...Если сложить, то вместе они отдали Театру имени Ивана Франко почти 80 лет жизни.
Она — из не очень состоятельной семьи дворянско-шляхетских корней, где родители были, как теперь сказали бы, настоящими «фанатами» сцены и успешно выступали в различных любительских кружках.
Он — из семьи священника, первого митрополита Украинской автокефальной православной церкви, который, однако, не навязывал детям никакого жизненного пути. Поэтому они стали художниками, инженерами, учеными, учителями...
Она вышла на профессиональную сцену в 16, а вскоре уже играла главную роль в легендарном спектакле Леся Курбаса «Гайдамаки» (а почти 70 лет спустя наговорила на магнитофонную кассету не только свою роль, но и текст всей постановки, который десятилетиями повторяла про себя, когда иногда не могла заснуть...)
Он в 17 лет уже занимался в актерской студии при Молодом театре под руководством того же Курбаса.
Они встретились в Первом Государственном театре имени Тараса Шевченко в 1921-м.
А поженились — на гастролях в Пирятине (чудом сохранилась «Выписка о браке», датированная 23 ноября 1923-го). И прожили вместе 62 года — «пока смерть не разлучила их», как пишут в романах.
Она стала первой Эсмеральдой украинской сцены; Наталкой Полтавкой в первой отечественной звуковой киноленте режиссера Ивана Кавалеридзе, одной из звездной плеяды «франковцев» 30—60-х годов.
Он — так сложилось — не снискал особых лавров на актерском поприще, но театр знал досконально, умел делать в нем все и до последнего сохранил к нему рыцарский пиетет.
Она — народная артистка Украины Екатерина Осмяловская.
Он — Лесь Липкивский.
Их сын Константин, как говорится, «дитя кулис», а ныне профессор, доктор технических наук посвятил родителям одну из глав книги «Тени незабытых предков», содержащий семейную родословную на фоне бурных общественных событий ХХ века, — и назвал ее просто: «Мама, папа... и немножко я».
«Летом 1930 года родители возвращаются в Киев, — пишет Константин Липкивский. — Встретили их в Театре им. Ив. Франка неплохо. Директор и художественный руководитель театра Гнат Петрович Юра, имея жену-актрису, должен был проявить определенное мужество, чтобы ввести в труппу еще одну талантливую, молодую, но уже творчески зрелую артистку».
...Что остается от театрального актера? Только имена сыгранных им персонажей, старые фотокарточки и окутанные пеленой времени зрительские воспоминания... «Сохранилось несколько небольших пожелтевших страниц, первая из которых начинается словами «Наши роли». Под этими словами — четыре колонки: в первой — нумерация от 1 до 144 (!), а в остальных трех под названиями: «пьесы», «Катрусины», «мои» — соответствующие записи, которые делались папой с 1923-го на протяжении многих лет».
Перечень ролей Екатерины Осмяловской в Театре им. Франко вряд ли много скажет сегодняшнему зрителю: Юлия Булатович из «Кадров» и Мария из «Девушек нашей страны» Микитенко, Жанна Барбье из «Интервенции» Славина, Лида из «Платона Кречета», Оксана из «Гибели эскадры», Саломея из «Богдана Хмельницкого» — собственно, роли во всех пьесах Корнейчука, которые тогда регулярно появлялись на франковской сцене. А еще — Вера из «Последних» Горького, Попова из «Вас вызывает Таймыр» Галича, Тоня из «Старых друзей» Милютина...
Более знакомы имена героинь украинской классики — Софии из «Безталанної» и Марии из «Житейського моря» Карпенко-Карого, Оксаны из «Поки сонце зійде...» и Одарки из «Дай серцю волю...» Кропивницкого и, конечно, Анны из франкового «Украденного счастья».
А если прибавить графиню Розину из «Свадьбы Фигаро» Бомарше, шекспировских Геро из «Много шума из ничего» и Виолу из «Двенадцатой ночи», плюс заветную, но так и не сыгранную ибсеновскую Нору, то специалисту станет понятно: это — «территория» лирической героини, если под «лирикой» понимать весь диапазон переживаний и эмоциональных проявлений, от чистого наива до неприкрытого драматизма.
Продолжает К. Липкивский: «Разумеется, у мамы — красивой женщины, прекрасной актрисы — были горячие почитатели как красоты, так и таланта. Кое-кто из них слал ей письма — в прозе и в стихах, длинные и короткие, с безнадежными признаниями в любви и с искренней благодарностью за радость от увиденного на сцене, с подписями и анонимные… Остался небольшой конверт с, по-видимому, небольшой частью тех посланий. Приведу только один.
«Дорогая товарищ Осмяловская!
Третий час ночи... Два часа назад вернулся из театра, где шел «Платон Кречет». Взволнованный увиденным, не могу заснуть. Сижу и думаю. Удивительные образы, созданные театром, неотступно витают передо мной... Тихо вокруг. Некому рассказать об увиденном, не с кем поделиться мыслями. Тягостное внутреннее молчание...
