На этот раз представлен проект «Реминисценции», всего 17 работ, в которых его перцепции пространства и времени, существования и небытия, Человека и Природы поражают высоким, всемирным звучанием. Художник считает, что эти картины отражают его предыдущие жизненные впечатления, опыты, симпатии и антипатии. На них он оглядывается хотя бы потому, что будущее творится в столкновении прошлого с настоящим. И воспринять «Реминисценции» только как отображенный в живописи опыт прошлого было бы очень упрощенным откликом на творческий вызов художника.
Его не пугают тяжелые деформации и катаклизмы геополитических платформ. Они, по его убеждению, высвобождают энергию, способную поднимать вершины из глубин океана и опускать на дно целые континенты: «Выдающиеся идеи в области духа, культуры, в частности в искусстве, чаще всего поднимаются над ареалами глобальных потрясений, а, вопреки иллюзии, в тепличных условиях вырождаются и чахнут». Много лет назад в разговоре о феномене творчества мы согласились, что он возможен либо в совсем свободном обществе, либо же там, где проявления личности полностью зажаты и художник может состояться не благодаря, а вопреки условиям и обстоятельствам. Другими словами, надо родиться в конкретном месте и времени.
Молодость художника пришлась на 1960 — 1970-е годы. Именно тогда давление на личность достигло максимума; до этого еще не на кого было давить, после этого — уже некому. Кто родился несколько раньше, нередко претендует на сомнительную честь принадлежать к сословию, называемому «мамонтами» или «могиканами», понося из прошлого всех и каждого; кто же родился лет на десять позже — прозябать в вечном «авангарде», притворяясь новатором, которого поймут лишь будущие поколения. Этот второй может называться «постмодернистом», криворото подсмеиваясь над действительностью, отстранившись от выбора между добром и злом. Еще и объясняя, что этот выбор в современном мире слишком сложен и потому человек (отягощенный проблемами, заваленный дезинформацией, пораженный цинизмом) сделать его якобы неспособен... Я бы назвал это путем глупости, если бы не подозревал, что он является путем в ад. Ибо таким образом размываются границы духовного и подлого, человеческого и животного.
В противовес компромиссным тенденциям, вызовы современности чутко воспринимаются именно шестидесятниками, к которым, несомненно, принадлежит Любомир Медвидь. Они состоялись как творческие личности не благодаря, а вопреки обстоятельствам, в сопротивлении ряду исторических реалий, отрицая ради созидания. Поэтому и не нуждаются в привычных, заезженных эпитетах. Когда художник лелеет собственный наследственный микромир, в нужное время придавая ему отчетливые признаки макромира, занимающего достойное место в Универсуме — созданной Богом Вселенной, —тогда его искусство не нуждается в определениях. Ведь мы имеем дело с творчеством того, кто мыслит синкретически, то есть воспринимает явления в первичной целостности, и вместе с тем — способен объединять противоречивые и даже противоположные представления. К нему не прицепить этикетку «сюр-» или «гипер-кто-то» или другую; просто когда-нибудь скажут о необычом человеке: «Немного похож на Медвидя». Это не обязательно будет художник или писатель. Возможно, речь пойдет о выдающемся ученом или путешественнике. Но судьба подарит ему достаточное чувство юмора, чтобы освободиться от влияний и не тормозить собственную работу.
Судьба вменяемой личности, особенно творца, всегда драматична. Ощутив и поняв себя в Мироздании, творец видит, как человек раскладывает созданный Богом мир на атомы и молекулы. Распад является большим злом, так как даже маленький, доступный нам земной мир прекрасен в первозданной, а не в искусственной или виртуальной версии. Художник стремится это доказать, добросовестно собирая в кучу обломки мира, разбросанные по улицам, рынкам и дорогам. Работа неблагодарная, так как собранное каждый раз рассыпается на элементарные частицы. Снова — вынужденный синтез, и так без конца... Круг не замыкается, а художник в очередной раз оказывается перед белой тишиной бумаги или чистым полотном.
