Театр Наций — один из самых почитаемых не только за пределами Москвы и России, его новых работ, его гастролей с замиранием сердца ждет зритель в Европе и Израиле, Америке и Украине. Это безусловная заслуга потрясающего артиста и не менее блестящего художественного руководителя Евгения Миронова, сумевшего воплотить в своем театре как константу идею вечного эксперимента. Это касается не только поисков драматургического материала, но и приглашения к сотрудничеству мэтров режиссуры и подающих надежды молодых, которым Театр Наций дарит имя, и умения привлечь к работе артистов — звезд первой величины и недавних выпускников. А прошлой осенью театр наконец обрел свои стены — многолетние усилия вдохнули жизнь в бывший Театр Корша. И Миронов со товарищи неустанно делится с современниками вкусным прочтением Василия Шукшина, проза которого, оказывается, ни на йоту не состарилась... Совершает акт гражданского мужества, предостерегая от раболепства перед тираном, уничтожающим человеческую личность, в «Калигуле». Веселится и слегка хулиганит в «Женитьбе Фигаро». Пробует на вкус черный юмор «Киллера Джо». Это далеко не полный перечень репертуара Театра Наций, но каждый раз — непередаваемое ощущение, что театр жив и жить будет. И долгое, дивное «послевкусие», подаренное встречей с ним.
Чулпан Хаматова, актриса театра «Современник», не прерывая работу в своем театре, давно и плодотворно трудится в Театре Наций, увлеченно экспериментируя на его сцене. Истинный трудоголик и одновременно замечательная мать троих детей, общественный деятель и очень искренний и славный человек, Чулпан давно и прочно завоевала сердца поклонников своего таланта навсегда запомнившимися кинотеатральными образами. От чувственной Пат из «Трех товарищей», дерзкой героини «Страны глухих», сквозь телероли в «Казусе Кукоцкого» и «Детях Арбата» и милого ушастого сорванца в «Мамапапасынсобака» — до чувственной «Бедной Лизы», принесенной в жертву оголтелому времени «Голой пионерки» и избалованно-закомплексованной дочери олигарха во «Фрекен Жюли».
Актриса крайне редко дает интервью и принципиально не обсуждает политические перипетии текущей истории. Так что те, кто ждет от этого интервью сладкой клубнички или политических дебатов, могут с легкостью отложить газету, предлагаю я, перефразируя текст героини известного оскароносного фильма. Те же, кого интересует видение актрисой сегодняшнего кинотеатрального процесса, отношение к людям, думаю, будут благодарны Хаматовой, постоянно страдающей от чудовищной нехватки времени. Как и я — за согласие на откровенный разговор.
— Чулпан, сегодня традиции скорее ломают, чем сохраняют и берегут. Много «непомнящих». Вы же нежно и трепетно относитесь к родителям, к своей семье, уважительно храните память обо всех своих учителях. Такое отношение к жизни помогает жить и творить, или наоборот?
— Когда речь идет о традициях, грань здесь очень невнятная. Что касается, например, отношений с людьми, нравственных позиций — я абсолютный консерватор. Считаю, родителей нужно уважать, любить, беречь. Необходимо уметь быть благодарными учителям. Детей должно воспитывать в любви, но в то же время — вос-пи-ты-вать. Семья должна быть семьей, как ни тяжело было бы ее сохранять, но сохранять надо до последней капли терпения. А это, какие бы силы ни были приложены, не всегда получается. Что касается театральных традиций, то именно здесь понятие очень зыбкое. Театр должен быть живым, и, безусловно, пусть будут традиционные театры, классические, но и новаторские, хулиганские, экспериментаторские. Много театров, которые в своем эксперименте зашли так далеко, что, например, я не могу их принять. Понимаю, это скорее моя проблема неготовности принимать такие виды высказывания.
— Тем не менее, существуют такие понятия, как классика и эстетические нормы. Представление о красивом меняется, Венера Милосская, мягко говоря, толстовата для сегодняшних параметров 90-60-90. А в «эпоху перемен» у общества очень быстро меняются пристрастия, этические основы выбиваются из-под ног. Что же здесь, в театре, может служить основой для духовной опоры? И может ли театр это дать?
