По мнению Ивана Дзюбы, мы не можем утверждать, что шестидесятники хорошо знали литературу 20-х годов, это было скорее «интуитивное постижение ее значимости». Однако Валерий Шевчук в воспоминаниях об Иване Светличном утверждает, что «литературу двадцатых годов мы знали хорошо, но не через переиздание, а через книги старые, в чем помогало нам наше библиофильство», и отмечает, что сам И. Светличный имел огромный интерес к литературе 20-х годов и именно благодаря его содействию шестидесятники познакомились тогда с Б. И. Антоничем, Н. Хвылевым, Е. Плужником, В. Пидмогильным, В. Свидзинским. Колоссальный интерес И. Светличного к литературе Расстрелянного Возрождения подтверждает и эпистолярий поэта, особенно с 60-х годов до второго ареста в 1972 году, в частности переписка с Богданом Горынем, который познакомил И. Светличного с букинистами Львова, у которых он приобрел большое количество украинистики 30-х годов. В письме Б. Горыню от 19 января 1963 года И. Светличный пишет, что хотел бы иметь «Етнографічні збірники» Научного общества имени Тараса Шевченко, словарь «Галицько-руські народні приповідки» Ивана Франко, а также передает просьбу Г. Кочура достать поэзию Б. И. Антоныча. Он был благодарен за воспоминания супруги Николая Кулиша о драматурге: «Это для меня очень ценная вещь».
Особого внимания заслуживает визит И. Светличного к И. Айзенштоку, о котором узнаем из письма поэта к Григорию Кочуру от 8 августа 1968 года из Ленинграда (теперь Санкт-Петербург). Конечно, И. Светличный подробно не пересказывает свой разговор с литературоведом, ограничиваясь только краткими упоминаниями о том, что у Иеремии Айзенштока есть несколько писем от Николая Зерова, и во многих письмах есть автографы стихотворений адресанта, планирующего написать статью о неоклассиках и А. Билецком. Однако можем предположить, что известный литературовед, который начинал свою научную карьеру именно в Украине, преподавал в Харьковском университете, где впоследствии учился и И. Светличный, и вынужден был переехать в Россию, чтобы избежать репрессий, показал гостю из Украины не только письма Н. Зерова – литературоведа и выдающегося культуролога ХХ в., но и поделился своими воспоминаниями об эпохе Расстрелянного Возрождения. Заметим, что получить в то время такую информацию – это было большим культурным прорывом, ведь письма Н. Зерова стали известны для широкой общественности только в 2003 году.
Значительное значение для осознания культурной атмосферы в Украине до периода репрессий 30-х годов для И. Светличного и его единомышленников имели также живые свидетельства очевидцев культурного расцвета 20-30-х годов ХХ ст. Б. Антоненко-Давыдовича, Н. Суровцевой, И. Стешенко. Именно от старшего поколения, пережившего репрессии, шестидесятники «получали такую дозу правды и такой урок нравственного и национального воспитания, которых в то время не могли получить из какого-либо другого источника».
Иван Светличный тяготел к художественной традиции неоклассиков, а особенно к Николаю Зерову, и это вполне закономерно. Основная миссия «украинских парнасовцев» – «спасать украинскую литературу и науку от профанства и деэстетизации» – была актуальна и для молодой плеяды национально сознательной интеллигенции. Творческое наследие И. Светличного – переводы мировой классики – освоение классического материала – в разных измерениях и жанрах, лагерные сонеты и литературно-критические статьи – неоспоримые свидетельства такого культурного тяготения к традициям именно 20-х годов. В таком литературном контексте особое место принадлежит поэмам И. Светличного «Архімед» по «Галілею» Плужника, «Рильські октави» («Чумаки» М. Рыльского), «Курбас», над которыми работал в лагере, а письма являются единственными документальными свидетельствами о процессе их написания.
Одним из самых ярких открытий, подаренных посткультовской «оттепелью», как отмечает М. Коцюбинская, была фигура Е. Плужника. Исследовательница также напоминает, что «собираясь у Ивана [Светличного], мы читали Плужника вслух, я даже начитывала его «Галілея» на магнитную пленку, которую Иван очень любил слушать и демонстрировать другим. Поэтому его «Архімед» – глубоко личное произведение: невольничьи реалии легли на Плужникову интонационно-лирическую канву, породив что-то очень трогательное – лирическую исповедь, опосредованную через известное литературное произведение».
В поэме «Рильські октави» автор поднимает проблему морального капитулянтства, отмечая, что одновременно быть честным перед собой и служить преступному режиму невозможно: «Как поэты-«молодомузовцы» в годы Первой мировой войны и освободительной борьбы от идеи «чистой красоты» перешли на общественную ноту, так и поэты-диссиденты, избегавшие на свободе деклараций и искания, брошенные за решетку, исповедовали принцип «жертвослова» (Т. Гундорова), были беспощадны к любому компромиссу».
Лагерная поэзия И. Светличного, как и его побратимов В. Стуса и И. Калинца, – это поэзия прежде всего диссидентская, рожденная в атмосфере «заблокированного мира», где восприятия обостряются. Литературовед Николай Ильницкий отмечает, что «И. Светличный – критик, чувствительный ко всем вибрациям слова, не мог простить Максиму Рыльскому, что он «в красно-черный век славил дождь, и гречку, и медоносы, розы и виноград» и не смог протестовать против репрессий и физического уничтожения деятелей украинской культуры».
Однако Остап Тарнавский не разделяет категорическую позицию И. Светличного, аргументируя это прежде всего тем, что поэт-диссидент не переживал период сталинского террора и не понимает, что «возможна такая ситуация, когда только само существование такого человека, как Максим Рыльский, помогает народу перенести террор, в то же время сохраняя свою культуру и свое существование».
Как пишет И. Светличный в письме к жене от 18 января 1978 года, поэма М. Рыльского «Чумаки» так его «зацепила», что «ударился в перепев, вышли этакие Рыльские октавы, а что дух и тематика в моем воображении вязались с образом брата Василя [В. Стус], брату еще как подарок на именины».
Поэму «Рильські октави» Иван Светличный посвятил В. Стусу и И. Калинцу. Из эпистолярия И. Светличного узнаем, что работу над этим произведением он завершил незадолго перед днем рождения Стуса, то есть в декабре 1976 года, и хотел прислать к его дню рождения, но из-за строгого лимита на письма в лагере не смог этого сделать вовремя.
Очевидно, что без изучения эпистолярного наследия поэта мы не можем говорить о целостном основательном изучении литературно-эстетической концепции И. Светличного, ведь ключевыми темами его лагерного эпистолярия были письма на литературно-художественные темы, среди которых выделяется рецепция литературы Расстрелянного Возрождения, а именно переписка Ивана Светличного – продолжение профессиональных и творческих потенций диссидента. Эстетизм и «голый патриотизм» (И. Светличный) являются ключевыми в его эстетических измерениях и свидетельствуют не только об альтернативной (антисоветской) позиции критика, желании переосмыслить литературный канон, продолжить культурную дискуссию, которая была грубо прервана террором в 30-х годах, но и о его собственной гражданской позиции.
