Возвращалась из-за границы поездом через Подолье. Мимо окна проносились километры поваленных, искалеченных непогодой деревьев, деревьев без верхушек. Почему-то вдруг вспомнилась картина Валерия Франчука с обтесанными верхушками. Собственно, это его родная земля. Но на его полотне они, кажется, золотистые...
И вот прекрасный случай как самого художника увидеть, так и убедиться, что зрительная память не подвела, — иду на выставку мастера в Музей Шевченко, где развернута его экспозиция по случаю выдвижения на соискание премии им. Т. Шевченко.
На встречу прихожу раньше. Утро. В зале пока только очередная посетительница и — раскрытая для общения душа художника. Ходи, смотри, стой, думай... Его картины имеют то преимущество, что это — реальность. Постичь ее — достойная задача. Но, конечно, для этого нужны и время, и желание. В первую очередь таки нахожу, не ошиблась, обтесанные золотистые верхушки дубов, их призыв. Потом осторожно интересуюсь необычным занятием посетительницы, которая припала к стендам со статьями за прошлый год о творчестве Франчука и что-то сосредоточенно записывает в записную книжку. Пресса действительно «урожайная» на отзывы! Палитра заголовков просто-таки поражает — от «трансцендентного цветения души» до, конечно, «негаснущего света обновления». И как рефрен, из статьи в статью: «такой невеселый Франчук». Господи, почему же невеселый?! Скорее всего, погруженный в размышления и серьезный! Книга посетителей, даже беглый просмотр ее, отражает другое мнение: «Как будто камень с души упал. Стало легко и светло». «Прекрасные, светлые полотна, которые приносят душе трепетный покой». И, простите, приведу еще один отзыв, под которым подписался бы каждый почитатель Мастера: «Боже, как красиво! Если бы люди любили каждую травинку, каждый кусочек земли нашей украинской, ощущали ее душу, нас бы ожидало светлое будущее».
Чью правоту признаете вы — это зависит от вашего мировосприятия, но для этого нужно прийти и посмотреть самому. Приходя на его персональные выставки за последние годы, с радостью замечаю, как расширяется круг его почитателей, ибо каждый раз становится все больше незнакомых лиц — от представителей интеллектуальной элиты до его друзей, коллег, просто тех, кто уже принял его видение мира, его беспокойство, страстность, его работы, которые тревожат душу, мысль, не дают успокоиться мечтам.
В чем же заключается его такое редкое постоянство, твердость его творческих принципов? В творчестве художника не увидишь ни единого перепева, он уяснил для самого себя свою цель.
Вот и сам Мастер. И с этого мы начинаем разговор.
— О чем ваше творчество?
— Украина, мать моя, мои детские воспоминания, преломленные через будущее время выводы, размышления... Вот мои гетманы, это было личное исследование того, как эти люди добивались того, что за ними шел народ. Шел на смерть. За одного человека, который призывал его к свободе. Свободе Украины. За это положили головы — в победах ли, в поражениях ли. Каждая из фигур гетмана законченная. Идея заключалась в том, чтобы из картины в картину показать эти массы, эти головы. И из них слагается тот тяжелый путь, по которому проходила Украина. Там должен быть еще Выговский, но у меня просто не хватило полотна, было бы шесть гетманов, законченный цикл. Я на этом остановился. Хотя «Киевские Ведомости» образно упрекнули меня, что я поставил гетманов на поток. У меня ничего нет на потоке!
— Итак, Украина, ее история, сегодняшнее нелегкое время... Ужасно неблагодарная тема, кое-кто называет это конъюнктурщиной.
— Это для меня неважно. Я не могу врать, говорить неправду о том времени, когда я живу. Не знаю, останутся ли мои работы для потомков, но если хоть одна случайно все же останется и ее увидят люди, то хочу, чтобы они увидели правду о моем времени. Вот что важно. И меня никто с этой дороги не собьет. Потому что я не этой веселенькой, счастливой, конъюнктурненькой жизнью хочу остаться в памяти зрителей. Стремлюсь, чтобы их душа работала, сердце любило, мозг оживлялся, не черствел, чтобы они ставили себе вопросы. Отсюда основные киты, на которых стоит мое творчество, — Украина, мать, земля наша, ее история и настоящее время, в котором живем и которое так или иначе перерезает каждый день, каждое мгновение. Должен его по-своему перерабатывать.