— Я абсолютная идеалистка. Как сказал Бродский, «нахальная декламация идеализма». В этом смысле буду настаивать до своих последних дней, что театр (правда!) может что-то изменить. По крайней мере — представления одного человека о жизни. Повлиять на последующие поступки этого случайно оказавшегося в зале зрителя — безусловно! Убеждена, что в театре должна быть большая нравственная опора, и все помыслы, и все движения дальше — сами спектакли, рождение их — должны базироваться только на том, чтобы сделать этот мир чище. Как бы противно, тошно, сладко это ни звучало для кого-то, для меня этот так и только так, и по-другому быть не может. Не может искусство существовать просто ради формы, какой-то провокации, интереса. Если это традиция театра в его основной миссии, она не должна меняться. Что касается методов, то здесь «как» может быть каким угодно в зависимости от видения художника. Какими красками он пользуется, на какой бумаге пишет, в какие костюмы одевает артистов — это уже не важно. Если за этим есть суть, то форма, конечно, должна прогрессировать.
— Мы все приходим в эту жизнь со счастливым умением удивляться и удивлять. Этот дар принято называть наивностью, которая покидает нас вместе со взрослением. Для артиста же это — первостепенный «инструмент» возможности «существовать в предлагаемых обстоятельствах». Что подпитывает вас, помогает сохранять это качество, столь необходимое артисту? Где черпаете запал, искру, просто силы, чтобы хотелось продолжать работать?
— Если говорить про творчество, наверно, это чужие работы — спектакли, фильмы, музыка, когда понимаешь, что ты не один такой психопат, наивный идиот, что есть еще «товарищи по несчастью», которые думают также, и именно для этого и существует вся их профессия. Это очень серьезный стимул. Когда видишь, что приходит талантливая молодежь, которая так же настроена, может отделить шелуху от зерна, не гонится за дешевой популярностью, деньгами. И хотя они — выкормыши сегодняшнего дня, не застали никакого другого театра, вообще никакого другого кино и другого времени, у них «правильные» пристрастия и ощущения в этой профессии. Их много — в нашем театре, Театре Наций, в частности, например, Юля Пересильд. (Зрители хорошо знают эту актрису по многочисленным ролям в кино и на ТВ. Например, фильм Алексея Учителя «Край». — Авт.).
— У меня единственный сын, уже взрослый, состоявшийся, успешный и порядочный человек. Когда он подрастал, часто сомневалась и часто задавала себе вопрос: какие ценности, важные для меня, ему передать, и что ему говорить об этой жизни, чтобы быть, с одной стороны, честной с ним, а с другой — чтобы он не был несчастным. Думаю, вы не можете об этом не думать как мать троих детей?
— Мне говорить сейчас легко, потому что мои дети еще не в том возрасте, когда окружающий мир начнет испытывать их на прочность. Но теоретически, мне кажется, канонические понятия придают силы. Если ребенок будет знать, что он должен быть честным, а видеть вокруг вранье и понимать, что он не вписывается в эту систему координат, он пойдет искать другую систему координат и будет искать тех друзей, которые подарят ему право оставаться таким, каким он пытается быть. Я по себе сужу, все-таки дети, хоть они и мои, — отдельные личности. Мне кажется, невозможно жить, когда знаешь, что норма — вранье, предательство, подлость. Мне 36 лет, и я каждый раз сталкиваюсь с этим. Понимаю, что меня, конечно, это не разрушит. Больно? Да! Но не позволю разрушить! Знаю, в очередной раз вскину щит и буду против них бороться теми способами, которые у меня есть, при этом не будет ни кровопролития, ни агрессии ответной, ни подлости. Это будут мои способы, но мне необходимо самой себе доказать свою правоту. Мне даже немножко за них становится страшно, потому что я верю в то, во что не верят они, и я верю, что в этой жизни, следующей, любом другом пространстве все равно есть что-то — Бог, небо, не знаю.