Вы не знаете меня; я не знаю Вас. И никогда мы не будем знать друг друга близко... Такова воля обстоятельств.
Примите, пожалуйста, мой более чем скромный подарок: мое искреннее и глубокое уважение к Вам, мою сердечную благодарность за образ Лиды, исключительно милый, художественно правдивый образ, такой понятный и близкий всем...
Желаю Вам успеха в дальнейшей творческой работе. Не теряйтесь в случае возможных неудач, боритесь. Вы всегда будете побеждать: Вы необычайно талантливый человек.
Прощайте. Постараюсь видеть Вас как можно чаще из глубины зрительного зала...»
Может, это внимание и было иногда чрезмерным, однако оно не вносило диссонанс в семейную жизнь. Мама была воспитана в достаточно патриархальном духе и, несмотря на то, что начала самостоятельную жизнь в семнадцать лет, сохранила уважение к «чуттю родини». Потому и оставались эти послания без ответа, а почитатели, как и раньше, имели приятную возможность видеть Екатерину Александровну «из глубины зрительного зала…»
Если у мамы в творческом плане все было хорошо (звание «Народную артистку Украины» и орден «Знак почета» — максимум, чего можно было надеяться от власти, учитывая принципиальную «беспартийность» и наличие в семье репрессированных. — А. Л. ), то о папе такого сказать не могу. Играл он, в основном, небольшие роли, но беда не в том. О казни его отца, митрополита о. Василия, и брата Ивана известно не было, но и официальная версия «арест без права переписки», и слухи об их ссылке не успокаивали. Все это, на фоне общей удушающей атмосферы, когда знакомые люди вдруг просто исчезали, выстроило какую-то невидимую, но непрозрачную стену между «этой» и «той» жизнью; в ней были проходы, однако только с односторонним движением… Понятно, это не только угнетало папу, но и требовало ограничений в поведении («не высовывайся», «не говори лишнего», «не спорь»...). Определенная поддержка Гната Петровича Юры не могла гарантировать безоблачного будущего, она обеспечивала только довольно шаткие надежды на то, что будет еще и «завтра», и «послезавтра»…
Вообще, папа очень любил театр, жил им, отстраняясь от всего прочего. Поэтому соглашался на срочные замены ведущих актеров, когда они болели или отказывались от неинтересных для себя выездных спектаклей в села и в местечки. Поэтому брал на себя организацию многочисленных шефских актерских бригад, которые должны были «нести культуру в массы» — на предприятия, в совхозы, колхозы. Поэтому выступал во многих спектаклях в качестве режиссера-лаборанта, который выполняет за мэтра всю черновую работу, а сам остается в тени. Поэтому, наконец, стал заведующим труппой театра. Поэтому все время — начиная с 17 лет! — руководил различными самодеятельными кружками и студиями, в некоторых из них ставил большие полномасштабные спектакли, которые имели даже хорошую прессу. Написал в помощь самодеятельному искусству небольшую книжечку «Самодеятельный театр. Оборудование сцены и оформление спектакля», которая издавалась дважды, общим тиражом 15 тысяч экземпляров (!), составил пособия «Техника грима» и «Театральная бутафория». Занимался сценографией и костюмами — в основном для самодеятельности. После войны начал активное сотрудничество с театральным музеем, для которого изготовил прекрасные макеты декораций для различных спектаклей, макеты зрительных залов театров, помогал в создании выставочных стендов.
Но наступил 1963 год, и маму вместе с группой ведущих актеров руководство Театра им. И. Франко — то ли по собственной инициативе, то ли выполняя «спущенную» сверху директиву об «омолаживании» кадров — отправило на пенсию. Некоторые изгнанные пошли в другие театры; некоторые, дождавшись, когда эта волна немножко спала, засунул гордость в карман и вернулся назад, некоторые ушли работать на радио, преподавать в театральном институте. Мама не сделала ничего, хотя, наверняка, могла бы. У нее была прекрасная дикция, чистое и украинское, и русское произношение, умение и опыт работы на радио. Был, наконец, и талант к преподавательской деятельности. Может, все-таки нужно было что-то сделать, чтобы остаться в театральной жизни? Но это требовало одного: идти и просить. Мама этого не сделала. Обида оказалось слишком болезненной…
Папа проработал в театре еще почти десять лет. Так привык к лямке заведующего режиссерским управлением, что проводил в театре весь день — с утра до вечера. Как мог, помогал актерам — по их просьбам менял очередность выступлений, отпускал с репетиций в случае насущной необходимости и брал на себя соответствующие переговоры с режиссерами, давал деньги в долг и не всегда получал их назад (впрочем, деньги небольшие, но все же…). Папино имя и до сих пор является тем «ключиком», который открывает актерские сердца по всей Украине. Хорошо помнят его те, кто прошел в 60—70-е через Театр им. И. Франко и студию при нем. Говорят, неизменно стоял на входе — в вышиванке или в элегантном галстуке-бабочке — и записывал тех, кто опаздывал на репетицию или спектакль. Но делал это не зло, интеллигентно, будто извиняясь. Никогда ни на кого не «стучал» — и никто и думал обижаться на него за добросовестное выполнение служебных обязанностей.