— Не огорчает, когда критики намекают вам о плодовитости?
— Даже не задумываюсь над этим. Меня больше интересует, на своем ли я месте, то ли делаю. Размышляю над дальнейшим путем.
— Часто пишут, что вы грустный.
— Тем, кто приходит на выставки, говорю: «Вы просто остановитесь и хотя бы три минуты, ничего не думая и не задавая себе никаких глобальных вопросов — почему она черная или почему она белая, — постойте около картины. Она вам все расскажет! Вы увидите, что эта ваша надуманная чернота исчезнет и вместо этого появится тот свет, который есть в каждой картине». Чтобы люди ощущали добро, это возвышенное чувство полета, а не приземленное ползание.
Для меня важен в каждой картине выход света. Что такое свет? Это не белая клякса, это может быть коричневая, но она будет светлой в том месте, где будет давать контрастный выход на зрителя. Я даже не приступаю к работе, если у меня плохое настроение. Не бывает даже такого, чтобы думать о плохом, когда пишу картину. Итак, какая бы картина в темной массе холодной ни была, она всегда имеет светлый выход.
— Чем вы руководствовались, отбирая работы на эту выставку?
— Выставка очень специфическая. Готовя ее, поставил цель: должен обязательно быть полиптих «Гетьманський шлях» и работы, посвященные шевченковским стихотворениям. Собралось немного больше, ибо прибавились сюда еще пейзажи «Ой, у полі три дороги широкії», «За байраком байрак», «Дорога до Тарасової гори». Думаю, что удалось концентрировано показать основные работы, которые вошли в эти два цикла.
— Шевченковский цикл делался специально, или это был всплеск души, итог пережитого?
— Началось все с «Лілеї». Совсем не было мысли продолжать тему, так как очень тяжелое это дело. Художники написали о Шевченко огромное количество картин. И в этом плане найти свое отображение всего образа — трудно и ответственно. Не так что-то одним мазком сказать — и уже все нивелировано и превращено в карикатуру. Подход к этой теме у меня вынашивался много лет. За «Лілеєю» появились «Плач Катерини», потом «Три літа». Я никогда не составляю планы на свои картины. Могу начинать писать одну, а в душе рождается что-то другое — бросаю и начинаю делать то, что появилось сейчас. Этот белый «Спас» у меня получился как песня. Молодой Шевченко, его надежды, я увидел его белую фигуру как Спасителя, Пророка, который пришел на нашу грешную землю. «Чумацький шлях» — это тоже песня. Души и сердца. Так я хотел показать Украину.
Хочу, чтобы люди увидели, как я вижу мир. Это — не конъюнктурная гонка. Другие работы могу выставлять на любой выставке, и будет что сказать. Сейчас очень важно, чтобы пока руки мои теплые, была возможность доказывать свое дело дальше. Ощущение того, что есть ко мне хоть капля внимания на этой земле, о которой пишу, возможно, будет высшим заработком — для души, справедливости, наконец, для достоинства.
— Вот сейчас обратила внимание на то, что 1996 год был богатым на триптихи. Почему так вышло?
— Отбирая работы на премию, где-то 50 картин взял из 1996 го года. Хотя ипоследующие годы не прошли даром. Что касается триптихов, то они складывались годами. Но именно тогда я увидел их как триптихи. Делал картины по одной, и когда прибавлялась другая, третья, они становились законченным образом. А до этого и выставлялись отдельными работами. Но хотелось собрать их вместе, видел, что не хватает чего-то. На прошлогодней выставке в Лавре как раз и смог представить свои мысли через триптихи. Ибо сколько выставок не было, а было их 35, никогда, ни разу, не мог выставить их вместе. Думаю, что людям было бы интересно посмотреть и «Купальські свята», и «Голос трави» — по стихотворениям Шевченко.
— Откуда вдохновение?
