Кустурица — имя, которое не требует комментариев. Знаменитый балканский режиссер, собравший практически все призы, кроме того, еще и довольно успешный музыкант. Именно в этом качестве он и заглянул в Киев со своим «No smoking orchestra». Нашему корреспонденту удалось задать ему несколько вопросов. Впрочем, разговор шел преимущественно о кино, политике и прочих не слишком музыкальных материях.
— Ваш фильм «Жизнь — это чудо» имеет прямое отношение к событиям в Югославии 1990-х годов. По поводу этих событий вы высказывались довольно резко и определенно. Изменилось ли что-то в вашем отношении сейчас?
— Нет, у меня не было особенно радикального отношения к тому, что происходило в стране. Это было, скорее, логичное отношение. Большой мир стремился к тому, чтобы была большая многонациональная страна, а в результате страна оказалась поделена на шесть небольших государств. Таким образом, моя позиция была логичной, ее никак нельзя назвать радикальной. Но логика очень часто бывает неприятной вещью. Я считаю, что, когда говорят о моей идеологической одержимости — это не более чем легенда, создаваемая вокруг моего имени. И потому последний фильм и три предыдущих сделаны в рамках моей концепции терапевтического воздействия кино на современного человека.
— А вы бы взялись снимать фильм о распаде СССР?
— Что касается специфики распада Югославии, я думаю, вы все прекрасно знаете, в чем она заключалась. Она была единственной страной в мире, которая очень хорошо жила в эпоху «холодной войны» и даже извлекала из этого выгоду. И когда эта эпоха закончилась, у Югославии больше не было причин для существования. Не было причин, которые бы изнутри консолидировали страну. Конечно, Югославия никогда не была темницей народов, как об этом говорили, — это идеологические схемы, используемые в политических целях. Я думаю, что и в Сербии, и в Боснии, и в Черногории люди не сразу поняли, что больше нет «холодной войны», соответственно, нет этой внешней среды, в которой так комфортно существовала страна. Поэтому нельзя проводить аналогию с СССР, — это разные ситуации и разные случаи. СССР — империя, которой больше нет, а Югославия все- таки — небольшая страна.
— Каким вы видите будущее Сербии и Черногории? Собираетесь ли как-то показать сербскую политику?
— Политики сейчас на территории бывшей Югославии не играют большой роли. Думаю, что там больше задают тон разведслужбы, а не политики. Эти страны потеряли возможность играть какую-либо существенную роль, они должны отныне подчиняться интересам больших государств и транснациональных корпораций. Вообще, по-моему, политикам уже ничего не поможет...
— Часто приходится слышать, что «Жизнь — это чудо», очевидно, просматривается ваша симпатия по отношению к сербам в ущерб боснийцам. Так ли это?
— Кто считает, что я больше ориентируюсь на сербов?
— Ну, так представляется.
— Думаю — это идеологический вопрос, который не имеет никакого отношения к искусству. Вообще не надо ставить так вопрос: кто показан более позитивно или более негативно. Так можно снимать ковбойские фильмы. Вот пусть телеканал CNN отвечает на вопрос, кто играет позитивную роль, кто негативную. Этот фильм поставлен по реальным событиям. Действительно была такая ситуация в Тырново, рядом с Сараево: жил серб, у которого жена и сын пропали во время войны в Боснии, и он держал мусульманку в качестве заложницы, чтобы обменять на сына. И получился такой сюжет, такая коллизия, достойная пера Шекспира. Вопрос, кто играет позитивную роль, а кто негативную, здесь уже не возникает.
— У вас часто в кадре появляются животные. Есть ли какие-то особые подходы к работе с ними?
— С животными иногда легче, чем с людьми. Я очень люблю снимать их. В результате даже осел начинает хорошо играть. Чаще с людьми возникают трудности.
— А как вы работали с кошкой?
— Что касается кошки, то чтобы она сыграла свою роль, нужно верить, что жизнь — это чудо.
— Ваши фильмы, безусловно, помогают жить. Это результат сопротивления миру или восприятия его?
— Я хотел бы, чтобы мои фильмы вернули людям надежду и немного способствовали возрождению энергетики, поддержанию их тонуса. Ведь современные фильмы снимают так, будто шьют костюм или платье. Все процессы продуманы, ничего лишнего, никаких особых проблем, все делается на конвейере и соответственным образом этот фильм воспринимается, не затрагивая глубинных сторон человека. Формула товар — деньги — товар, к сожалению, торжествует. Но я все-таки считаю, что искусство и культура могут воздействовать на человека терапевтически. Я даже проводил эксперимент в одной из белградских психиатрических больниц — показывал свои фильмы больным восемь дней подряд, чтобы увидеть эффект воздействия этих картин на людей, сознание которых повернуто немного в другую сторону. Но в современном мире фильм теряет то значение, которое должен иметь. Становится своего рода видеоигрой, развлечением. И вот этот мой последний фильм и три предыдущих сделаны в рамках моей концепции терапевтического воздействия кино на современного человека.
— Извините за такой вопрос, но у вас достаточно нетрадиционно используется женский зад. То им гвозди вытаскивают в «Черной кошке, белом коте», то он вовсе как боксерская груша используется в «Жизнь — это чудо». Почему так?
— Весьма забавный вопрос. Сцена в последнем фильме, где женские задницы используются в качестве боксерской груши, — отражает ситуацию, когда во время войны исчезают какие-то критерии, стираются все грани и плохое настроение становится частью общества, людей и их отношения к жизни. Кроме всего прочего, этот образ имеет еще и политическую подоплеку в истории наших стран.