Так происходит прорыв к качественно новому кругу отношений с культурной, исторической, природной и другими окружающими средами. Не наблюдение со стороны и не противопоставление самого себя тому, что творится вокруг. В свое время академик Владимир Вернадский писал по этому поводу: «Обычно духовный мир человека (мир свободы Канта) отделяют от мира природы. Поскольку для нас ход цивилизации и духовного творчества происходит в форме, определенной и неизменной со всеми другими проявлениями живого вещества в геохимических явлениях, не следует ли отсюда, что это разделение двух миров только мнимое». Но речь идет даже не о признании себя частью природы, культуры или общества. Имею в виду присущее лишь Любомиру Медвидю такое отождествление художника с миром Божьим, когда исчезает граница с окружающим. А поскольку Медвидь воспринимает этот мир саркастически и щемяще, то каждое его произведение создается как мучительный эксперимент над собой. Перевоплощенный в произведении, обретая новую, до сих пор не виданную жизненную форму, мир продолжает существовать в еще одном из своих бесконечных образов. Сам же художник, воплотив в картину часть самого себя, вынужден компенсировать возникающий вакуум. Культурную и природную окружающую среду автор воспринимает как живые субстанции, идентифицируя их, словно самого себя.
Существование такого мира предполагали сюрреалисты. Однако их наследникам не хватило решимости, и осталось только наблюдать с артистичной иронией за событиями, время от времени элегантно тыча пальцем (или кистью) в горячее варево потребительского хаоса только для того, чтобы профессионально удовлетворить собственный прагматический интерес. По этому поводу после выставки своей живописи в Киеве в 1999 году Любомир Медвидь сказал: «Не знаю, является ли, и в какой мере, то, чем занимаюсь, искусством. Сегодня человек пытается поступать так, чтобы все в его деятельности совершенствовалось на уровне искусства. Вид современного автомобиля, упаковка, автоматическое оружие, разные массовые и немассовые шоу, секс, спорт, телеобработка зрителя заведомо как кретина доведены до художественного совершенства. В этом смысле я предпочел бы быть пустынником, не имея ничего общего с искусством такого толка». Мастер не просто отвернулся от всякой коммерциализации искусства, обслуживания временных идей, выполнения художниками позорных заказов некогда «пролетарской», а ныне «массовой» культуры. Он отчетливо дал понять, что бросает вызов авгурам вечного приспособленчества, желая продолжить творческие опыты вне рынка, в собственном пространстве.
В своих эссе «О неизбежности творчества» и «Привилегии таланта» подчеркивает ответственность художника за нравственность и конструктивность произведений. По его мнению, творчество просто «не имеет оснований, если оно не акт, за который перед собой несешь полную ответственность». Что же касается привилегий, то «перед художником куда больше обязанностей, упряжи и узд, чем прав». В начале ХХІ века Любомир Медвидь получил единственную привилегию, которую желал: его произведения заняли достойное место в музеях, выставочных залах, на книжных полках.
Последние работы из цикла «Реминисценции» пронизаны сарказмом. Это острейшее проявление юмора является не только интеллигентной формой отрицания. Сарказм Любомира Медвидя не отрицает даже абсурдной реальности и не пугает ею. Художник приглашает нас достойно преодолеть расстояние до той черты, откуда начинается Мир, потерявший признаки божественности, до неузнаваемости измененный человеческой глупостью.
Возможно, поэтому творчество Любомира Медвидя иногда понимают и как трагическое восприятие Мира. Наверное, в этом нет противоречий. Американский поэт Огден Нэш справедливо считал юмор «самым грустным даром Человеку от Бога»... С античных времен юмор был, и именно он остается первым сигналом для начала создания нового — если не мира, то его восприятия. А это уже, согласитесь, приемлемая альтернатива безнадежности.
...Тесно связанные как физические и философские категории, время и пространство взаимно зависят и в искусстве. Творческое пространство Любомира Медвидя с годами становится шире, растет, ибо непродолжительного времени на рубеже столетий хватило, чтобы какая-то часть человечества поняла: свобода личности, декларированная всеми конституциями мира, — это не свобода рыночных отношений. Свобода является возможностью творческого развития, поисков своего призвания. Рынок же — средство, а не цель. Это лишь экономическое явление, а не закон бытия, тем более — духовного... Для Любомира Медвидя украинская культура, мораль и социум существуют в том высоком измерении, которое необходимо и достаточно для постижения нашей связи с Божьим началом и потому называется всечеловеческим. Это приводит к осознанию наследия вины и падений, доставшегося нам от предыдущих поколений. Нести это наследие тяжело, но, как христиане, и бросить его не можем. Ни один искренне верующий не освободится от ноши, которая есть Крестом искупления и испытаний, принятым за вину и ошибки человечества. У каждого народа это бремя разное и несет он его по-своему. Вера в это помогает понять и пережить нынешнее состояние общества, очерченное художником как «опасный кризис всякого идеализма и непомерное набухание атрибутики жизни без правил и без морали». И нести дальше за все сущее свою ношу, которая является одновременно и спасательным кругом.