— Каждый раз у меня замыслы все больше, высше и каждый раз, воплощая их, вижу: появилось чистое полотно... И опять надо искать. А вдохновение? Все-таки помню о тех местах, где родился, где прошли детство и юношеские годы. Я и до сегодняшнего дня летаю над теми яворами, над старой хатой... Ее теперь нет. Но в душе моей, воображении осталась. Старая дедовская хата под соломой, с земляным полом и высокой завалинкой. На ней я, еще маленький, пил теплое молоко, которое щедро давала нам наша корова-кормилица Лыса, старое мудрое животное, которое пасло нас, детей, хотя мы были уверены, что это мы ее пасем. Летаю в снах, наверное, потому, что это — прямая связь — малая Родина и большая Украина, одна как сердце, а другая — тело человеческое. И я должен прийти, встретиться с ним, слиться. Подольская земля — особенно мои места — это, вообще, чудо. Где можно через эти пригорки перенести образ всей нашей земли: эти, наложенные, как наслоения человеческого бытия, пригорок на пригорок, долина, бережки... И со всех бережков бьют ключи, которые втекают в одну речку, другую. Какая красота! Через прошедшие годы я фиксирую, в какому раю жил. Осень подходит — опадает листва, мы печем картошку. Наши деды и прадеды на кладбище лежат, мы ходили к ним ежедневно, притрагиваясь к тем оградкам, к тем вишенкам, которые там росли. Эта душица, сердцевина моего рода, которая перенесена в мое сердце и хранит во мне то тепло, дает постоянное вдохновение.
— И «Душа забутої людьми криниці», наверное, имеет те же истоки.
— Память крепко держит в душе воспоминание о том, как мы, дети, вместе с высохшим, как старый тополь, нашим дедом, ходили к выкопанному им колодцу. Мы склонялись к этому живому источнику, пили чистую, с запахом хвои и чабреца воду. Приходили люди, пили эту воду, очищались от греховности человеческой. И до сих пор есть тот колодец. Правда, он теперь заиленный, запущенный. Но раз в год, когда мы приезжаем туда, кто-то из нас, братьев, чистит его. Так как там рядом коров пасут, он вошел в землю, пригорок подвинулся из-за мелиорационных рвов... Все, как в нашей жизни. Помню, как мы сидели с дедом, и он рассказывал нам легенду, которая передавалось из рода в род, о Золотом дубе в нашем Черном лесу. И так возникла идея показать душу старого, забытого колодца. Люди должны приходить к нему, чтобы обретать духовность, брать живительные силы у земли. Но приходят пить, и забывают оберегать колодец — душу земли. А вода — это все живое. Из-за этой капли, которая вышла и с таким упреком смотрит на нас, людей, хочет напомнить, чтобы мы, напиваясь живой воды из колодца души Украины, не забывали о его ласке, о его очищении, о его источнике, чтобы он всегда был чистым, с холодной, животворной водой.
— Куда вы спешите?
— Видите, дело не в том, что спешу. Мне очень трудно далась эта моя дорога, очень не хватает времени. И не в том плане, что его кто-то забирает. Ощущаю, что меня что-то изнутри гонит, что мне необходимо больше работать у мольберта. Есть что сказать, хочу как можно больше написать.
— Вы знаете, что вы очень счастливый?
— Знаю. Каждый день благодарю Бога за то, что он мне дал.
— Человек пришел, посмотрел ваши картины. И вы остаетесь дальше в его жизни.
— Это ноша, которая постоянно лежит на мне. За правду, сказанную мной. Это, по-видимому, такой судья, что, по сравнению с ним, никакие художественные советы, никакие написанные слова — ничто. От сердца к сердцу прокладывается дорожка, которая имеет большой смысл в человеческом общении.
Картина не ограничивается рамкой. На первый взгляд трудно постичь, каким образом существенные факторы располагаются за ее пределами. Художник не переносит на полотно все, что его побуждало к созданию, наоборот, он отбирает у себя самое главное, идеи, симпатии, убеждения, на чем и основывается его индивидуальность. При помощи кисти он утверждает именно то, что не знают его современники. Все другое он замалчивает.
Камю как-то сказал, что «все мы каторжники на галере своего времени». Подтверждение этого — творчество Валерия Франчука. Его выставки ориентированы на тех, для кого искусство — неотложная проблема, а не готовый ответ, борьба.
Хорошо, что его видят. Хорошо, что мы приближаемся к признанию того, что он есть у нас.