— С одной стороны, абсолютная любовь и преданность профессии, с другой — дом, быт, дети, которые еще не могут оценить маму на сцене или экране, им просто мамочка нужна. Каким образом при абсолютном дефиците времени справляетесь с этим?
— Благодаря помощи моей мамы, няни и так далее, если брать уж совсем техническую сторону вопроса. По большому счету я, конечно, не справляюсь, корю себя и виню постоянно, меня не хватает детям, вижу это, чувствую, обязана давать им больше, поэтому постоянно нахожусь в материнском комплексе вины. В жертву идет и общение с друзьями, и походы в театр, в кино, на концерты, путешествия. Но как-то определилась: у меня есть фонд, есть работа и есть дети — собственно, три фундаментальных понятия, на которых строится моя жизнь.
— Я просто восхищаюсь вами: как в условиях, когда люди достаточно жестко и равнодушно относятся друг к другу, вы при всей занятости — творческой и бытовой — взвалили на себя эту чудовищную махину — фонд?
— Я бы не взвалила. Если бы была одна, давно бы уже от этого отказалась, сломалась бы, наверное. Меня спасают только люди, которые взвалили на себя это вместе со мной, некоторые, может, даже больше. Вижу, какой отклик находит это дело у многих, они рядом, и мы превращаемся в такой веник, накрепко связанный из тонких веточек, который уже не сломать. Это энергия, время и силы огромного количества людей, я просто, как верхушка, постоянно на виду, поэтому кажется, что здесь моя личная заслуга, а это не так. Я из себя ничего в этой истории не представляю.
— Как вы пришли к тому, что этим нужно заниматься, к идее создания фонда?
— Мне кажется, несправедливо, что ребенок может умереть от нехватки денег. Это очевидно.
— Но ведь был какой-то толчок?
— Познакомилась с врачами и людьми, которые до меня (еще не было фонда) были волонтерами и помогали. Ужасно в этом смысле избалованна. Была знакома с Верой Миллионщиковой, которая организовала первый хоспис в Москве, — уникальная женщина. Пообщавшись с ней, уже не можешь смотреть на мир теми глазами и под тем углом зрения, который был до этого. И Галина Чаликова, тоже врач. Невозможно было не откликнуться, потому что они просто были святые, не знаю, можно ли употреблять это выражение, но это так. Не было ни одной самой мельчайшей проблемы, мимо которой они бы прошли, связано ли это непосредственно с детьми, которые болеют онкологией, или с косвенными вещами. Когда стала этим заниматься, ко мне пошел поток крика о помощи. Была даже такая история, для меня очень поучительная. Меня поймала женщина, схватила и сказала: «Вся надежда на вас, помогите моей дочери забеременеть!» Казалось бы, никакого отношения к нашему фонду. Смеясь, рассказала эту историю Гале Чаликовой, она ее приняла всерьез — это такой определенный человек! — и нашла доктора для этой дочери, деньги. А я-то прошла мимо, собственно говоря, для меня это был просто некий нелепый случай, когда меня как девочку просят помочь другой девочке забеременеть. Это способ жизни для людей, рядом с которыми мне повезло быть. Галя умерла в прошлом году, и только лишь потому, что не успела заняться собой вовремя, на самом деле она просто подарила свою жизнь людям, вложила ее в них. И зная, что есть такие люди, просто как-то странно оставаться не у дел.
— А как вы оцениваете состояние сегодняшнего кино и театра? Что это для вас?
— Самое грустное для меня, что в этом есть, — абсолютно прогнозируемый и ожидаемый результат. Все, что есть сегодня, было очевидно еще десять лет назад. Было понятно, что будет так, куда двигается и во что выльется. Что некая всеобщая концепция жизни, которая сильно отошла от моральных ценностей, так или иначе повлияет на искусство как таковое. Эту опасность недооценили тогда, недооценивают и сейчас.
— Об этом стараются не говорить?