— Помнится, лет десять назад вы достаточно хорошо отзывались о своем опыте работы в США, результатом которого стал фильм с Джонни Деппом «Сны Аризоны». Почему бы их не продолжить?
— Я всю жизнь снимаю авторское кино. История съемок моего фильма в Голливуде — это часть американской истории. Это французские деньги, израсходованные в Америке. Но я хочу остаться представителем авторского кино. А быть представителем авторского кино и работать при этом в Голливуде — невозможно. При всем при этом — я поклонник голливудского кино 1930— 1950-х годов.
— Может ли измениться Кустурица, экранизировать роман, уйти от того, что он уже показал? Есть ли надежда, что вас могут не узнать?
— Пожалуйста — могу снять фильм, взяв за основу телефонный справочник. Но я не понимаю, зачем это делать. Я хочу оставаться верным своим эстетическим и моральным принципам.
— Каким образом после всего, что с вами произошло, вы сохраняете веру в любовь и доброту, постоянно ищете их?
— Я считаю, что в современном мире не верят ни во что, к сожалению. И это очень плохо. Единственное, во что можно верить — в доброту, любовь, и только по этому пути человек может вернуться к своим истокам. Есть такая тенденция в современном кино, когда люди стыдятся хороших чувств, положительных эмоций. Очень часто понятие доброты заменяют понятием «cool!». Что означает — прохладно, свежо, холодно. То есть человек остается холодным, равнодушным. Тенденция современного искусства: чтобы все было, как в транспортном движении, чтобы все регулировалось специальными знаками. И фильмы должны создавать такие нейтральные ощущения, не затрагивать глубоко душу человека. Еще раз повторю — это общая тенденция, но я верю в обратное.
— Насколько мне известно, в Москве вы посещали булгаковские места. Киев тоже проникнут духом Михаила Булгакова. Не хотели бы вы экранизировать роман «Мастер и Маргарита»?
— Вы знаете, я думал об этом, и даже была ситуация, когда мне пришлось отказать одному продюсеру. Отказал по одной сумасшедшей причине — он мне сказал, что совершенно неважно, сколько будет стоить этот фильм, главное — чтобы он был на английском. Я просто не могу себе представить, как будет звучать английский в той обстановке, в тех декорациях. Но я не исключаю, что вернусь когда-нибудь к этой идее, хотя это опасная история. Вообще, «Мастер и Маргарита» — один из лучших романов, когда-либо написанных. Его композиция гениальна, она дает возможность для реализации кинематографических замыслов. Если бы не было Борхеса, я бы сказал, что это самый лучший роман. И очень сложно сделать адекватную экранизацию самых лучших романов.
— Ощущали ли вы когда-нибудь как автор кинематографической реальности нереальность происходящей жизни?
— Что такое вымышленный мир, что такое реальность — больной, сложный вопрос. Дело в том, что развитие технологий стерло границы между реальным миром и воображаемым. С помощью компьютерных технологий вы можете воспроизвести нереальные события с реально существовавшими людьми. Вот, в частности ТВ создает этот воображаемый мир, который лишь отчасти скоррелирован с реальностью. Таким образом — это уже не конкретная реальность, а лишь частичная, которая создана с помощью технологий. Вот пример: вы задали вопрос о негативном или позитивном показе сербов. Каким образом у вас возникла эта идея? Только благодаря ситуации, при которой стерта грань между реальностью и воображаемым миром. Фактически манипуляции созданы с помощью телевидения, телекартинки... То есть если главный герой — серб и он хороший, значит — это уже идеология, за этим скрывается определенная позиция режиссера. Если бы в сознание сто тысяч раз не внедряли эту идею, вы бы по-другому все это воспринимали.
— Не мешают ли вам постоянные обвинения в неполиткорректности?
— Я очень горд тем, что политически некорректен. По-моему, быть политкорректным — это все равно, что быть идиотом. Это значит видеть мир глазами двух или трех мировых телеканалов. А это совершенно не совпадает с моей интеллектуальной любознательностью. И, кроме того, количество прочитанных книг удерживает меня от того, чтобы видеть мир глазами этих нескольких телекомпаний.
— Каких актеров вы предпочитаете, — профессионалов или любителей, с кем легче работать? Откуда вообще берутся эти типажи?
— Я чисто интуитивно подбираю актеров. Зависит во многом от того, профессиональный это актер или нет. У профессиональных актеров такая проблема бывает: они хорошо играют, но у них не хватает энергетики что ли. А что до непрофессионалов, то их типаж, их манера говорить играют сами за себя.
— Здесь, в бывшем СССР, очень хорошо воспринимают ваш юмор. Можете ли вы похвастаться, что вас так же хорошо принимают на Западе?
— Там люди не настолько открыты, как здесь. Я обратил внимание, что здесь каждый сигнал, который я посылаю зрителю, воспринимается более интенсивно, чем на Западе, где люди медленно втягиваются в стилистику фильма. Когда вот в Канне показывали «Жизнь — это чудо», в нужных моментах люди тоже вроде бы смеялись или печалились, но не как здесь — когда реагируют в зале на конкретную ситуацию. Но, кстати, Запад нельзя воспринимать как единое целое, потому что это и Португалия, и Испания... Вот в Испании «Белая кошка, черный кот» до сих пор очень популярен, его уже девять лет смотрят, ходят смотреть по праздникам и воспринимают очень хорошо...
— Какую роль как режиссер вы сами для себя могли выбрать и сыграть?
— Могу сказать. Я хотел бы сыграть роль кота...