Однако с «начальством» все было значительно хуже. В 1972-м, после очередного «разговора» с директором, папа еле пришел домой. Полежал немножко и хотел, несмотря на наши уговоры, снова идти в театр (он ни разу в жизни не был на бюллетене, никогда не мерил давление, не принимал лекарств!). Но ему стало хуже, он потерял сознание. «Скорая» констатировала инсульт…
Благодаря настойчивым физкультурным упражнениям, которым он отдавал много времени, и заботливому уходу, папа начал восстанавливаться, даже сам выходил с палочкой на прогулку. Не стало его в 1985 году. После третьего инсульта…
Мама все свое время отдавала внучкам. С 1963 года в Театр им. И. Франко никогда не ходила, с руководством отношений не имела. (Не могу, однако, не отметить с благодарностью, что в трудные времена, в начале девяностых, новый директор театра М. Захаревич наладил связи с бывшими работниками и оказывал им денежную и продуктовую помощь).
…Мамы не стало 16 октября 1997 года. О ней нет книги, но есть несколько страниц, которые такой книги стоят. Это — прощальное слово коллектива Национального академического драматического театра имени Ивана Франко.
«...Театральный и человеческий миф Екатерины Осмяловской начал складываться ее красотой, талантом и неординарным характером в 20-е годы на сцене Одесской госдрамы. Прожитая ею трагическая судьба Эсмеральды в спектакле «Собор Парижской Богоматери» родила на украинской сцене артистку-протестантку. Протестовала не прописная героиня на котурнах, а юная девушка, еще почти дитя, трогательно беззащитная в красоте своей, трепетно нежная и женственная, страстно жертвенная в чувствах. Артистка благодаря этой роли нашла и счастливо пронесла через творчество свою тему, имя которой — закон человеческого сердца...
...В 30-е годы, когда «партийным Всевышним» человек был объявлен мелким винтиком, человеческая и творческая программа Екатерины Осмяловской — не в согласии с этой петлей. Актриса с детства, с семейного воспитания несла в сердце заветы истинного Всевышнего. Понятно, не на собраниях франковцев она оглашала свою мораль. Небесная природа человеческого естества, которую она исповедовала, идеально воплощалась в ней самой: стоило ей выйти на сцену в костюме любой героини, и зрители замечали нимб над ее челом, дрожали от неземного света ее сердца. Современники называли ее Прекрасной Дамой, Принцессой франковцев, нежной сильфидой с чарующим серебряно-звонким голосом…
Каким-то актерским чудом (одна из загадок настоящего таланта) Екатерина Осмяловская доводит до классической духовной высоты образ Лиды в спектакле по пьесе А. Корнейчука «Платон Кречет».... Творческая уникальность, внутренний регистр Екатерины Осмяловской — лирический трагизм — в послевоенные годы дали зрителям по-новому ощутить характер Анны в «Украденном счастье» И. Франко — роль, в которой, казалось бы, незаменимо господствовала Н. Ужвий.
София в «Безталанній» и Маруся в «Житейському морі» И. Карпенко-Карого — они в «свете Осмяловской» — и страдалицы, и пылкие жизнелюбки, максималистки. «Агнцы божьи» в окружении тех, кто принял «причастие дьявола»…
Вечная привлекательность женской добродетели и лукавых поступков была ключом к открытию театральных и философских шекспировских глубин: Геро («Много шума из ничего»), Виола и Себастиан («Двенадцатая ночь»)… И здесь — о законе человеческого, женского сердца. И хотя подобных ролей было не так уж и много, но дело не в количестве, а в их взрывной силе...
Она могла еще играть и играть, когда чиновники предложили пенсионный отдых. Приняла это, словно схимница, смиренно. И затворницей провела более трех десятилетий. Не давала интервью, не фотографировалась…
Так поступили когда-то Грета Гарбо и Марлен Дитрих. Но они — будто с другой планеты… Екатерина Осмяловская не была на них похожа судьбой, хотя и считалась незаурядной личностью украинского кинематографа. Артистка не равнялась ни на кого: ее легенда — это ее легенда».
Точно сказала о ней незадолго до ухода в мир иной тоже незабываемая, тоже «последняя из могикан» Полина Нятко: «Франковские зрители после Осмяловской, наверное, и не знали такого гармоничного слияния нежной красоты, женственности и утонченной духовности».
Осенью 2004-го исполнилось 100 лет со дня рождения Екатерины Осмяловской. И хотя сама эта дата несколько потерялась в водовороте революционных событий, но — никогда не поздно! — на днях в Государственном музее театрального, музыкального и киноискусства на территории Лавры открылась посвященная ей выставка под названием «Прекрасная Дама украинского театра», которая ждет посетителей до 15 марта.