— Невозможно создать общество (дети, которые воспитываются сейчас на современном телевидении, кинематографе, мультфильмах и так далее, через какие-то 15 — 20 лет буду основной силой в этом государстве), если дети, молодые люди в нем лишены элементарных понятий — что хорошо, что плохо, как нужно поступать, как нужно уметь сострадать. Они в этом не виноваты. Да, кому-то повезет, у кого-то есть в семьях традиции и родители успевают это вложить, кто-то в школе попытается это усвоить, но в принципе все то, в чем они варятся, чудовищно. И еще: такой мощнейший скачек в новейших технологиях, который тоже не сильно способствует развитию сердечности в наших детях, может быть опасным, конечно.
— Современные технологии, казалось бы, дают безграничные коммуникативные возможности, а человек все больше и больше одинок. И он в своем одиночестве замыкается, и именно это закрывает какой-то свет в конце туннеля, или я ошибаюсь?
— Нет, мне кажется, это вообще неизведанная сфера, она не изучена, на нее нужно очень серьезно обратить внимание. Что такое Интернет и что такое общение в этой сфере? Как люди элементарно просто теряют навыки прямого общения? Что за этим последует? Что это за власть, что за новое (для некоторых — сакральное, божественное) пространство? Люди, которым кто-то не пишет, начинают по-настоящему чувствовать себя брошенными и одинокими. Я про это ничего не знаю, знаю только, что это абсолютно новое, но оно связано не только с прорывом в технической сфере. Нужно предвидеть и предугадать, как это будет транслироваться, обязательно нужно осмыслить все потери и приобретения.
— Когда вам предстоит новая работа, что для вас важно: литературная первооснова, роль, которую предлагают, или нравственный посыл, заложенный в этом?
— Первое, что делаю, — определяю временные сроки. Если параллельно работаю над другим спектаклем, то даже не беру ничего читать, потому что очень сильно устаю и не умею так работать. Во-вторых, это значит, что я вообще не буду видеть детей и совсем не будет времени на фонд. Поэтому даже не допускаю мысли о таких проектах, даже не дразню себя этим. Если по срокам выходит, то должно быть несколько составляющих, включая имя режиссера, его работы, желательно — хороший сценарий. Это большая редкость сегодня, поэтому он может быть и шатким, есть надежда, что с режиссером ты сможешь его реанимировать. Дальше, наверное, партнеры, тема — вот такие составляющие.
— Вы сейчас редко снимаетесь в кино. Почему?
— Не то чтобы меньше — вообще не снимаюсь в кино, потому что мне стало абсолютно неинтересно. Когда, например, поступило предложение спектакля «Фрекен Жюли», я практически уже согласилась на одну картину и тут же от нее отказалась, потому что понимала: от такого счастья и такой возможности — работать с таким материалом и с Томасом Остермаером, с такими партнерами — невозможно отказаться. В этом смысле я творчески очень счастливый человек и не жалею, что нет кино.
— Раньше, когда у артиста спрашивали: «Что бы вы хотели сыграть?», ответ был неизменен — «образ современника». Вам интересен современник?
— Общество очень расслоилось, оно всегда было таким, безусловно, но сейчас это как-то очень бросается в глаза. Боюсь, начиная с кем-то общаться, могу не понять, на каком языке говорит визави, хотя говорит вроде на русском. Кто-то из современников мне очень интересен, кто-то — мало, он вызывает скорее чувство жалости: живет в каком-то неправильном, кастрированном формате.
— Вы попробовали на вкус работу за рубежом. На ваш взгляд, русская актриса, русский актер может вписаться в тот такой манящий многих из нас мир?
— Абсолютно. Он абсолютно может вписаться в любое мировое пространство. При знании языка и отсутствии сильного акцента — да. Но русский актер сам по себе, каким бы он талантливым ни был, на сегодняшний день неинтересен, потому что неинтересна страна мировому сообществу. Страна однобоко позиционируется во всем мире, поэтому для того, чтобы сыграть героя в каком-нибудь западном фильме, к этому русскому героизму должен быть готов зритель, а зритель никогда в жизни сегодня не поверит в это. Сейчас русский герой — это мафия, проституция, наркотики, олигархия и все такое — отвратительное, неприятное, что с этим связано.
