика М. Слабошпицкого. Интервью Борис Гдалиевич давать не хотел, и через два часа разговора я понял почему: в те времена его бы все равно не напечатали.
— Борис Гдалиевич, что такое фантастика?
— Фантастика — не отдельный жанр, а один из способов движения сюжета, инструмент. Как для слесаря напильник. Термин «научная фантастика» себя обос...ал: он ничего не объясняет. Он гнетет, как и термин «соцреализм». Возьми уэлсовские «Войну миров», «Человека-невидимку» — это никакая не «эн фе», а сильная литература, позволяющая поместить героев в необычайные ситуации, прибегнуть к гротеску, парадоксу. И если говорить обо мне, то я скорее писатель-сатирик, чем писатель-фантаст. Внутренне же фантастику как жанр отрицаю. Это скорее литературный прием.
Есть люди, воспринимающие фантастику как особую литературу, есть люди, называющие себя фантастами. Азимов, к примеру, вообще считает это литературное направление самым перспективным. Не потому ли под фантастику для солидности гребут все — и Гомера, и Свифта, и Рабле, и Гоголя, или же Оруэлла, к примеру. А ведь его «1984» написан кровью сердца разочаровавшегося коммуниста, описавшего сдвинутый, придуманный мир, чтобы напугать читателя. Может, поэтому в Советском Союзе фантастику не жаловали. Ведь она пребывает в стороне от магистральных проблем народа: коммунистических строек, ударных пятилеток. Как, например, общество филателистов. Но филателисты — мирные люди, им политику трудно пришить, а фантастика казалась опасной: пишут о далеком прошлом или неведомом и не всегда светлом будущем, сюжеты часто непонятны редакторам, издателям, партийным деятелям. Считалось, околодиссидентская литература. Говорят, в середине восьмидесятых появилась партийная инструкция, в которой для повышения качества советской фантастики «не рекомендовалось» на ее издание направлять бумагу. И года до восемьдесят восьмого ее перестали издавать.
— У твоих героев довольно странные имена, например, Стабилизатор, Бел Амор...
— В фантастике с именами вообще трудно. В пятидесятые были Андреи, Святославы, давать теперь Тарасов или Панасов, иностранщину — тоже нелепо. Поэтому я избрал такой вариант. Шутка, конечно, но куда совку без «Беломора»? Мои рассказы — это вообще на пятьдесят один процент пародии на саму фантастику, на мироощущения обывателя, окружающий мир.
— Может ли литературная фантастика повлиять на научно-технический прогресс?
— Это смешно. Какой писатель-фантаст сравнится с ученым, даже в его «бреду», имеющем под собой мощную основу? Вот у древних был ковер-самолет. Думаешь, первый самолет братьев Райт появился под влиянием арабских сказок? Жюль Верн писал о капитане Немо тогда, когда одно-двуместные подводные лодки уже существовали. Этим на открытие атомных подводных лодок он повлиял? Я хочу быть, как Чехов — прозаиком, описывающим мироощущения, характеры и чувства людей. Здесь для меня важно все до последней запятой. Что ж до роли фантастики в техническом будущем — она нулевая. Как роль листика среди листвы дерева.
— Традиционный вопрос ко всем фантастам: каким вы видите наше далекое будущее?
— Что будет через миллион лет, абсолютно никто не знает. Или сами гробанемся, или... Я даже в будущем своей Галактики не уверен, так что уж там предсказывать?.. Но отношения мужчины и женщины и через десять тысяч лет останутся теми же, что и сейчас. Может, в биологическом плане что-то изменится или семья как социальный институт исчезнет, но я тебе точно скажу: карги и стервы всегда будут.
В завершение интервью принято благодарить собеседника, желать дальнейших творческих успехов, клянчить автограф с последней книжечкой. Я опоздал. И с первым, и со вторым, и с третьим... Простите, Борис Гдалиевич... Прощайте... Искренне ваш
